Инженер Петра Великого – 6

Глава 21

Тяжелое пробуждение вырвало меня из сна. Мучило скорее не похмелье, хотя во рту стоял стойкий металлический привкус вчерашней медовухи, а липкое послевкусие, которое я так легкомысленно подогревал, и от собственного холодного бессилия, которое пытался залить хмелем. Голова гудела, словно набатный колокол. Открыв глаза, я увидел, как сквозь щель в пологе палатки сочится мутный, серый рассвет. В лагере было относительно тихо. Преступно тихо.

Эта тишина наступает от опустошения, словно из мира выкачали весь воздух. До привычного утреннего гомона — скрипа обозных телег, фырканья коней, отрывистых команд и соленой солдатской брани — было рано наверное. Пробравшись сквозь обшивку палатки, заунывно посвистывал ветер, да где-то вдали глухо и монотонно стучал топор — дровосеки, готовили материал для бесполезных укреплений. Тоскливый вой брошенной одичавшей собаки подчеркнул звенящую пустоту этого утра.

Сев на скрипнувшей походной койке, я потер виски, силясь стряхнуть с себя остатки сна и липкую, как болотная грязь, тревогу. Вчерашний вечер в натопленном офицерском шатре, горячие споры и наивные надежды молодых поручиков на скорую победу — все это обратилось в прах, развеялось с первым утренним холодком. Реальность оказалась куда прозаичнее.

Натянув сапоги и кутаясь в овчинный тулуп, я откинул влажный полог палатки. Ледяное дыхание фераля ударило в лицо, окончательно вымораживая из крови остатки хмеля. Я даже рот открыл от изумления.

Лагерь был мертв. В смысле, на месте вчерашних ровных рядов гвардейских палаток теперь чернели пустые, примятые площадки. Ветер гонял по ним брошенный хлам: клочья прелого сена, растоптанную игральную карту, забытый барабан с лопнувшей от сырости кожей и одинокую оловянную кружку у погасшего кострища. Остывающие угли, подернутые белым пеплом, лишь изредка подмигивали багровыми искрами, а их тонкие дымные души безвольно тянулись к низкому, свинцовому небу.

Гвардейские полки — цвет армии, ее становой хребет и главная ударная сила — испарились. Ушли. Их исчезновение походило на передислокацию, или же на отчаянный, почти самоубийственный рывок в неизвестность.

Оставшиеся солдаты из простых пехотных полков бродили по опустевшим лагерным «улицам». На их лицах застыла плохо скрываемая обида. Собираясь в небольшие кучки, они что-то встревоженно шептали, но при моем появлении разговоры мгновенно смолкали, и в спину мне летели настороженные, колючие взгляды. В воздухе замерло невысказанное, гнетущее недоумение. Словно их бросили, как ненужный балласт. Да что происходит?

У штабной землянки Шереметева мое внимание привлек часовой. Завидев меня, молодой парень с испуганными глазами вытянулся в струну, судорожно сжимая мушкет.

— Что стряслось, служивый? Куда гвардия делась?

— Никак не могу знать, ваше благородие, — пролепетал он, уставившись мне на сапоги. — На рассвете тревогу сыграли. Токмо для них, для гвардейцев. Сам государь перед строем слово держал. А потом они ушли. Спешно. Налегке. Нам же велено на позициях оставаться и носа не казать.

Налегке. Классический петровский менеджмент: вскрыть проблему, сформировать летучий отряд из самых эффективных «сотрудников» и бросить на прорыв, презрев все уставы и риски. Петр не стал собирать долгих советов, выслушивать брюзжание старых, осторожных генералов. Он просто взял свой лучший инструмент — гвардию — и отправился решать задачу лично. А неповоротливый «основной офис» пусть сидит и разбирает текущие бумажки, надеясь, что его не съедят, пока начальство совершает подвиги. Только вот ценой промедления здесь были сотни и тысячи жизней.

Пытаясь выстроить в голове хоть какую-то логику этого безумного маневра, я направился к своей палатке. Тайный обход с ударом во фланг? Возможно. Но зачем так обескровливать основной лагерь, оставляя его почти беззащитным перед вылазкой из крепости? Это противоречило всем канонам военной науки. Но это было в правилах Петра — ломать правила и ставить на кон все.

Почти у самого своего временного жилища я замер. У коновязи, спиной ко мне, стоял Орлов. Со злой, отточенной методичностью он седлал своего гнедого жеребца, с таким усилием затягивая подпругу, что недовольно скрипела кожа. Он повернулся. Его лицо застыло каменной маской: скулы заострились, губы сжались в тонкую, бескровную линию.

Сомнений не осталось: стряслось нечто непоправимое, заставившее даже этого бесшабашного сорвиголову, вечного повесу и дуэлянта, стать таким собранным и смертельно серьезным. Воздух вокруг него, казалось, звенел от напряжения. Он резко выпрямился, бросил поводья и размашистым, хищным шагом двинулся ко мне.

— Государь сорвался, Петр Алексеевич, — без предисловий, глухо бросил Орлов, остановившись в шаге от меня так резко, словно наткнулся на невидимую стену. Его прерывистое дыхание вырывалось изо рта плотными облачками пара

Не дожидаясь ответа, он прошел мимо в мою палатку. Я последовал за ним, на ходу плотнее запахивая тулуп. Внутри Василий тяжело рухнул на хлипкую походную табуретку.

— Ночью гонцы прискакали. От этого молдавского господаря, от Кантемира, — слова вылетали из него быстрыми, рублеными очередями, словно он боялся, что не успеет выложить все. — Привезли целый ворох бумаг. Я у царского адъютанта через плечо глянул, пока там суматоха была, крики, беготня…

Орлов на секунду замолчал, втягивая в легкие морозный воздух палатки, и поднял на меня тяжелый взгляд.

— А там все так странно, Петр Алексеевич. Первое — слезное челобитье от молдаван и валахов. Дескать, братья православные, спасите от ига басурманского, веками стонем, под твою высокую руку хотим, только на тебя уповаем!

В голове тут же сложилась схема. Классический, безупречный «казус белли», повод для войны, который невозможно проигнорировать. Особенно для Петра, с его мессианскими замашками. И как же своевременно, как же расчетливо они взмолились о помощи, именно сейчас, когда мы по уши увязли под этой проклятой крепостью.

— Государь наш на такое падок, сам ведаешь, — продолжал Орлов, скрипнув зубами. — Но это не все. Карты! Подробнейшие, с точным расположением всех турецких сил у Прута. С указанием бродов, складов, слабых мест в обороне!

Тревожный сигнал в мозгу сменился оглушительной сиреной. Разведданные такой точности не добываются случайными гонцами. Их собирают месяцами, рискуя десятками жизней. Либо у господаря Кантемира лучшая шпионская сеть в Европе, либо эти карты нарисовали те же самые французские и голландские инженеры, что строили для турок укрепления Азова.

— И вдобавок ко всему, — Орлов вздохнул, — донесения о смуте в стане Великого Визиря. Янычары бунтуют, паши друг на друга кляузы строчат, войско разбредается. Дескать, приди, Государь-освободитель, и возьми их тепленькими, даже воевать не придется.

Он замолчал, обхватив голову руками. Этот «подарочный набор» был слишком идеален, чтобы не быть фальшивкой. Каждый его элемент был точнейшим образом рассчитан на то, чтобы ударить по самым больным точкам, по главным страхам и тайным желаниям Петра. Неужели император не задумался о том, что все как-то странно, если даже не шибко сведующий Орлов видит неладное?

— А вот самое главное, — продолжил он уже тише. — Подписанные договора на поставку провианта для всей нашей армии. По ценам вдвое ниже, чем наши же интенданты воруют. Кантемир бьет себя в грудь и клянется, что все амбары Молдавии для нас открыты. Хлеб, фураж, вино — все будет. Рекой потечет. Только придите.

Это был аргумент, самый последний, идеально подогнанный элемент, который с оглушительным щелчком замыкал всю дьявольскую схему. Решение главной проблемы армии, нашего вечного логистического кошмара, было подано на блюдечке с золотой каемочкой. Турки звали Петра на войну — они, по сути, полностью ее для него спонсировали. Это как венчурный инвестиционный проект, выверенный до мелочей. И мы в нем, судя по всему, расходуемый актив, который с блеском собираются обнулить.

— И он поверил, — выдохнул я.

— А как тут не поверить⁈ — Орлов хмыкнул. — Ему поднесли готовое решение всех проблем разом! Здесь мы в грязи сидим, армия от голода и безнадеги воет, генералы грызутся! А там — слава освободителя христиан, сытые, довольные солдаты и легкая, оглушительная победа над вечным врагом! Он всю ночь над этими картами просидел, как одержимый, а на рассвете уже гвардию строил. Шереметеву даже сказал, де скоро вернемся с победой. Так я слышал от его адьютантов.

Он посмотрел на меня.

— Он ушел спасать братьев-единоверцев, Петр Алексеевич. Пошел налегке, прихватив только лучших, чтоб быстрее. Прямиком в Молдавию. Только нутром чую, так гладко даже в сказках не бывает.

Его солдатская интуиция вопила об опасности. Я же видел четкие, инженерно выверенные контуры гигантской ловушки. Бесплатный сыр, как гласит вечная мудрость, бывает только в одном месте. И похоже, наш император, ослепленный имперскими амбициями и жаждой немедленного реванша, со всего маху несется прямо в эту мышеловку.

Я молчал. Перед внутренним взором с быстротой падающих костяшек домино рушился весь мой мир. Проект «Шквал» с его многозарядными орудиями, чертежи прокатных станов, вся хрупкая, только-только выстраиваемая система новой «Казны» — все это в один миг превращалось в труху. Не может быть сильной промышленности и передовой армии в стране, которая рискует потерять своего Императора и цвет гвардии в каком-то богом забытом молдавском болоте. Если Петр погибнет, то Государем станет Алексей. Но готов ли он? Однозначно — нет.

Тяжелое молчание затянулось. Орлов ждал, буравя меня взглядом, полным отчаянной надежды. Наконец я поднял голову.

— Готовь коней, Василь.

— Куда? — он вскинулся, готовый сорваться с места. — Вдогонку⁈

— Нет, — я медленно покачал головой. — Вдогонку — это дезертирство. Самоуправство. Сначала в штаб. Нам нужен официальный приказ, чтобы понимать масштаб бедствия.

Через десять минут нас встретило гробовое молчание пустой ставки. Там, где еще вчера кипела жизнь и склонялись над картами хмурые генералы, теперь было холодно и пустынно. Воздух пах остывшей золой из печи. За длинным столом, в сиротливом одиночестве, сидел лишь молоденький капитан-адъютант, оставленный, видимо, «на хозяйстве». Завидев нас, он вскочил, его бледное от недосыпа лицо выражало полную растерянность.

— Ваше благородие… — начал он, узнав меня. — Его Императорское Величество… отбыли.

— Вижу, капитан, — я окинул взглядом опустевшее помещение. — Приказы оставили?

— Так точно. Велено передать сие лично вам.

Протянув мне скомканный лист бумаги, капитан тут же отвел глаза. Короткие, рубленые строки, нацарапанные знакомым размашистым почерком, буквально дышали нетерпением. Основная часть — сухой перечень оставленных полков, десять тысяч обреченных душ, и общее предписание: «…осаду продолжать, траншеи рыть глубже, огня не жалеть…». Казенщина. Но в самом конце, словно ядовитое жало в теле письма, шли строки, адресованные лично мне.

С каждым словом по венам расползался холод.

«Ты, Смирнов, остаешься здесь. Азов — на тебе. Возьми его любой ценой, пока я бью визиря. Мне нужна эта крепость. Хотел отдохнуть? Вот и отдохни — захвати Азов».

Подпись: «Петр».

В моих руках был приказ. Пощечина. Насмешка. И одновременно — чудовищный в своей жестокости экзамен. Он оставлял меня здесь, связывал меня по рукам и ногам невыполнимой задачей. «Возьми Азов». С этой обезглавленной армией, лишенной опытных командиров, с горсткой перепуганных солдат.

Молча положив приказ на стол, я вышел наружу. В голове билась одна мысль: он идет в ловушку, ведет на убой лучших людей, и при этом запрещает мне идти за ним. Орлов, ждавший у входа, поймал мой взгляд.

— Он приказал мне брать Азов, — глухо произнес я, глядя поверх его головы на серые, неприступные валы крепости.

Взять Азов… Мною? Инженером? Командовать штурмом? Петр, должно быть, от души смеялся, когда писал это. Оставил мне десять тысяч сирот без командиров и приказал взять крепость, перед которой спасовала вся его армия во главе с ним самим. Чтобы пробить брешь, нужен минимум трехнедельный обстрел. Пороха у меня вряд ли много. Для штурма необходимы лестницы, фашины, турусы. У нас — голые руки. Этот приказ — смертный приговор, выписанный как мне, так и всей оставшейся армии.

— Что⁈ — взорвался Василий. — Один⁈ С этим… — он неопределенно махнул рукой в сторону затихшего, словно кладбище, лагеря. — Да это же… Плевать на приказ, Петр Алексеич! Давай возьмем «Лешего», сотню верных ребят и рванем вдогонку! Прорвемся! А с этой дохлой армией пусть черти разбираются. Лучше на плаху за дело, чем сдохнуть здесь в грязи зазря!

Я не ответил, пытаясь разобраться в петровском замысле. Что это — изощренная месть? А за что? Ревность военной славы? Или холодный, прагматичный расчет? Быть может, он сам нутром чуял, что молдавская затея — чистая авантюра, и этим приказом оставлял меня здесь, в тылу, как свой последний резерв. Как человека, который, возможно, сумеет вытащить его из той ямы, в которую он сам с таким азартом лезет. А скорее всего, и то, и другое вместе. Или все сложне? Мысли Государя всегда были тяжелы для осваивания.

Ветер трепал полы тулупа, пока я стоял один посреди опустевшего лагеря. В голове, как на инженерном чертеже, пролегли два пути, два невозможных решения.

Первый путь — простой и понятный. Выполнить приказ. Собрать остатки армии, бросить этих несчастных на штурм, умыть Азов кровью и, быть может, чудом взять его. Исполнить волю монарха, доказать верность и хладнокровно наблюдать, как в сотнях верст отсюда гибнет Император и будущее России.

Второй — безумие. Плюнуть на приказ. Бросить безнадежную осаду и рвануть в степь, вдогонку за Петром. Сделать себя единственным человеком в Империи, посмевшим ослушаться воли самодержца. И если я ошибаюсь, если ловушки нет, и Петр вернется с триумфом — меня ждет плаха. Без суда, без следствия. За прямую измену.

Мой взгляд метнулся к серым, неприступным валам Азова, на которых уже зажигались вражеские огни. Там лежал путь долга — путь бессмысленной бойни и почетной смерти с именем Государя на устах. Затем я повернулся в другую сторону, туда, где в степной мгле растворились следы гвардейских полков. А обозники, кстати, еще собирались, даже не выступили в поход. Это тебе не марш-бросок в 21 веке.

Я уныло поглядывал на «хвост» гвардейского обоза. Там лежал путь мятежа — путь погони в неизвестность и позорной смерти от руки своих же.

Долг или спасение. Приказ или Империя. Выбор, которого у здравомыслящего человека быть не должно.

— Петр Алексеевич! — Орлов тронул меня за плечо, вырывая из оцепенения. — Какое будет слово? Идти али нет⁈

— Погоди, Василь… Погоди, — пробормотал я, отстраняя его.

Отодвинув Орлова, я вернулся в пустую ставку. Думать. Нужно было думать быстро, холодно, системно. Словно машина, вычисляющая траекторию падения. Эмоции, обиду, страх — все в топку. Остаются только факты. Подойдя к большому столу, где все еще была расстелена карта южных рубежей, я заставил себя разложить этот дьявольский пасьянс. Передо мной лежала цепь случайных событий, или идеально просчитанная «дорожная карта» проекта, где каждый этап был ключевой точкой, ведущей к финальному, заранее известному результату. К полной ликвидации «актива» под названием Российская Империя.

Факт первый: оборона Азова. Грамотная, эшелонированная, выстроенная по последнему слову европейской инженерной мысли. Ее задача — стоять насмерть, измотать нас, связать боем, заставить увязнуть. Заставить Государя впасть в ярость и искать другой, более легкий путь к победе.

Факт второй: гонцы от Кантемира. Их появление было удачным — оно было просчитано с хирургической точностью. Ровно в тот момент, когда Петр достиг пика отчаяния от позиционного тупика, ему подсунули готовое, блестяще упакованное решение. Решение, бьющее точно по всем его амбициям. Слава освободителя, сытая армия, легкая победа над врагом. Идеальная наживка, на которую не мог не клюнуть голодный, разъяренный хищник.

Факт третий: сам маршрут. Мой палец скользил по карте, повторяя путь, начертанный уверенной рукой Петра. Уверен, он шел налегке, прихватив свиту и свою супругу, лично возглавив летучий головной отряд, оставив основные силы и обозы далеко позади. С точки зрения военной тактики — чистое безумие. Так не ведут армию. Так летят на пожар, сломя голову, не думая о путях отхода. Так идут в ловушку.

Все звенья цепи сходились в одной точке, образуя безупречную логическую конструкцию. Это был хитроумный, многоходовый план, исполненный с поразительной точностью. Нас вели с самого начала. Мой взгляд замер на тонкой синей нити, пересекавшей путь Государя. Река. Я вчитался в мелкую, выведенную каллиграфом вязь. П-р-у-т. Прут.

И в этот момент в сознании с оглушительным скрежетом провернулся ржавый замок. Последняя, недостающая шестеренка в этом адском механизме встала на место. Память — странный механизм. Я мог забыть дату Булавинского бунта или имя фаворитки французского короля, но это название… оно было выжжено в подкорке еще со школьной скамьи, как клеймо. Прутский поход. Господи.

Детали стерлись, имена и цифры рассыпались в пыль. Но в памяти железной занозой сидела суть, сухая и безжалостная строчка из учебника: «…поход закончился полной неудачей. Русская армия, во главе с Петром I, была окружена и принуждена к подписанию унизительного мира…».

Приговор.

«Неудача» для Петра, для его самолюбия и имперских амбиций — слово страшнее смерти. А учитывая, с какой ревностью он сейчас жаждет воинской славы, чтобы утвердить свой новый титул, он не отступит. Он полезет в самое пекло. Он скорее сложит там голову, чем признает поражение.

Отшатнувшись от стола, я выдохнул. Картина сложилась. Полностью. До последней, чудовищной детали.

Это — идеально сконструированная мясорубка. Они не собирались брать его в плен. Они собирались его уничтожить. Вместе с цветом армии, вместе с будущим России. Стереть с карты эту дерзкую, наглую Империю, едва успевшую заявить о себе.

— Василь… — прохрипел я.

Орлов, увидев мое лицо, отступил на шаг.

— Что, Петр Алексеич? Что там?

Он инстинктивно схватился за эфес сабли, готовясь отразить невидимую атаку.

Я молча ткнул пальцем в карту. В ту точку на берегу реки Прут, куда сейчас, в этот самый миг, вел своих гвардейцев ослепленный гордыней и жаждой славы Император.

— Там смерть, Василий. Их всех ведут на убой. Всю гвардию. И его.

Орлов смотрел на меня, в его глазах плескалось недоумение. А я смотрел на карту и уже видел окруженную, изголодавшуюся армию, видел отчаянные, бессмысленные атаки на турецкие редуты, видел, как гибнут лучшие полки, цвет нации, видел, как рушится все, что мы с таким трудом строили. Я не знаю насколько сильно изменил эту историю, но уверен, что у Петра Великого не было в реальной истории того, кто мог его воинскую славу перетянуть на себя. Здесь же, в этой истории, я стал как инструментом, который упрочил положение державы (раннее завершение Северной войны, значительные территориальные приобретения, зарождающаяся промышленность), так и тем, кто ослабил веру самого Государя в свой полководческий и воинский талант (а пленение мной Карла особо сильно его покоробило).

Империя стояла на краю гибели. И единственный человек, который это понимал, находился здесь, в пустой землянке, Петр Смирнов, связанный абсурдным, смертельным приказом.

Следующий том цикла здесь: https://author.today/reader/473966