Инженер Петра Великого – 6

Глава 3

Вымотавший до последней жилки день клонился к концу. В голове вместо мыслей — обрывки фраз, цифры, эскизы осей и ободов для «Степного тарана». Однако одно дело требовало моего личного, неотложного участия. Оно не имело отношения к грязи на дорогах, но от него зависело достаточно многое.

Подозвав одного из преображенцев, толкового парня по фамилии Зубов, несшего караул у моих покоев в Адмиралтействе, я отдал приказ.

— Зубов, садись на коня. Поезжай в дом купца Бориса Морозова. Передай хозяину, что бригадир Смирнов будет к нему с визитом к вечернему ужину. Понял?

— Так точно, ваше благородие! — гаркнул он, вытягиваясь в струну.

— Поезжай. И без лишнего шума.

Козырнув, он скрылся в коридоре. Жест сделан. В этой новой реальности, пропитанной неписаными правилами, подобный ход был необходим. Я извещал о своем прибытии, подчеркивая свой статус и давал Морозовым время подготовиться. Сомнений не было: это будет не светский визит, а скорее переговоры.

Вечером, когда сырой петербургский сумрак начал поглощать город, моя карета, подпрыгивая на неровной брусчатке, катила в сторону морозовского дома. Глядя в окно на мелькающие огни факелов и темные силуэты строящихся зданий, я размышлял. Город рос, жадно вгрызаясь в болотистую почву, и рост требовал воли государя, денег, железа, сукна — тысяч вещей, которые сейчас текли в казну и армию через одни руки. Руки светлейшего князя Меншикова. И вот сегодня я ехал к тем, кто, по всей видимости, хотел этот поток перенаправить.

Особняк Морозовых разительно отличался от пышных, кричащих о своем богатстве дворцов новой знати. Никаких позолоченных купидонов, никаких излишеств. Крепкий, двухэтажный дом из темного кирпича (а кирпич для строящегося Питера — чуть ли не по цене золота), с высокими окнами и массивной дубовой дверью. Он не пытался произвести впечатление — он просто был. Эдакое родовое гнездо, вросшее в эту землю корнями. Старая, настоящая сила.

Когда карета остановилась, я ожидал встречу с дворецким или приказчиком. Однако дверь распахнулась, и на крыльцо вышел сам хозяин. Борис Морозов — седовласый, но все еще могучий старик с хозяйскими, широкими ладонями и пронзительным, цепким взглядом. Одет он был в добротное сукно без всяких кружев. Рядом с ним стояла его дочь Анна. Увидев ее на балу да и в Адмиралтействе, я отметил лишь стать и врожденное достоинство, но сейчас, на крыльце, ее присутствие рядом с отцом было знаковым. Свидетельство того, что она — полноправный партнер в делах клана. Удивительно, если честно.

— Добро пожаловать в наш дом, Петр Алексеевич, — прохрипел Морозов. — Рады гостю. Просим к столу.

Никаких поясных поклонов, никакого лебезения. Прием равного, и я это оценил.

Ужин проходил в небольшой столовой, где на стенах вместо портретов предков висели голландские пейзажи в тяжелых рамах. На столе — тончайший саксонский фарфор, тяжелое серебро, но никакой показной роскоши. Подавали дичь, соленья, печеную рыбу — все просто, безукоризненно вкусно. Разговор начался с общих тем: суровая зима, виды на урожай, последние новости из Европы. Однако я слушал вполуха, анализируя не слова, а то, что стояло за ними. Морозовы оказались искусными игроками.

— Война, конечно, дело для государства святое, — говорил Борис, наливая мне в кубок темного французского вина. — Одно лишь печалит: торговые пути в Европу почти встали. Купцы наши несут убытки великие. А ведь каждый торговый рубль — это копейка в государеву казну.

Первый заход. Общая картина, патриотическая озабоченность. Все чинно.

— Да и внутри страны дела не гладки, — подхватила Анна, ее мелодичный голос заставил меня сосредоточиться. — Доходят до нас слухи из полков, что сукно на мундиры поставляют, извините за слово, гнилое. Солдаты мерзнут, болеют. А ведь цена за него плачена, да немалая.

А вот это уже интересно. Не «слухи», я был почти уверен. Чтобы знать о качестве сукна в конкретных полках, нужно иметь там своих людей, либо в интендантской службе, либо среди офицеров. Морозовы явно владеют собственной информационной сетью.

— Случается, — коротко ответил я. — Война — дело суетное, за всем не уследишь.

— Вот именно, не уследишь, — кивнул Морозов, ухватившись за мои слова. На мгновение подавшись вперед, он сверкнул хищным огоньком в глазах, который тут же погасил. — Особенно, когда один человек воз на себя взвалил, который и десятерым не сдвинуть. И поставки железа, и мундиры, и провиант — все на нем. Тут и самому расторопному хозяину немудрено проглядеть. А страдает в итоге дело общее.

Анна едва заметно коснулась руки отца. Жест длился долю секунды, но я его отметил. Она возвращала его в русло осторожной дипломатии, не давая скатиться в прямые обвинения.

— Я слышала, Петр Алексеевич, у вас в Игнатовском налажена система строжайшего контроля, — сказала она, переводя разговор в более безопасное русло. Но и здесь был свой подтекст. — Вы ведь не полагаетесь на одно лишь слово мастера? У вас, говорят, для каждой детали есть свой эталон, свой калибр. Интересно, как вам удается поддерживать такой порядок? Ведь это требует безупречного и своевременного подвоза сырья.

Удар был нанесен с ювелирной точностью. Комплимент. Она обозначила мою главную уязвимость. Игнатовское действительно зависело от поставок, которые шли через подрядчиков, так или иначе связанных с Меншиковым. Она давала понять, что знает это. А значит, их люди есть и среди моих поставщиков.

— Порядок держится на двух вещах, Анна Борисовна, — ответил я, чуть приподнимая уголки губ. — На точном расчете и личной ответственности каждого за свой участок работы. От мастера до возчика.

Мои ответы были без лишних деталей, но я не уклонялся, рассказав и о системе двойного контроля, и о журналах приемки. Впрочем, слова значили немного — они лишь подтверждали то, что Морозовы и так знали. Настоящий разговор шел в паузах, в быстрых, едва заметных взглядах, которыми они обменивались. Шла обоюдная оценка, прощупывание. Они пытались понять, готов ли я вступить в их игру, я же взвешивал их. И вывод был однозначен. Мне представляли альтернативный центр силы, обладающий деньгами, связями, умом и, что самое главное, волей. Они предлагали партнерство, ценой которого была открытая война с одним из самых могущественных сановников в рождающейся Империи.

После ужина слуги проводили нас в кабинет хозяина. Просторная комната, в которой пахло кожей старых переплетов и воском, была обставлена без изысков, зато с основательностью: массивный дубовый стол, тяжелые кресла, а вдоль стен — шкафы, за стеклами которых виднелись русские и немецкие книги, арабские манускрипты.

Жестом указав мне на кресло, Борис Морозов сам сел напротив. Анна расположилась чуть поодаль, у камина, ее напряженное внимание буквально ощущалось в воздухе. Кажется, время светских бесед прошло.

— Петр Алексеевич, — Морозов без предисловий, сложил на столе свои руки. — Вы человек дела, и мы люди дела. Не будем ходить вокруг да около. Что творится со снабжением армии, вы видите. Светлейший князь, при всех его заслугах, зарылся. Не справляется. Казна несет убытки, солдаты страдают, а дело государево тормозится.

Он сделал паузу. Я, если честно, не сказал бы что все так плохо.

— Мы, московское купечество, готовы взять это бремя на себя. Не ради наживы, ради порядка. Мы можем выставить товарищество, который обеспечит армию всем необходимым: от сукна и сена до пороха и сбруи. Гарантируем цены на восьмую долю ниже нынешних и качество, за которое отвечаем своей головой и своим именем. От вас требуется одно — ваше слово при дворе. Ваше влияние, чтобы Государь услышал нас и дал нам возможность доказать свою пользу России.

Предложение сводилось к одному: они хотели использовать меня как таран, чтобы пробить брешь в монополии Меншикова. План, безусловно, хорош. Для них. Однако не для меня и уж точно не для государства в долгосрочной перспективе.

— Борис Алексеевич, — я прищурился, — я ценю ваше доверие и прямоту. Однако в эту игру играть не стану.

На лице старого купца отразилось недоумение. Анна, сидевшая у камина, подалась вперед, ее брови слегка сошлись на переносице.

— В придворных интригах я не участник, — продолжил я. — Менять одну монополию на другую — не решение. Сегодня вы с моей помощью свалите Меншикова, а завтра кто-то другой, с помощью нового фаворита, свалит вас. Бесконечная грызня за доступ к казенному корыту ничего нового не создает, лишь перераспределяет старое. Я строю заводы, а не заговоры.

В кабинете стало тихо. Похоже, старый купец счел меня либо трусом, либо глупцом, не понявшим своего счастья.

— Стало быть, вас все устраивает? — с горечью произнес Морозов. — Гнилое сукно, воровство на подрядах…

— Меня не устраивает система, — прервал я его. — в которой единственный способ разбогатеть — это присосаться к казне. Однако, раз уж мы говорим о настоящем деле, я могу предложить вам нечто иное. Армейские подряды не дадут ощутимых богатств без жесткой борьбы. Я предлагаю долю в будущем всей России.

Подойдя к столу, я взял чистый лист бумаги и грифель. Адреналин ударил в кровь. Сейчас или никогда.

— Вы видите проблему в том, кто поставляет обмундирование. А я — в том, что нам все еще нужны лошади, чтобы это обмундирование везти. Один из важных проектов, над которым я сейчас работаю, — это строительство железных дорог. Артерия, которая свяжет Урал, Москву и Петербург. Но это проект колоссальной стоимости, который казна в одиночку не потянет. Поэтому мы с Демидовым создадим невиданный доселе инструмент — «Общую Компанейскую Казну». Первый в стране акционерный банк. И я предлагаю вам, клану Морозовых, стать его третьим столпом.

— Банк? — недоверчиво переспросил Морозов. — Чтобы деньги в рост давать? Дело известное, хотя и рискованное.

— Не только, — ответил я. — Чтобы собрать деньги на дороги, банк должен сам зарабатывать. И зарабатывать быстро. Мы не можем ждать десятилетия, пока окупятся дороги. Поэтому банк будет вкладывать средства в быстрые, высокодоходные проекты. Он будет владеть «привилегиями» на мои изобретения и ставить их производство на поток. Мы создадим рынок, которого в России еще не существует. Рынок бытовых удобств.

Энтузиазм захлестнул меня. Старые идеи, которые я никак не мог реализовать банально из-за отсутствия свободного времени, сейчас были как нельзя кстати. Я говорил быстро, жестикулируя и рисуя на листе бумаги схемы.

— Посмотрите! — я начертил неуклюжий ящик. — «Ледник». Двойные стенки, теплоизоляция из пробки и шерсти. Внутри — лед с зимы. Простая вещь, зато позволит торговать свежей рыбой и мясом и зимой, и летом.

Морозовы недоуменно рассматривали рисунок.

— Идея хороша, Петр Алексеевич, — деловито вмешалась Анна. — Но как вы наладите торговлю этим товаром? Я так понимаю, что потребуются склады-ледники по городам, нужен будет особый развоз. Это огромные вложения еще до получения первой прибыли. И лед… его зимой нужно заготовить в промышленных масштабах.

Ух! А ведь как схватила все на лету. Она видела и идею, и трудности ее реализации.

— Совершенно верно, Анна Борисовна! — я с уважением посмотрел на нее. — И именно для этого и нужен банк! Он профинансирует и постройку складов, и заготовку льда. А вы, с вашей торговой сетью по всей Москве и за ее пределами, станете идеальным компаньоном по устроению этой торговли. Вы будете продавать товар, будете управлять рынком.

Не давая им опомниться, я нарисовал еще один эскиз.

— Или вот. Хм… назовем «Чистотел». Медный бак с топкой и трубой с дырочками. Горячая вода по желанию, в любой день. Сегодня мытье — работа на полдня с корытами и ведрами. А мы дадим людям роскошь — теплый дождь.

— Медь дорога, — тут же заметил Морозов. — Не всякому по карману будет такая затея.

— Сначала это будет признак богатства, — парировал я. — Мы создадим моду. А потом, когда производство станет массовым, цена упадет. И банк будет давать под это дело кредиты — и производителям, и тем, кто пожелает сию вещь иметь. И это лишь начало! Подумайте о мелочах, из которых жизнь состоит. Утюг цельнолитой чугунный, что греется на печи и долго держит тепло — каждая хозяйка захочет такой взамен старого, с углями. Маслобойня ручная, чтобы в каждом доме было свежее масло. Мясорубка, чтобы избавить от нудной работы ножом… Каждая такая «мелочь» — это отдельный, огромный промысел. Банк будет владеть «привилегиями» на все это и ставить на поток. Мы будем делать деньги на сковородках, а не на пушках. И эта прибыль будет куда надежнее.

Отложив грифель, я посмотрел на них. Старый Морозов молчал, его лицо стало непроницаемым. Он явно просчитывал риски и прибыли. Зато лицо Анны преобразилось. В ее глазах горел огонь восторга. Она смотрела и видела то же, что и я: контуры новой реальности, рождающейся прямо здесь. Кажется, она поняла все, не детали, а в целом. И главное — что я предлагаю им войти в историю.

Молчание в кабинете стало затягиваться. Борис Морозов смотрел на разложенные на столе листы с моими эскизами, потом перевел взгляд на меня, затем на дочь. Думаю, он осознавал, что это смена всей его жизненной парадигмы.

— Отец, — тихо позвала Анна, нарушив тишину. — Это… это совсем другое дело.

Морозов медленно кивнул, словно соглашаясь не с ней, а с собственными мыслями. Поднявшись, он обратился ко мне.

— Петр Алексеевич, — с легким влнением обратился старик ко мне. — Ваши речи требуют особого угощения. Анна, дитя мое, распорядись-ка принести нам бухарского чая, что дядя твой прислал. А я пока провожу тебя, чтобы слуги чего не напутали. Уж больно дорог, жаль будет, если испортят.

Даже так. Знатно я их загрузил, однако.

Они удалялись под видом заботы о госте, подарив себе несколько минут на совещание, не нарушая приличий. Оставшись один, я прошелся по кабинету, вглядываясь в корешки книг. Их решение сейчас определит очень многое.

Минут через десять они вернулись. Вместе с ними слуга внес поднос с крошечными фарфоровыми пиалами и дымящимся медным чайником.

Я смотрел на лицо Бориса Морозова и на нем был ответ. Усталость и сомнения ушли, уступив место твердому, почти азартному выражению. Он подошел ко мне.

— Что ж, Петр Алексеевич, — с легкой улыбкой произнес купец. — Ваша взяла. Затея дерзкая, на грани безумия. Но Москва всегда любила дерзких.

Он протянул мне свою широкую, мозолистую руку. Я крепко пожал ее.

— Мы готовы войти в капитал вашей… — продолжил он, не отпуская моей руки, — Компанейской Казны… взносом в сто тысяч рублей золотом.

Сто тысяч? А не плохо они в Москве устроились. По нынешним временам это было состояние, сопоставимое с годовым бюджетом небольшого европейского государства.

— Неожиданно, Борис Алексеевич. Это… более чем щедро, — выговорил я.

— Щедрость тут ни при чем, — хмыкнул он. — Это расчет. Холодный, московский расчет.

Союз был заключен. Только что на моих глазах родился мощнейший финансово-промышленный альянс, способный перевернуть всю экономику Империи. Остаток вечера мы провели, обсуждая детали, и я снова поражался уму Анны. Задавая вопросы о системе патентования, о защите «привилегий» от копирования и принципах распределения акций, она мыслила как юрист и финансист, замечая те подводные камни, которые я, как инженер, мог и не разглядеть.

Когда я уже собирался уезжать, Морозов остановил меня.

— Постойте, Петр Алексеевич. Я обещал вам показать одну диковину. Пройдемте.

Он повел меня в небольшую комнату, стены которой были обиты темным бархатом. В центре на постаменте стояла шкатулка из сандалового дерева. Хозяин осторожно открыл ее. На бархатной подушке, тускло поблескивая в свете свечей, лежал удивительный механизм.

Осторожно взяв артефакт в руки, я ощутил его тяжесть. Бронза и серебро, сложная система шестеренок, циферблаты с арабской вязью и зодиакальными знаками. Да это же антикитерский механизм! Господи, да это же он, только… не греческий. Восточный его аналог! Я читал о нем в научных статьях, видел реконструкции в музеях. Считалось, что это уникальная, единичная вещь, случайный всплеск гения, тупиковая ветвь развития. А вот же он, второй экземпляр, лежит у меня на ладонях! Значит, это была не случайность, а целая инженерная школа, технология, которую потом просто утеряли.

Как инженер, я сразу оценил масштаб работы. Десятки, если не сотни, шестеренок разного диаметра, с филигранно вырезанными зубцами были подогнаны друг к другу с точностью, какой я едва мог добиться на своих лучших станках. И это было сделано вручную, несколько веков назад. Как?

Найдя небольшую заводную рукоятку, я осторожно повернул ее. Механизм ожил. С тихим, мелодичным щелканьем стрелки на циферблатах пришли в движение, а шестеренки начали вращаться, входя в зацепление друг с другом в сложнейшей, непостижимой последовательности. Аналоговый компьютер, моделирующий движение планет. Однако потрясла меня не сама его функция, а то, как была решена передача вращения. Здесь, в этом древнем приборе, я нашел то, над чем бился последние недели, пытаясь спроектировать привод для своего «Бурлака». Гениальные, элегантные решения по дифференциальной передаче и сложным многоступенчатым редукторам. Это было изящнее, чем все, что я пытался начертить. Передо мной лежал учебник по высшей кинематике, опередивший свое время.

— Говорят, эта вещь предсказывает судьбы по звездам, — произнес Морозов, глядя на мое лицо. — Но я человек земной, мне ближе движение торговых караванов. А вам, как инженеру, она, быть может, расскажет больше о будущем, чем любому звездочету. Примите это в знак нашего союза.

Я не мог вымолвить ни слова, лишь кивнул, осторожно ставя механизм обратно в шкатулку. Этот подарок был бесценен. Дороже любых ста тысяч.

Покидая дом Морозовых, я был в состоянии, близком к эйфории. Пьянящий воздух ночного Петербурга, сырой и холодный, лишь усиливал это чувство. Вечер превзошел все мои самые смелые ожидания. Я шел на рискованные переговоры, а заключил союз, способный изменить весь экономический ландшафт страны. Сто тысяч рублей инвестиций, доступ к торговой сети старой Москвы и, как вишенка на торте, — бесценный артефакт, технологическая загадка, уже будоражившая мой инженерный ум.

Слуги в ливреях уже распахнули дверцу моей кареты. Обернувшись, чтобы еще раз кивнуть на прощание Борису Морозову, стоявшему на освещенном крыльце, я замер. Из дома выскользнула Анна. Быстро что-то сказав отцу, она дождалась, пока тот скроется в доме, и стремительно спустилась по ступеням.

— Петр Алексеевич, постойте, — почти шепотом произнесла девушка.

Я остановился, ожидая, что она хочет добавить что-то важное к нашему деловому разговору. Но она молчала, стоя совсем близко. В неровном свете фонаря ее глаза блестели. И прежде чем я успел что-либо спросить, она сделала то, чего я никак не мог ожидать.

Подавшись вперед, Анна коснулась губами моей щеки. Словно печать на договоре, который мы только что заключили. Отступив на шаг, она залилась густым, неподдельным румянцем. И, не сказав больше ни слова, резко развернулась и почти убежала обратно в дом, оставив меня в полном недоумении.

Дворецкий, не подавая вида, придержал для меня дверцу кареты. Я машинально сел внутрь. Карета тронулась, увозя меня домой.

Первые несколько мгновений я просто сидел, глядя в темноту за окном. Мозг, привыкший к постоянному анализу, на секунду дал сбой. Что это, черт возьми, было? Я даже невольно коснулся щеки. И только потом, с небольшой задержкой, включился мой внутренний «аналитик».

Так-так. Значит, этот поцелуй, не спонтанный женский порыв. Вернее, не только он. Тонкий, расчетливый и очень смелый ход. Они начали меня «охомутывать», привязывать к своему клану самыми крепкими узами, какие только существуют. Брак с единственной наследницей могущественного клана сделал бы наш союз нерушимым, превратив меня из временного союзника в часть семьи.

Эта мысль меня забавляла. Насколько же многослойной и сложной становилась моя жизнь. Война с внешним врагом, технологическая гонка, а теперь еще и эти… матримониальные игры.

Откинувшись на бархат сиденья, я закрыл глаза, прокручивая в голове события вечера. Расчетливая, умная, дерзкая. Анна Морозова — самостоятельный игрок, возможно, даже более опасный, чем ее отец. Но была ли она на сто процентов расчетливой? Перед глазами снова встало ее лицо в свете фонаря. И этот румянец, слишком густой и искренний для продуманного спектакля. И то, как она почти сбежала, не дождавшись моей реакции. В этом было что-то настоящее, что-то, что не укладывалось в простую схему политической интриги.

Я усмехнулся своим мыслям.