Игры Предвечных

Глава 11

Правитель Веллии перенес детскую болезнь в юном возрасте, и потому мог без опасений находиться рядом с внуками, не боясь заразиться. Хотя все трое заболели одновременно, семилетний Хэвейд, который был старше и крепче своих братьев, уже шел на поправку. Но, несмотря на улучшения, все трое наследников рода Дагеддидов еще были слишком слабы, чтобы покидать детскую комнату.

Король просидел с ними до самого возвращения младшего сына. Внуки были отрадой — одной из немногих в его жизни. Старый Хэвейд давно уже перестал думать о цене, которая была заплачена за их рождение — и им самим, и его сыном Седриком, и матерью этих детей. Во всем мире Светлого Лея только он и Марика знали, кто томился за прекрасной оболочкой его младшей невестки. И, хотя поначалу королю было не по себе при одной только мысли о том, что на самом деле происходило в семье его младшего сына, понемногу он стал привыкать к своему знанию.

В ту ночь, восемь лет назад, когда принцесса Марика пришла к нему и рассказала, что была специально подослана ведьмой, дабы погубить его род, король Хэвейд не удивился. Упомянутая ведьма из мести за отвергнутую любовь преследовала старшего Дагеддида с юности, обрушивая на его голову несчастье за несчастьем. Однако следующее признание, что красавица Марика оказалась обращенным романским Инквизитором Марком Альвахом, оказалось настоящим потрясением для правителя Веллии.

Впрочем, оправился Хэвейд достаточно быстро. Уничтожив ведьму с помощью заколдованного Инквизитора и тем самым навсегда похоронив для него надежду вернуть прежнее тело и прежнюю жизнь, король принудил несчастного романа остаться в королевской семье. Во избежание позора для своего и королевского родов, Инквизитор вынужден был молчать о тайне превращения. Снедаемый тоской, он существовал в женском облике и играл свою роль так хорошо, как только умел. Для всех, кроме короля, он оставался угрюмой и нелюдимой романской юницей, которую принц Седрик спас из огня. Со временем сам Хэвейд, который никогда не видел Марка Альваха иным, нежели прекрасной юной женщиной, которая вынужденно называла себя Марикой, перестал отличать внешний облик от внутреннего содержимого. Для Инквизитора надежда на избавление таяла с каждым годом. Уже было понятно, что до конца своей жизни он был обречен оставаться в ненавистном, но единственно доступном ему женском теле. И теперь, спустя множество лет, в течение которых принцесса Марика оставалась невесткой короля и хранила свою тайну, старый Хэвейд вовсе перестал думать о ней, как о ком-то, кроме жены сына и матери внуков.

Облик принцессы Марики был воистину прекрасным. Исказившая его мужеское естество ведьма нарочно придала чертам собственноручно создаваемой юницы свежесть и прелесть, какие были редкостью даже среди очень красивых женщин, усилив их притягательность магией хаоса. Однако именно поэтому характер невестки короля оставлял желать лучшего. Но какой бы ни была Марика, она сумела подарить королю продолжателей его рода, и уже за одно это Хэвейд готов был закрыть глаза на многие несуразности ее поведения, которое было не всегда приличествующим женщине. И, помимо того, поддержать во многих государственных начинаниях, которые казались давно назревшими самому королю.

Дети Седрика и Марики действительно удались. Несмотря на то, что близнецы получились похожими друг на друга, но отчего-то с разным цветом шевелюр, оба они живо напоминали старому королю его младшего сына в юных летах. Седрик был таким же горячим, нетерпеливым и изобретательным в стремлении скорее познать мир и переправить его в соответствии с собственными представлениями о правильности. В результате все его игры сводились к тому, чтобы невольно напакостить приглядывавшим за ним нянькам. С близнецами, которых сама Марика называла не иначе, как «шалопаями», повторялась та же история. Но несмотря на их характеры, близнецы были разумны, крепки и здоровы телами, в рослого и крупного отца. Король не сомневался, что ко времени из них получатся хорошие воины.

Их старший брат, названный в честь деда-короля Хэвейдом, был полной противоположностью легкомысленным близнецам. Хотя он тоже был необычно высок и крепок для своих лет, в отличие от братьев, Хэвейд всегда оставался молчалив и серьезен. Он был похож на романа — так же темноволос, курчав и зеленоглаз, как самые чистокровные из этого народа. И, как и многие романы, старший внук короля отличался проявлявшимися даже в детском возрасте выдержкой и стремлением к порядку. Хэвейд был умен, рассудителен, способен к учению, скрытен и мог стать для Веллии лучшим королем. Марика так же выделяла старшего сына. Она проводила с ним много времени, в то время как Седрик предпочитал играть с младшими детьми. Принц Генрих и его жена Ираика одинаково уделяли внимание всем племянникам, находя в них отраду собственной невозможности иметь детей.

Чем больше проходило времени, тем больший покой снисходил в душу старого короля. Было похоже, что Марика окончательно смирилась со своим положением, уже не испытывая приступов той смертельной тоски, которые изводили ее раньше, а с ней — и все семейство. Вторая невестка короля, Ираика, была счастлива нянчить племянников, принц Генрих примирился с невозможностью получить корону, а Седрик мужественно воспринял необходимость ее получить. Впервые за много лет Хэвейд начал чувствовать спокойствие и удовлетворение от выпавшей ему судьбы.

Так было до сегодняшнего полудня, пока почтовая птица не принесла ему письмо от самого императора Вечного Рома.

… Обоих сыновей и Марику Хэвейд встретил в своем кабинете. Когда-то король лично проследил за тем, чтобы стены и дверь не пропускали звуков, которые были бы нежелательны для чужих ушей. Но то, о чем он собирался теперь рассказать семье, должно было вскоре стать известным всем и каждому.

— Расскажи, что случилось, отец, — потребовал Генрих, без приглашения усаживаясь в кресло подле королевского стола. С тех пор, как стараниями принцессы Марики, которая сделала его брата отцом, он утратил титул наследного принца, Генрих не должен был занимать это кресло, уступив его Седрику. Однако он по привычке либо по какой-то иной причине по-прежнему садился подле отца. Его брат, впрочем, ни на чем не настаивал, вообще большую часть времени предпочитая проводить на ногах.

— Помнишь наш разговор о странном маге, который сопровождает маннов в их посольстве, дочка? — Хэвейд, который до того стоял у окна, ожидая сбора семейного совета, вернулся к столу и присел в свое кресло. — Мы еще гадали, кому из Предвечных он может служить.

Марика, которая сидела чуть поодаль, скрестив ноги, кивнула.

— Да, ваше величество.

Король перегнулся и протянул Генриху лежавшее перед ним на столе письмо с имперскими печатями.

— Прочти вслух, — спокойно попросил он.

Де-принц развернул сильно смятую, перекрученную от того, что она долгое время была примотана к лапе птицы, бумагу.

— Коротковатое, — резюмировал он до того, как начать вчитываться в неровные, скачущие строки.

— Читай!

Генрих кашлянул в кулак и прищурился.

— «Хэвейд!», — начал было он, но не смог и тут удержаться от замечания. — Надо же, это ведь составлял не писец, а сам император! Своей рукой! «Хэвейд! Если бы не знал тебя так хорошо, как знаю, я бы подумал, что ты специально подослал ко мне проклятых маннов. Бумаги грязного дикаря Вальгарда были изготовлены в твоем секретариате! Манны покинули столицу позавчера утром. Но уже вчера мне доложили о странной болезни, которая охватила весь город и селения на дневной переход вокруг. От этой болезни люди спадают в сонливость. Плоть их тяжелеет и делается непослушной. Потом перестает двигаться и каменеет. Все занимает чуть больше одного дня. Спасения от этого нет. Слишком быстро оно распространяется, но поражает только мужей, от младенцев до глубоких стариков. Женщин не трогает совсем. Я бы предположил, что опять имеет дело мерзкая бабья магия Лии. Но этот вывод слишком удобен для того, чтобы быть верным.

Возможно, теперь уже заражены и те селения, которые стоят дальше от Рома. Откуда все взялось, неведомо. Ни лекари, ни маги не могут дать ответа. Сам я считаю, что болезнь принесли манны. Начальники всех гарнизонов на их пути получили приказы с птицами задержать этих ублюдков. Но не знаю, выйдет ли из этого хоть что-то. Манны словно в воду канули. Должно быть, ожидают, пока не станут камнем все мужи, а потом выйдут и расправятся с нашими женщинами без усилий.

Твоя провинция дальше всех от Рома. Быть может, у тебя еще есть время. Если сумеешь — разыщи и схвати маннов, Хэвейд. Будь осторожен с их кудесником. Ни один мужской маг не умеет насылать болезни. Его сила — не от Лея. Заставь их остановить это. Или убей. Святейший отец уже болен. Он посылает тебе благословение и, ввиду исключительности положения, переводит всех Инквизиторов Веллии под твое начало.

Светлый да сохранит Империю…»

Раздавшийся стук в дверь прервал де-принца Генриха на полуслове. В сопровождении начальника охраны, старого Тристана, вошел запыхавшийся гонец. Преклонив колени, он молча протянул смятый запыленный конверт с простой сургучной печатью. С разрешительного кивка Хэвейда, его старший сын забрал и развернул и это письмо.

— От начальника одного из приграничных гарнизонов, — пробежав глазами, коротко сообщил де-принц. — Пишет, что все вверенные ему легионеры слегли с какой-то неизвестной болезнью. Сам он также чувствует слабость, сухость во рту и ломоту во всем теле.

На некоторое время в комнате повисла тишина. Огорошенные свалившейся на их земли смертельной опасностью принцы и принцесса переглядывались с мрачными лицами. Начальник охраны Тристан, не вполне понимая, что происходит, но уже начиная догадываться, угрюмо водил покрасневшими от частых употреблений хмельного глазами от одной высочайшей особы к другой. Гонец тяжело дышал. Было похоже, что он без отдыха несся от самой границы и перестал куда-то стремиться только теперь. Его молодое лицо было заострено, под глазами залегли тени, как от долгой бессонницы.

— Если эта болезнь — та же, что поразила романов, то… — забывшись, Генрих беспомощно уронил руку с зажатыми в ней письмами на колено.

— То мы обречены, — угрюмо закончил про-принц Седрик, разглядывая собственный сжатый кулак. — От нас до Рома — многие недели пути! Как оно пришло сюда так быстро?

— Гонец, — все взгляды невольно обратились к принцессе Марике. Романка поднялась со своего места и, обойдя два кресла — свое, и Генриха, остановилась перед коленопреклонённым юношей, который привез письмо. — Ты прибыл прямо из крепости?

Юный велл утвердительно поклонился.

— Да, ваше высочество.

— Когда ты уезжал, там уже свирепствовала болезнь?

Гонец понял первым, поэтому его очередное «да» сделалось едва слышным. Хэвейд догадался мгновением позже.

— Ты думаешь, он привез это сюда?

Никто, кроме гонца, не удивился, что король обращается за советом к женщине. И принцам и Тристану уже были известны ум и рассудительность принцессы Марики. Гонец же был перепуган насмерть, и этого попросту не заметил.

Некоторое время романка размышляла, потом, к удивлению, мотнула головой.

— Если болезнь добралась в Веллию так быстро из самого Рома, значит, она все равно была бы в Ивенот-и-ратте через два-три дня. Но если здесь замешана магия, глашатаям необходимо разнести весть — всем, у кого есть серебро, постоянно носить его на себе так, чтобы оно касалось обнаженного тела. Окна и двери каждого дома следует освятить рассветной водой из Храма. Если это не остановит злые чары, то ослабит их. Король, — она обернулась к молчащему Хэвейду. — Дозволь, я поеду на границу и все осмотрю собственными глазами.

Седрик, который до сих пор так же старался больше отмалчиваться, поднял хмурый взгляд.

— Отчего это должна быть именно ты?

Принцесса досадливо дернула углом рта.

— Мне часто приходилось видеть следы воздействия темной магии. Я их узнаю, — она снова посмотрела на короля. — Император пишет — эта болезнь поражает мужчин. Я… вне опасности.

— Не можешь же ты ехать одна!

— Дозвольте, ваше величество! — старый Тристан слегка поклонился, твердо стоя на нетвердых ногах. От него, как всегда, едва заметно разило хмельным. — Я соберу малую охрану и буду сопровождать принцессу до самой крепости. Пока я жив, с ней ничего не случится.

Теперь все смотрели на короля. Хэвейд бросил взгляд на Седрика и качнул головой.

— Отец! Мы не знаем, что в крепости — та же болезнь, которая, по словам императора, свирепствует в Роме. Что, если там что-то другое?

— Седрик прав, — король посмотрел на Тристана. — Друг, отправь туда кого-нибудь толкового. Пусть едет маг Хорус. Даже если это и есть та самая каменная чума… Прости, Марика. Тебя я не отпущу. Не прощу себе, если ты подвергнешься опасности.