Фаворит-2. Служу России!

Глава 17

«Полк на параде и впереди командир на извозчике».

Илья Ильф

Петербург

2 июля 1734 года

Я сидел на трибуне во втором ряду, практически в затылок дыша Бирону и Остерману. Чуть сбоку, будто отстранившись от этих двух чиновников-наёмников на Российской службе, сидел Андрей Иванович Ушаков.

Прошло каких-то полтора месяца, а я уже занимаю место рядом с теми, кто составляет нынешнюю русскую элиту. Конечно же, было бы куда почётнее и приятнее для самолюбия восседать по правую либо по левую руку от государыни, но ведь и так весьма неплохо. На первых порах.

Начиналось театрализованное представление.

Зазвучали трубы, привлекая всеобщее внимание, и враз смолкли шепотки и даже разговоры в голос. Анна Иоанновна подняла свою массивную руку с платочком. Хотя в руках этой женщины более органично выглядел бы молот. Или даже серп и молот.

Вот раздень её… Нет, лучше не надо, лучше поберечь психику. А то потом кошмары сниться будут. Ладно, не раздеть, а переодеть в образ советской женщины, да убрать под косынку чёрные, как смола, волосы, так хоть выставляй на обложку журнала «Советские труженицы».

И вот рука государыни взметнулась, посылая поток воздуха в лицо рядом сидящего Бирона, и нежный платочек, скорее всего, из шёлка, да ещё и расшитый какими-то кружевами, высвободившись от императорских тисков, медленно опускался на землю. Её Величество соизволила дать своё высочайшее разрешение на начало праздника. После чего Анна Иоанновна грузно опустилась на огромный стул, или даже трон, на котором восседала. Сделала это так, как может плюхнуться в кресло человек, только что разгрузивший вагон с цементом.

Тяжёлая работа монарха. Как говорится, молоко за вредность надо бы давать.

В деревянную арку, украшенную уже слегка подувявшими цветами даразноцветными ленточками, на колеснице, гордо стоя, лишь только немного придерживаясь за край конструкции, проехал фельдмаршал Миних. Казалось, он нынче не в своей тарелке, возможно, даже мысленно ругается своими саксонскими матерными выражениями. Но видом всё же не показывает, насколько ему не по нраву вся эта ситуация. Слишком много пафоса, слишком много театральности. Миних же — худший из театрального кружка, что обосновался при русском императорском дворе. Но он старался.

— Триумф заслуживший в ратных делах! Я видел — он несёт нам Славу! — на разрыв голосовых связок орал стоящий неподалёку от первого ряда трибуны тип.

Вроде бы, это был Тредиаковский. Один из первых, кого можно было бы назвать русским поэтом.

Тройка лучших коней, которых я только видел в этом мире, наверняка сам граф Бирон выбирал, везла по дорожке Летнего сада фельдмаршала. Чуть позади его — почти такая же колесница, но уже с Томасом Гордоном, адмиралом русского флота.

Шествие продолжалось. Далее уже пешком, но стройно и бойко шли русские солдаты, рядом с которыми гордо вышагивали пёстро разодетые поляки. И в этой части «марлезонского балета» можно было даже задаться вопросом: а кто же

пленник? Уж так они резво топали сапогами и так ухмылялись, словно это проходят не пленные, а самые что ни на есть союзники России.

Впрочем, уверен, что цели унизить некоторых польских соратников Станислава Лещинского не преследовались. Было бы иначе, так не сидел бы и сам Станислав Лещинский здесь — в первом ряду, через два человека после русской императрицы.

Видно карту Станислава Лещинского всё-таки решили разыгрывать. Стоит показательно унизить сейчас того, кого Свальный Сейм провозгласил королём, то и какие-либо договоры с той же Францией враз оказались бы ничтожными. Тем более, что уже начинает разгораться скандал, который может дойти до Парижа, связанный с арестом, в том числе, и трёх подданных французского короля. Нет, нам сейчас не нужен такой международный резонанс.

Конечно, Франция нынче нам — геополитический соперник. Это она всё стремится создать буферную зону между Российской Империей и Австрией. Она же и султана, скорее всего, подначивает действовать против России. Вот только политика — дело тонкое. Чтобы дипломатия работала, на некоторые вещи нужно закрывать глаза, а из иного делать «из мухи слона».

Ну а если смотреть на всё, как на представление, шоу, как говорили когда-то мои дети и внуки, то сама эта триумфальная проходка меня особо не впечатлила.

Во-первых, мне не хватало какой-то массовости. Кроме того, если бы я занимался подготовкой такого мероприятия, то больше бы уделил внимания, скорее всего, именно русским воинам, которые и сделали возможной, сотворили эту победу. Наверное, как бывшему советскому офицеру мне больше по душе военные парады. А тут, сразу же за теми, кого можно было бы условно признать пленными, пошли какие-то арлекины, акробаты, придворцовые уродцы. Ну чистый цирк — мои глаза

даже выцепили одного жонглёра.

Однако цирк — слишком благородное явление, чтобы все-таки с ним сравнивать представленное шествие.

— Капитан, сместитесь в сторону и предоставьте ваш стул мне, как человеку более высокого чина! — вальяжно, с явным пренебрежением к моей персоне, попросил какой-то генерал-майор.

Да не оскудеет земля русская на идиотов! Ведь нужно понимать, что если я здесь посажен, то право имею — а может, не только право, но и обязанности. И этот генерал — явно не первый, кто хотел бы меня отодвинуть в сторону, чтобы занять место практически у изголовья императрицы.

— Сударь, я сделаю это незамедлительно. Лишь попрошу у вас испросить на то разрешение его сиятельства графа Бирона, — сдерживая смешок, также шёпотом, ответил я генерал-майору.

— Об этом можно и пожалеть, — пошевелив желваками, ответил мне незнакомец.

— Я с вами согласен. Об этом можно пожалеть, — решительно глянув в наглые глаза генерала, отвечал я.

Меня действительно усадил на это место Бирон. Очень, кстати, грамотный ход с его стороны. Мол, если я тебя посадил в пяти-десяти шагах от самой государыни, то будь мне бесконечно благодарен. И будь у меня возможность поговорить с императрицей, то это имело бы смысл. А так… уж лучше бы

деньгами отдал, ей-богу. Вот, уже попутно каких-то врагов себе наживаю. Этот незнакомый генерал-майор сейчас просверлит дырку в моей голове, так пристально смотрит. Сам я повернул всё-таки взор снова к шествию.

Заиграл оркестр. Я даже не мог понять, что именно исполняют. Ладно бы произведение было незнакомо — такое в иной эпохе вполне возможно, но ведь даже жанр определить никак нельзя. Сразу в голову пришли несколько маршей, которые можно было бы сейчас исполнить, и они были бы куда более уместны, чем этот набор нот, что разносится над полем теперь. И ведь музыканты, наверняка, из неплохих или даже выдающихся.

— Сударь, вам передали, — проходя, казалось бы, мимо, мне сунул в руку бумажку один из «особенных» людей при дворе Её Величества.

Я не сразу развернул небольшой листик бумаги, скрученный в трубочку. Огляделся, чтобы понять, увидел ли кто-то этот жест? Ай!. Именно генерал-майор это и увидел. И что он всё ест меня взглядом!

Однако надо прочитать и подумать, как уничтожить записку. А ещё понять, кто бы её мог мне передать. Почему-то я был уверен, что это послание от Елизаветы Петровны.

С той ночи мы с ней не виделись. Но ведь приезжала Мавра, передавала мне письмо. И ясно, что я всё-таки преизрядно впечатлил цесаревну. Сквозь фразы и формулировки, свидетельствующие о властной натуре Елизаветы Петровны, легко читались и другие строки.

«Изменщик. Обманул меня… Её Величество знает о вашей связи с Лизой. С вас подарок!» — наконец, улучив момент, прочитал я записку.

Шило в мешке не утаишь. Информация очень серьёзная, на самом деле. Был уже у Елизаветы Петровны один полюбовник, Шубин его фамилия. Да куда отправили этого молодца — на Камчатку. И до конца так и не понятно, за что именно, то ли за сам факт любовной связи с Елизаветой Петровной, который порочил её имя, то ли за то, что гвардеец Шубин, проникшись интересами красавицы, начал готовить заговор в пользу дочери Петра Великого.

Думаю, что всё-таки Елизавета и Шубин тогда доигрались. Другое дело, что, если у цесаревны ночным гостем бывает какой-то там пастушок Разумовский из Малороссии. Как я вижу, никто вообще всерьёз это не воспринимает.

И в свете этих новостей мой отъезд в башкирские степи кажется наиболее правильным решением, будто бы я сам его принял.

— Сразив врага на поле брани, он восседал в своём седле. Наш Миних, гордый и могучий, лишь к побеждённым милость мает, — выдавал, видимо, экспромт Тредиаковский.

У меня сложилось такое впечатление, что стихи, которые сейчас русский поэт, больше похожи на то, что может сочинять ребёнок в начальной школе. Даровитый, талантливый, но всё же ребёнок, которому не хватает ни кругозора, ни быстрой мысли, ни опыта стихосложения.

А вместе с тем, без детства не бывает взросления. А без Ломоносова и Тредиаковского, других, не сложился бы Пушкин. Без Пушкина — Лермонтов… и так далее… Хотя, Лермонтов мог подражать и Байрону.

Так что я слушал дальше и постарался не вздыхать по поводу несовершенства рифм, лохматого, ломаного ритма и стиля.

Императрица же разразилась заливистым смехом. Нет, не из-за стихов — просто один из акробатов был крайне неловок и свалился с плеч своего коллеги. Смеялась государыня, смеялись и её подданные. Хотя не всем было весело. Милая темноволосая девочка чуть ли не расплакалась, когда упал акробат.

Я старался не смотреть в сторону Анны Леопольдовны — а это была именно она. Сердобольная, милая, кажущаяся наивной, непорочной и чистой молодая девушка. Слишком молодая, чтобы я её воспринимал как женщину. Но не могу не отметить, что-то и дело мой взгляд смещался влево от государыни, где и сидела не так давно прибывшая в Петербург макленбургская принцесса.

Стройное, как травинка, дитя, у которой уже появляются весьма заметные женские очертания. Я прекрасно понимаю, что в этом времени шестнадцать лет — это уже очень даже детородный возраст. Да и люди здесь, кажется, взрослеют раньше, чем в будущем. И всё равно, меня не покидало чувство, что я любуюсь подростком, в некотором роде, по-отечески. Женщина в ней ещё не расцвела.

Уже скоро шествие закончилось, и артиллеристы начали подготавливать фейерверки к вечернему представлению. И как только Анна Иоанновна в сопровождении своей свиты и не менее двух десятков особенных людей направилась в Летний дворец, стали разбредаться и все остальные.

Я посмотрел в сторону того генерал-майора, который хотел меня сместить с моего стула. Мне стало любопытно, почему он не воспользуется моментом, чтобы подойти и высказать мне всё своё негодование, когда уже многие из присутствующих пошли прогуливаться по Летнему саду. Впрочем, рядом с ним теперь стоял Андрей Иванович Ушаков и что-то собеседнику втолковывал. Причём глава Тайной канцелярии розыскных дел говорил с генералом, но всё посматривал в мою сторону. И выражение лица у Андрея Ивановича было такое, будто бы он явно желал, чтобы я обязательно заметил его участие в моей судьбе.

Я прищурился, отведя от них взгляд, чтобы они не заметили моего внимания. Закралась мысль, что претензия генерал-майора была ничем иным, как срежиссированной постановкой. Ушаков очень хочет показать мне, насколько я им опекаем. Хочет взрастить во мне чувство признательности? Если так, то хитро.

— Авдотья! — окликнул я Буженинову, когда нашёл глазами карлицу и спешно подошёл к ней. — Вот и свиделись! Спаси Христос! А о подарке же не изволь беспокоиться. Причитается с меня. Изволь сказать, не гневается ли государыня на то, что я был с Елизаветой Петровной?

Я решил спросить покороче и не выбирать выражений, а то увязнем в витиеватостях. И так карлица сейчас меня ими осыпет.

— А с чего я должна тебе, пригожий, рассказывать, коли ты с царевнами сено мнёшь, а меня замуж не берёшь, — проговорила в ответ Буженинова, а я так до конца и не понял, сколько в её словах шутки, а сколько, действительно, обиды.

— Авдотья, ну разве бы я посмел и рассчитывать на то, что самая красивая на белом свете калмычка обратит внимание на меня, убогого, — попробовал я отшутиться.

— Ох! И всем бы быть убогими такими! — буркнула карлица, а потом огляделась по сторонам и шёпотом произнесла: — То, что ты с Ушаковым шпионов французских брал, государыне зело по душе пришлось. И коли не будешь в каких заговорах участие принимать, то и что же — мни Лизку, сколько тебе удобно… Уже многие, вишь, говорят, что вот у цесаревны новый славный полюбовник завёлся. А память Лизку каждый хочет. Смотри, — она даже воздела пальчик кверху, — кабы и сам граф Бирон ревностью не воспылал. Елизавета Петровна уже дважды отказала… Всё, более ничего не скажу. Жду подарка!

Авдотья Буженинова, этот низкорослый ангелочек с азиатскими чертами лица, крутанулась на коротеньких ножках и побежала прочь — скорее всего, догонять государыню.

Нужно будет и вправду подарить ей что-то очень существенное. Может быть, даже одно из тех украшений, что были мною изъяты из сокровищницы Лещинского в качестве платы за ратные подвиги. Важно только подумать, не будут ли узнаны эти украшения. Но, скорее всего, это уже придётся делать мне после. Завтра и послезавтра у меня дуэли, а их ещё нужно пережить, да хорошо б целёхоньким — однако ж никто такого не знает напрёд. А потом нужно и в экспедицию отправляться.

А пока что я ходил по Летнему саду, рассматривая людей, которых было здесь множество. Но даже это не останавливало несколько парочек, что умудрялись зажиматься в беседках и даже в кустах — как

будто подобные парки и конструируются для того, чтобы поощрять разврат. А может, так оно и есть?

Слуги, коих взгляд выхватывал то тут, то там, будто попугаи каждому повторяли заученные фразы, что бал состоится лишь только через час. А пока всем предлагалось подойти к любому из многочисленных выставленных столов и насытиться.

Сделал так и я — стол оказался уставлен мясными закусками Рядом с каждым из столов были разведены огни, а над ними висели разделанные туши животных. Заметил даже систему, при которой у каждого стола жарились два кабана, три барана и туши целых телят.

— Я искал вас, — со спины неожиданно, заставляя меня даже вздрогнуть, подошёл слащавый франт.

Он говорил на немецком, а некоторые расклады сил при дворе, которые я узнавал из всех доступных мне источников, подсказывали, что передо мной Мориц Ленар.

Внутри всколыхнулось необычное для меня чувство. Я ревновал!

Да, именно так! В последний раз подобная ревность просыпалась во мне в 1945 году, когда я приревновал свою незабвенную Нину.

— Я попрошу вас, — продолжал мой нежеланный собеседник. — Более не смотреть этаким взором на Её Высочество Анну Леопольдовну! В противном случае за похабные и унижающие честь взгляды я буду вынужден вас вызвать на дуэль!

— Как дворянин, я, конечно же, не откажусь от дуэли с вами. Но скажу, что смотреть на прекрасную Анну Леопольдовну можно лишь только как на сущего ангела, но никак не… похабно, — я поморщился, произнося это слово. — Не меряйте других людей сообразно своим желаниям!

Ответил я ему по-немецки, раз уж так начался наш разговор.

— Сударь, прошу вас принять мои слова. Ссориться с вами, нет у меня желания. И все же… — продолжал Ленар.

У меня желания ссориться так же не было. Хотя что-то иррациональное рвалось изнутри, такое, что способно взорвать меня. Любовь? Да нет же… И нельзя же…

— Не извольте особо беспокоиться, господин саксонский посол, я уже скоро уезжаю. И есть вероятность, что надолго. Но не могу не признать, что мне не нравится ваша связь с Анной Леопольдовной. Матерью будущего русского императора, — отвечал я.

— Если моя дама сердца только намекнет мне, что вы неприличествующе смотрите на нее… Я буду вынужден. При всем при этом, я благодарен вам за тот вклад, что вы сделали в победу над Лещинским, ну и становления саксонского курфюрста королем Речи Посполитой, — сказал Леннар, взял два полных бокала с вином со стола, у которого и происходил разговор. — Выпьем же с вами!

Странный у нас разговор, на самом деле. Мы оба явно не питаем друг к другу будь каких светлых чувств, напротив, готовы сцепиться. Но сдерживаемся со всех сил.

Я выпил, нацепил на вилку кусок буженины, после отломал ломоть хлеба. Этикет не сказать, что тут властвовал. Все так ели, потому и мне не стоило манерничать. Как-то, будто случайно, но мы оказались с Леннаром по разные края стола. Так что мои подозрения, что и он не хочет ссоры, подтвердились. И все же…

— Сударь, не предложите ли мне вина? — как я не избегал Елизаветы, она меня настигла.

Женщина была в вызывающем красном платье с золотой вышивкой и зелеными вставками у подола. В волосы ее были заплетены какие-то украшения, деревяшки… Сложная конструкция, концепт которой явно был не понятен даже для того, кто такой ужас сотворил. Было сделано по принципу «что вижу вокруг, что вставляю в волосы». Это скорее не следованию французской моде, а непонятое подражание ей. Хотя… А много ли я видел в этом времени французских аристократок? Может они именно так и носят свои прически.

— Я бы предпочла еще раз… два… выпить шампанского вина, но увы… Поставщик не продает более его. А я сама бы отправилась в лавку и купила, — сыпала намеками Елизавета. — Сопроводите меня во дворец?

Я молча отошел от стола, завлекая за собой цесаревну.

— Вы знаете, что о нас уже говорят? Мои люди ничего не говорили. Нужно ли было нам рассказывать свету о связи? — почти что шепотом, но требовательно говорил я.

Правда, при этом старался сохранять выражение лица приветливое, даже подобострастное.

— Пошли, мой Зевс! — сказала Елизавета и сама направилась в сторону от скопления народа.

Уже через десять минут, как подростки, у которых дома родители, но природа неизменно требует, целовались в кустах. Это было интересно, даже приятно, как и блуждания наших рук по телам. Но я не ушел всем своим сознанием в этот процесс, не воспылал страстью той, что была с Мартой. Даже той, что была у меня с Елизаветой у меня дома. Напряжение, неудобство присутствия множества людей, когда кто-то, да заметил наше уединение, не проходили.

— Господа, прием у Ея Величества начинается! Просим во дворец! — будто бы в гарнитуру получив приказ, одновременно начали зазывать слуги.

Что ж… Посмотрим чему меня научил учитель танцев. А завтра посмотрим, чему научил мастер Манчини. А красиво живу! Сегодня бал, завтра дуэль, послезавтра вполне возможно, что и война.

— Ты боишься огласки? — спросила Елизавета Петровна, поправляя своё платье.

— Нет, — соврал я. — Пусть завидуют!

А в голове то и дело крутилась фамилия Шубина, сосланного, в том числе и за связь с Елизаветой, на Камчатку. Буду стараться оставаться осторожным. Но где же мои преференции от того, что я с Елизаветой?

— У вас, Ваше Высочество, были мысли, как можно помочь мне продвигаться в чинах? — спросил я, также поправляя свой мундир.

— Я уже имела разговор с Андреем Ивановичем Ушаковым. Он представил реляцию о вашем участии в поимке шпионов, — сказала Елизавета Петровна.

Пока что я промолчал, да и кивнул только едва заметно. Если и дальше цесаревна будет прикрываться действиями других людей, то, скорее всего, мне придётся пересмотреть отношение к ней. Ушаков-то и без того должен был написать о моём участии в операции.

К Летнему дворцу мы подходили раздельно. Всё-таки нужно было соблюдать хоть какие-то приличия, даже несмотря на то, что весь двор знает о нашей связи с Елизаветой. Внутри уже была слышна музыка, скорее всего, играл тот же оркестр, что и в Летнем саду. Звучал первый менуэт. Но лишь четыре пары исполняли все те движения, которые мне вдалбливал мой учитель танцев.

Среди них я не увидел ни одного выдающегося танцора. Так что сильно опозориться мне не суждено.

От автора:

1973 год. СССР. Можно ли исправить то, что раньше казалось непоправимым? Можно! Для этого стране и советским людям нужен новый герой. Его имя… https://author.today/reader/353839/3256279