Фаворит-2. Служу России!

Глава 12

Никто (…) не бывает равно предусмотрительным, задумывая план и приводя его в исполнение. В рассуждениях мы тверды, а в действиях уступаем страху. Фукидид

Петербург

25 июня 1734 года

— Её Высочество спрашивает, здоровы ли вы нынче? — говорила молоденькая служанка.

— С Божьей помощью. Так и передайте Её Высочеству, что с мыслями о ней и с верой в Господа любой недуг излечится, — говорил я в тот момент, когда доктор Шульц менял мне повязку.

Ох, проймет Лизу такой ответ, точно равнодушным не оставит! Она же ведь набожная блудница. Та, которой нравится быть в центре внимания мужчин. Вместе с тем, о чем красноречиво мне говорило и послезнание, Елизавета Петровна после каждого своего греха бежала в церковь замаливать проступок. Хотя… Если бы она так делала, то стоило бы остаться жить в церкви или в монастыре. Ибо грешила много, не набегаешься постоянно. Так что ответ дамочке понравится.

Я сжал правую, здоровую руку и напряг мышцы. Забавлялся так, прежде всего, с девчонкой, что принесла устные послания от цесаревны. Доктор менял повязку, что также было частью моей игры. Можно же было и подождать девице за дверью. Но нет… Теперь я мужественный, терпеливый, сильный, такой весь из себя. И это работало. Мне даже показалось, что девушка стала чуть чаще дышать.

Конечно, служанку цесаревны Елизаветы Петровны принимать в полуголом виде не следовало бы. Но я всё же посчитал уместным ещё немного проявить эпатажа. Из того, как бегали смущённые глазки девушки, я понял, что задумка была вполне удачной. Я улыбался девице, даже не скривился, когда у меня отдирали присохшую повязку от раны.

Кроме того, конституция тела моего реципиента была вполне подходящей даже для профессионального занятия спортом. Мышечная масса всего лишь за месяц была мною заметно набрана. Так что я должен был выглядеть ещё чуть более интересным, нежели когда полностью облачён в одежду.

— Её Высочество также спрашивает, когда вы, наконец, посетите её… Одно из поместий Её Высочества, — даже заучив текст наизусть, девушка терялась.

Ну, мешал я ей сосредоточиться.

— Передайте Её Высочеству, что я считаю минуты до того часа, когда, наконец, смогу увидеть её… поместье, — отвечал я.

А сам размышлял о том, что при особом желании можно это так понять: мол, жду не дождусь, когда не то чтобы увижу поместье, а и помещу себя в Её Высочество.

Я не рвался набиваться в любовники к Елизавете Петровне, если только не увижу, что это принесёт мне существенные дивиденды. Хотя, если отринуть стариковский разум, а отдаться воле гормонов молодого тела, да ещё присовокупив к этому сам факт близости с одной из великих женщин в русской истории, то я и в душе был бы не против. Тем более, как я понимаю, Елизавета Петровна — не такая дама, что будет считать близость непременно поводом для начала серьёзных отношений и матримониальной связи. Да и какие могут быть серьёзные отношения у меня с цесаревной?

И хорошо, что при этом разговоре не было Марты. Она всё-таки вспомнила, что имеет ряд обязательств перед своим отцом и их общим делом. Так что отправилась за покупками на рынок.

Правда, что-то мне подсказывает, что доктор Шульц обязательно передаст ей, как я флиртовал со служанкой цесаревны. Но это даже к лучшему. Ведь женщине мало объяснить на словах, какие у неё с мужчиной отношения. Нужно ещё показывать примерами, воспитывать соглашательство, что мужчина не в её власти, а волен поступать по собственному усмотрению. Если Марта на такие условия, что я озвучил честно, без лукавства, не пойдет, то мы разойдемся.

— Как моя рана, господин Шульц? — на немецком языке спросил я доктора.

— На удивление, всё хорошо, — отвечал мне он. — Похоже, что нам удалось избежать Антонова огня. И теперь лишь дело времени и покоя, чтобы рана окончательно затянулась. И сему будет способствовать наше с вами шитьё кожи. Такой опыт лечения я буду в дальнейшем использовать.

Хотелось бы сказать немцу, что за каждый опыт нужно расплачиваться, и нередко деньгами. Но я посчитал, что маленькая толика благотворительности, связанная с удачным опытом лечения, моей карме не повредит.

В зеркале получилось рассмотреть свою рану. Она выглядела ещё весьма устрашающе — красная и опухшая, но плечо не болело, ушиб колена также прошёл. Потому-то я и не видел причин, чтобы продолжать отлёживаться и кормить свою лень.

Да, я, как и абсолютное большинство людей, умею лениться. Но, как намного меньшая часть человечества, умею и найти в себе резервы, чтобы встряхнуться и, засучив рукава, в первый же миг ринуться на трудовые подвиги.

— Сударь, а наедине все же мы можем поговорить? — спросила девушка, посматривая на Шульца.

Доктор будто и не понял вопроса. Он все так же, не спеша, занимался моей раной. И только после окончания всех манипуляций ушел, не торопя шаги и сохраняя профессиональное достоинство.

— Ее Высочество хотело бы что-то от вас получить… Если только вам будет угодно. Она же дарует вам платок свой, — сказала девушка и вытянула платок оттуда, куда я непроизвольно заглядывался. Из страны «Междугрудье», где находятся самые дорогие клады, и открываются самые прекрасные виды на холмистые рельефы.

Смотрел я на девушку и одновременно думал о том, что же теперь подарить цесаревне, ну и о том, не открыть ли мне туристическую визу в Междугрудье служанки, а там, может, по той же визе и другие регионы посетить?

Вот же, наваждение какое-то! Это всё гормоны виноваты. Удобно, кстати, все списывать на гормоны, даже старческий маразм.

— Вот, вот это послание и передайте ее высочеству! — после раздумий я выудил один листок бумаги, не слишком аккуратно исписанной, с двумя кляксами, но с нетленкой.

— Что сие? — спросила девушка.

А у меня закралась мысль, что она читать не умеет, раз спрашивает. Хотя… Да, читать такое послание было бы не совсем привычно. Ведь я использовал знакомую мне орфографию. Которую, впрочем, имею желание внедрить уже в этом времени.

Преимуществ много. Во-первых, реальная экономия на печати. Без всяких ятей уже будет до двадцати процентов меньше текста. Во-вторых, проще же грамматика, чем та, которая только складывается в нынешнем времени. Это в будущем лишь большевики решились на реформу русского языка. А сейчас еще нет множества книг, которые были бы напечатаны, произведений, что были бы написаны. Так что должно проскочить, найти нужно только союзника по этому вопросу. Где там Ломоносов?..

— Позвольте, я зачитаю! — сказал я, а когда забирал лист бумаги, как будто случайно погладил ручку дамочке.

— Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

В томленьях грусти безнадежной,

В тревогах шумной суеты… [А. С. Пушкин Я помню чудное мгновенье]

Я прочитал стихотворение и увидел увлажнившиеся глазки служанки. Она смотрела на меня, как на небожителя. Предложи я ей раздеться, так бы и сделала это тотчас. И я именно такого эффекта ожидал.

Да, для нынешнего время это стихотворение — необычное, так никто еще не сочиняет. Но немного в нем непонятных слов, благо что могло быть написано всего через девяносто лет.

— Я. Я… Я передам ее высочеству… Сударь, я…

— Всего вам доброго, прекрасный ангел! — сказал я, немного подталкивая почти что остолбеневшую девчонку к выходу.

Если мне нужно соблазнить Елизавету, и она похожим образом будет реагировать на стихи, то я сделаю это. Вот только нужно чуть соблюдать дистанцию. Так, встретиться да разойтись, чтобы не повторилась история с Шубиным [гвардеец Шубин был любовником Елизаветы, но Анна Иоанновна, заподозрив, что он может использовать свою популярность в гвардии, сослала офицера на Камчатку].

Уже через час я был в расположении Измайловского полка. Отметился там, но сразу же направился на пустырь у Двенадцатой линии Васильевского острова. Теперь здесь будет временная площадка для наших тренировок, так как для занятия целой роты солдат и офицеров двор канцелярии Измайловского полка никак не подходил.

— Поручик Подобайлов! — после сорока минут созерцания, как происходит тренировка, в основном, шагистика, я окликнул бывшего казака. — Покажите мне, а равно и всем остальным, как вы делаете растяжку! И поведайте, для чего сие полезно.

Пришлось ещё пару раз перефразировать свой приказ, чтобы дошло и до Подобайлова, и до всех присутствующих, какое испытание им сейчас предстоит.

В скором времени я понял, что упражнения на растяжку, которые я могу дать бойцам, более эффективны, чем-то, как разминался Подобайлов. Его и вовсе, наверное, верёвками тянули, как в том фильме с Жаном-Клодом Ван Даммом. В моём же понимании растяжку лучше, чем у танцевального станка, нигде не дают. Может, только ещё у гимнастов. А это важно не только для рукопашного боя, но и в целом физической подготовки.

Я не хочу видеть свою роту строевой. Нет, я хотел бы создать своего рода разведывательно-диверсионный отряд. Как уже показала практика, очень даже уместным будет иметь такое подразделение в армии. Со ста двадцатью молодцами, что сейчас в моем подчинении, при должной подготовке, оружии, можно и горы свернуть, и немало вражеских голов.

После неумелых потуг с упражнениями на растяжку, я устроил челночный бег, объяснив, что это такое. После отжимались, поднимали туловище, качая пресс. Вымазались мы все знатно, так как трава приминалась быстро, являя песок.

Наверняка и офицеры, и солдаты будут теперь на меня злиться. Ведь по приходу домой не кинешь камзол в стиральную машину, не нажмёшь две кнопочки и не пойдёшь смотреть телевизор, рассказывая всем, какой ты хозяйственный, что даже самостоятельно стираешь.

— Кашин, ко мне! — когда я приказал пятнадцать минут отдыхать, чтобы потом повторить упражнения с фузеей со штыком, то тут же подозвал сержанта.

Отвёл его в сторонку.Оглянулся, чтобы рядом ни в коем образе не оказалось лишних ушей.

— Говори, как там господин медик! — потребовал я.

Кашин, в свою очередь, также оглянулся, проявляя бдительность. Убедившись, что мы одни, начал почти шёпотом докладывать:

— Господин Лесток кричать изволили из окна. Зело злился. Бегал по домам разным, с людьми встречался. Где те дома, куда он хаживал, я обстоятельно записал на бумагу. Проверить все дома оказии не случилось, надобно быть ещё и на службе. Но один дом был опознан, там проживает француз Андриан де Брельи.

— Кто? — удивился я.

Кашин повторил фамилию в точности, как и в первый раз. В голове моментально возникло: «Моя звезда — ланфрен-ланфра, лети, моя голубка!». В фильме «Гардемарины, вперёд!», как и в самой книге, был воплощён собирательный образ французского шпиона, которого великолепно сыграл Михаил Боярский. Однако я предполагал, что некий де Брельи должен был появиться одновременно с послом Франции де Ла Шетарди — а значит, в недалёком будущем.

А тут он уже имеется.

Почему-то возникло острое желание посмотреть на дочь Ягужинского. Если она хоть немного похожа на ту актрису, которая сыграла в фильме… куда там Елизавете Петровне!

— Каждый вечер господин Лесток отправляется к Летнему дворцу. Там к нему выходит коротыш и, бывает, что-то передаёт. А бывает так, что Лесток простоит — и не солоно хлебавши уйдёт, — сообщал мне очень важную информацию Кашин.

Для того, чтобы провести акцию, необходима была не какая-то случайность, а именно закономерность. То, что происходит с постоянством. Например, прогулки Лестока по Английской набережной, наблюдение за людьми, идущими вдоль Невы, с противоположного берега, по Арсенальной набережной. И какая-то статичность нужна, чтобы и прицелиться можно было, и выстрелить, а после уйти.

— Нынче медикус тот второй день ужо ходят с двумя людьми, у обоих их пистоли имеются, да при шпагах они, — прозвучала ещё одна порция информации.

Прогнозируемая, но не сказать, чтобы приятная для слуха.

— Пойдём вдвоём. Никому больше ни слова не говорить! — после небольшой паузы, взятой мною на раздумье, сказал я.

Через час, у себя в комнате, я анализировал обозначенный на карте маршрут Лестока. И пришёл к выводу, что исполнять его нужно при выходе из дома — вернее, из части дома, одного из, так как у Иоганна Армана в Петербурге ещё имелась недвижимость.

Когда началась моя операция по Лестоку, я, было дело, даже понадеялся, что он переберётся из своей квартиры в другой дом, тот, что на нынешней окраине Петербурга. Там можно было и сжечь медика. Это более подходящее исполнение мести. Дома в этом времени горят часто.

Но Лесток всё же предпочёл остаться на квартире — скорее всего, потому, что Галерная улица, находящаяся недалеко от Летнего дворца, — удобное место для того, чтобы держать руку на пульсе и знать о всех событиях, что происходят при дворе.

В мою комнату постучались. Я уже знал, чьи симпатичные костяшки ударили по дубовой двери. Быстро сложил карту, прикинулся болезненным.

После небольшой отповеди и очередной расстановки всех точек над «i» Марта всё равно включила какую-то женскую обиду и теперь старалась вести себя подчеркнуто холодно, официально.

Правда, стоило мне начать целовать девушку — всё это слетало, она вновь становилась игривой и интересной. Так что эта игра в «обиженную» меня даже устраивала. Не так много времени нужно проводить с девушкой. Это я про лишнее время, когда не только проверять кровать на прочность, но и поговорить нужно, что-то рассказать, посидеть вместе в тишине даже.

— Господин Норов, соизволите ли обедать? — церемонно сказала Марта, войдя в комнату. — К вам принести обед или соизволите спуститься в трактир?

— Здесь поем. Сходил в полк и снова чувствую недомогание. Так что сегодня вечером рано лягу спать, — сказал я, уже начиная формировать своё алиби.

— Александр… Лукич, может быть, позвать Шульца? — искренне забеспокоилась Марта, вмиг сменив холод на согревающую теплотой заботу.

— Думаю, что обойдусь без него. Это должно быть нормальным. Всё же на ногах провёл полдня, а сам ещё слабый, — открестился я от общения с доктором. — Всё тороплюсь.

Шульц — смышлёный малый, способен заподозрить во мне симулянта. А мне лучше избегать любых подозрений.

— Марта, а соседняя комната не занята? — задумчиво спросил я. — Я уже сколько раз слышал там шумы. Причём тогда, как ты ко мне приходила или кто-то иной. Нас никто не подслушивает?

Я посмотрел на неё очень внимательно. Девушка явно испугалась, раскраснелась.

— Что, забеспокоилась, что кто-то услышит наши звуки любви? — усмехнулся я.

Марта моментально насупилась, сделалась серьёзной.

— Любви ли? — произнесла девушка и подозрительно поспешно покинула меня.

Ну да, если на постоянном дворе завёлся такой извращенец, что подслушивает, как мы с Мартой любим друг друга, да ещё об этом кто-то узнает — так девушка будет опозорена. Правда, я тогда получу дополнительное уважение.

Через три часа, где-то за пару часов до заката, я уже направлялся на встречу с Кашиным — в сторону Английской набережной. Это не застройки будущего. Если вдоль самой набережной стояли дома, даже вторая линия была почти застроена, то вот дальше, к речке Мойке, жилые дома были редки. А вот кусты, деревья, очень даже частые. Так что пришлось потрудиться, чтобы найти место, где спрятался сержант.

Мистика какая-то! По лесу он ходит, словно слон в посудной лавке, а в иных местах — например, в городе — так прячется умело, что если бы сам не окликнул меня, то я мог бы и пройти мимо тех кустов, где он засел.

— Ничего не забыл? — спросил я, оглядывая густые кусты и деревья рядом с ними.

— Штуцер ужо на месте! — ответил Кашин.

Стрелять предполагалось не из этих кустов, из других зарослей. Отсюда еще наблюдать можно, но не стрелять. И расстояние до дома Лестока больше, и пути отхода сложнее, нужно было более ста метров уходить по открытому месту.

Наши же пути отхода были продуманы. И главное для нас — сразу после исполнения уйти в сторону от Невы. Там сейчас хватало строек, и в кучах досок, камней и среди гор песка можно было либо схорониться, либо запутать предполагаемую погоню.

Убивать охранников медика я не собирался. Если только они сами не проявят ретивость и не кинутся нас преследовать. Так что — один выстрел, отбежать метров на пятьдесят до речки Мойки, туда скинуть штуцер — и уходить в сторону строек. Да, отпечатки пальцев никто не снимет, как и не проведет экспертизу. Но все же бежать без тяжелого штуцера легче и не столь подозрительно.

В моём понимании план был вполне себе годным. Особенно если учесть современные реалии и то, что в истории крайне мало сюжетов, когда кого-то убивали снайперским выстрелом. Впрочем, в XVI веке это уже делали — во Франции.

В деле скрытности нам в какой-то мере помогал сегодня моросящий дождь. Всё же в такую погоду без особой нужды люди выходить на улицу не станут. По крайней мере, просто чтобы прогуляться.

Ещё задолго до сумерек мы уже были на позиции. Кусты в значительной степени маскировали нас. Но только лишь надеяться на зелёные листья и ветки было бы наивно.

У портных Измайловского полка — неофициально, за дополнительную плату — были заказаны десять плащей-накидок. Получилось не совсем то, что я предполагал, не «кикимора», но зелёная ткань с нашитыми на ней лоскутами чуть более светлых или тёмных зелёных оттенков должна была маскировать куда как лучше, чем обычный чёрный плащик. Целый золотой отдал за это.

А потом мы лежали и наблюдали за выходом из парадной дома, где проживал Лесток.

Самое сложное в работе снайпера, как по мне, — это лежать и ждать. Ведь речь не идёт о том, что объект выйдет через пять минут — даже через час. Нужно сохранять бодрость ума, решимость, не дать занеметь рукам и ногам, даже если придётся ждать два или три часа.

— Первый охранник вышел! — прошептал мне на ухо Кашин через часа полтора.

Я указал сержанту, чтобы он смотрел теперь не на медика, тот под моим прицелом. Достав два пистолета, Кашин присел и стал крутить головой в стороны. Хотя единственная вероятная опасность могла исходить только от охранников медика — и именно их нужно было держать под контролем, а не крутить головой.

Впрочем, я не стал его одёргивать — может быть, где-то прячется один из тех, кто за мной следит.

Пришлось, между прочим, немало побегать по Петербургу, чтобы скинуть все хвосты. Опекали меня плотно.

— Командир, узрел тень! Вправо, на три часа! — сообщил Кашин.

— Наблюдай! — после пятисекундной задержки приказал я.

Скорее всего, в будущем я бы дал приказ на сворачивание операции. Однако тенью могло быть что угодно — даже и собака. Более того, если в этом времени подобным образом не покушаются на людей, то и не будут знать, как это предотвратить — и что мы, вовсе, делаем тут, в кустах. Мало ли, съели что-то не то и заседаем теперь.

Сто тридцать метров — насколько позволял мне быть точным мой глазомер — меня отделяли от выхода из дома Лестока. Произвести такой выстрел, чтобы уверенно попасть с этого расстояния, мне вполне под силу. И оружие выбрано пристрелянное — сегодня я двадцать раз из него стрелял по мишеням из капусты и всякий раз уверенно бил в цель.

— Второй вышел! Объекта не наблюдаю, — сказал я.

Успел чертыхнуться, что использую слова, которые будут непонятны Кашину, но поправляться не стал.

А! Вот он — господин Иоганн Арман Лесток. Человек, который решился убить меня. Француз, который интригует против российского престола. Тот, в ком я нисколько не вижу любви к России. Даже в графе Бироне я могу рассмотреть признаки патриотизма и адекватности, но никак не в медике Лестоке. Так что…

— Готов, — сказал я, намереваясь выжать спусковой крючок, ведя в прицел с небольшим упреждением цели.

Я заметил, как мелькнула тень. Это человек. И похоже, что мне нужно будет решить и эту проблему. Уже засветился. Не люблю я кровь… Неоправданную. Кто-то из тех, кто следил за мной, наверняка. Теперь меня увидели со штуцером у дома Лестока…

Медленно облизал пересохшие губы и в перекрестье мушки, наконец попала голова Лестока. Боковым зрением я вдруг увидел едва заметную тень, скользнувшую за деревом

Палец начал вдавливать крючок… — Кашин, будь готов отработать по тени за деревом! — приказал я

— Прекратите! — неожиданно рядом с нашей засадой-лежанкой прозвучал требовательный голос.

Моя рука дёрнулась…

— Бах! — грохнул выстрел.

Явно мимо. Я промазал и наверняка спугнул Лестока.

— Бах! — прозвучал выстрел метрах в двухстах, в стороне.

Я резко обернулся — посмотреть, успел ли уйти Лесток, не в него ли стреляли. И увидел… Француз картинно запрокинул руки и кулем упал на спину. Признаков жизни в нём замечено не было.

Меня подставили? Что вообще происходит?