Фаворит-2. Служу России!

Глава 16

Дружба между мужчиной и женщиной очень слабеет при наступлении ночи. Отто фон Бисмарк

Петербург

28 июня 1734 год

Елизавета Петровна, цесаревна, собственной персоной.

Не то, чтобы меня охватила паника, но появилось острое желание немедленно причесаться, напрячь мускулы, предстать во всей красе.

— Прошу простить меня, но я не одет. Не соблаговолите ли обождать немного? — сказал я, понимая, что, если встречу Елизавету в одних портках, это будет уже, наверное, слишком, даже если она пришла с определённой целью, когда и портки лишние.

— Немедля откройте! — прозвучало в ответ на мои слова.

Что же, сама напрашивается.

Я провернул ключ в массивном навесном замке, которым запирался, и открыл дверь. Вообще-то на входе должен дежурить солдат и никого не впускать в мои покои. Я даже сделаю выговор дежурному. Понятно, что приход цесаревны — это из ряда вон выходящее событие. И всё равно, мои приказания нужно исполнять всегда в точности. Не солдат отвечает за последствия, а я, как лицо начальствующее и отдающее приказы.

— Ваше Высочество, — сказал я и поклонился.

Даже представить себе не могу, насколько я в этот момент выглядел нелепо: кланяюсь вошедшей женщине, будучи лишь в портках, с голым торсом, босиком. Сразу вспомнился анекдот из будущего: он стоял на балконе легко одетый — в одном презервативе. Интересно, ведь должны были уже изобрести это средство для плоских утех [первые достоверные упоминания были еще в XVI веке, хотя что-то похожее было и ранее].

— Прошу простить меня, Ваше Высочество, что вынужден принимать вас в столь неподобающем виде. Готовился отправиться в царство Морфея, — сказал я, не указывая на то, что именно Елизавета настояла, чтобы я быстрее открыл дверь и поэтому я и почти голый.

За спиной цесаревны переминалась с ноги на ногу Матрёна. Она выглядывала из-за плеча Елизаветы Петровны и, как мне кажется, была бы не против оказаться сейчас на месте не столько цесаревны, сколько женщины Елизаветы, пришедшей к мужчине.

— Почему вы не нанесли мне визит ранее? — строго спросила Елизавета, жестом правой руки показывая Матрёне, чтобы та оставалась за дверью.

— Был ранен, Ваше Высочество, — озвучил я единственную отговорку. — Но неизменно думал о вас.

— Сколь искренни были те стихи, что вы мне передали! — прозвучал следующий вопрос от Елизаветы Петровны.

— Не я их писал, Ваше Высочество, но лишь моей рукой руководил Купидон, перед тем поразив стрелой моё сердце, — отвечал я, поглядывая на Елизавету чуть исподлобья.

Старался, чтобы мой взгляд был одновременно и решительным, и чуть смущённым. И нельзя было ни словом сказать, что Елизавета попрала все правила и приличия, явившись ко мне поздней ночью, ни жестом, поведением, показать. Наверняка, это решение далось ей непросто.

— Я определила одно поместье, где вы могли бы проявить себя в полной мере, как распорядитель, — сказала Елизавета, исподтишка поглядывая на кровать. — Оно недалече от Сарского Села. Посещали бы меня по проезду.

Она явно смущалась больше моего. Прикрывалась такими глупостями, как новость о желании назначить меня управляющим поместьем. Но, конечно же, Елизавета Петровна пришла сюда не для того, чтобы сообщить мне эту новость, которую могла бы спокойно передать через Матрёну или кто-то другого, пусть даже через Мавру Егорьевну.

— Могу ли я решиться и предложить вам… — здесь я намеренно сделал паузу.

Елизавета стала тяжело дышать, ожидая продолжения моих слов. Женская фантазия уже должна была нарисовать в меру распущенности картину, что именно я должен предлать.

— Выпить вина, — сказал я и чуть не расхохотался, когда понял, насколько разочаровалась цесаревна в продолжении фразы.

— Пожалуй, вина было бы не лишним выпить, — взяв себя в руки, сказала Лиза.

Теперь я видел перед собой не Елизавету Петровну, не дочь Великого Петра, вероятную будущую императрицу Российской империи. Передо мной за столом уже сидела женщина, молодая, но не могу не отметить, что очень привлекательная. По мне не титул Первой красавицы Российской империи был неким преувеличением, но не отнять — внешность эпатажная, запоминающаяся. Такая лишь чуточку пухленькая, милая женщина, с маленьким ртом и смешным новом картошкой.

— У меня есть французское шампанское. Угодно ли вам сие питьё? — спросил я, доставая из буфета одну из пяти бутылок шампанского, которые достались мне в наследство от Лестока.

— Да, я пробовала шампанское и нашла его весьма годным к питию, — несколько удивившись моему предложению, ответила Елизавета Петровна. — Вы вновь удивляете меня… Или… Я была уже в этом доме. От Лестока вино?

— Нет, но я купил его у соседа, — соврал я, так как посчитал, что не совсем красиво было бы пить вино убитого человека.

Ну а фразу, что Елизавета тут была я просто проигнорировал. Понимаю же, что передо мной не девица, а повидавшая многое женщина.

Я залихватски открыл бутылку, специально, для эфекта, немного пролив содержимое на пол. После быстро наполнил бокалы.

— Прошу простить, к такому вину следовало бы подать или оливки, или сыр, но ни того, ни другого у меня нет. Если когда-нибудь осуществятся мои самые дерзкие мечты, и мы снова с вами увидимся, то обязательно будет и то, и другое. Подошёл бы ещё и шоколад. Но только в твёрдом виде. В очень твёрдом виде, — не переставал я намеренно удивлять Елизавету.

Слова про «твердый» можно было по-разному воспринять. И я этого добивался. Сбивал с толку женщину.

Шоколада в плитках в этом времени нет. Ещё не изобретено какао-масло, чтобы получался твердый шоколад. Но различного рода конфеты и пирожные, содержащие шоколад, уже во всю употребляются. Считаю, если открыть собственное питейное заведение, то нужно будет хорошенько подумать и над десертами.

Мы выпили. Потом ещё выпили. Нужно было достичь той стадии опьянения, при котором девушка перестаёт быть хозяйкой собственного тела, но становится пленницей собственных потаённых желаний. Конечно же, если Елизавета Петровна пришла ко мне, то упустить такую возможность, не предаться с ней плоским утехам, просто нельзя. Став её любовником, я могу получить какие-то преференции. И одним из моих условий было, чтобы меня продвигали по службе. Но, как бы не отгрести проблем.

Нельзя недооценивать женскую обиду, особенно если эта женщина — дочь Петра Великого. Если я буду плох, то это может стать достоянием общественности ещё быстрее, чем если я буду хорош с Елизаветой. И тогда можно получить такую славу!..

Ведь в этом мире, впрочем, как частично и в будущем, ценится не только смелость в бою или решительность дуэлянта. Немаловажным фактором являются и победы мужчины на любовном фронте. Да, галантный век ещё не наступил. Но он уже рядом, как минимум, одна из ярких представителей этого века с распущенными нравами, одна привлекательная особа, сидит сейчас напротив меня.

— Елизавета Петровна, позвольте вас так называть? — спросил я и, дождавшись безмолвного кивка, продолжил: — Позволите ли мне немного приодеться?

Ох, какое же недоумение было в глазах Лизы! Наверняка она ожидала, что я предложу скорее ей раздеться, чтобы соответствовать моему виду. И видно, что предложения ждала.

— Как вам будет угодно! — даже не скрывая своей обиды, произнесла цесаревна. — Сейчас уже поздно. Может быть, мне уже пора отправиться спать?

Ничего, я ведь только с ней играю. Еще один раунд, и начнутся уже взрослые игры.

Я накинул на себя камзол, до этого надел рубаху, натянул панталоны. После чего налил полный бокал шампанского себе и своей гостье. Мы оба выпили вино залпом, не соблюдая приличествующую церемонию пить по чуть-чуть.

— Я встретил вас, и всё былое… — стал я читать стихи, а Елизавета Петровна закатывала глаза от наслаждения.

За неимением интернета и особого выбора в развлечениях, стихи, которые я читал Елизавете Петровне, могли показаться ей столь сокровенными, такими чувственными и необычными, что даже, если бы она не была особенно чувствительной особой, всё равно вдохновилась бы великими строками великого произведения.

— Это очень хорошо. Вы пишете вирши так, как никто иной. Ну, что вы предложите ещё, кроме таких сокровенных слов? — женщина уже напрямую говорила, чтобы я переходил к делу.

Еще немного и плод будет перезрелым, цесаревна начнет думать, зачем она пришла, в конечном итоге, психанет и уйдет. Так что пора бы начинать взрослые игры.

— А давайте с вами сыграем в карты, — предложил я, извлекая из кармана заранее приготовленную колоду.

На лице Елизаветы Петровны вновь отразилось недоумение. Она посмотрела на меня с сомнением, разве сейчас время для игр в карты? Да и, насколько мне известно (спасибо знаниям из XXI века), будущая императрица Российской империи, если только я не повлияю на её становление, не любила карты.

— Предлагаю вам сыграть на раздевание. По очереди тянем карту, и чья карта менее значительна, тот снимает что-либо с себя, — сказал я.

На лице Елизаветы Петровны вначале появилось смущение, затем возмущение, а потом понимание, зачем всё-таки я облачился в одежду.

Она не ответила. Но, когда я протянул колоду, рука Елизаветы Петровны моментально рванулась к карте и вытянула всего лишь двойку. Я даже где-то похабно посмотрел на неё, предвкушая, что сам начинаю раздевать царевну. Инетерсно, а позовет она для того, чтобы платье снять служанку?

Когда одевался, я украдкой взял карты из буфета и немного их подтасовал. Совсем чуть-чуть, но так, что три элемента одежды Елизавете Петровне придётся снять первой. Так и случилось.

Уже через десять минут игры я вновь был в одних портках, а Матрена помогла снять цесаревне платье. Ну куда же ей, дочери Великого Петра, раздеваться самостоятельно! И слуг тут, как мне кажется, даже не стесняются. Они… как пылесосы, кофеварки — механизмы, выполняющие свои функции, но не более.

Но это же не так, и то, как смотрела на меня Матрёна, подтверждало человеческую сущность девушки. Как же она посматривала на Елизавету! Наверное, даже с ненавистью. У меня сразу же закрались мысли, а не сделать ли Матрёну засланной казачкой в свите Елизаветы Петровны? И мысль на удивление, и после показалась мне здравой.

— Пошла прочь! — когда Елизавета осталась в одной ночной рубашке, слегка просвечивающейся в свете четырёх зажжённых свечей, цесаревна с яростью прогнала служанку.

— И как нынче? Кто из нас выиграл? — на то, что я остался в одних портках, а женщина, сидящая напротив, была лишь в одной ночной рубашке, спросила Елизавета Петровна.

— Победила любовь! — провозгласил я.

Поднявшись со своего стула, я решительно направился к женщине. Елизавета томно дышала, её груди, большие, но не утратившие формы, подрагивали в предвкушении.

— Встань, иначе мне будет неудобно, — могло показаться, что я дерзок с цесаревной, но я потребовал это.

Было видно, что Елизавета Петровна хотела возмутиться на мое вульгарное обращение. Но поднялась, ведомая, скорее, инстинктами, чем разумом. Медленно, не спеша, глядя ей прямо в глаза, предвкушая грехопадение, я стал поднимать нижнюю женскую рубашку. Делал это медленно, и Лиза в небрежном, нетерпеливом жесте, стянула лямки рубахи с плеч. Последний элемент одежды, разделявший нас, рухнул на пол.

Я нарочно отстранился на шаг, рассматривая стоящую передо мной женщину. Да, она была красива, слегка полновата, но с удивительно красивыми ногами. Действительно, ей стоило гордиться и ногами, и грудью. Да и всем, включая неожиданно невинное лицо. Передо мной стояла порочное создание, но было в ней что-то и невинное. Не знаю, лицо, набожность…

Я резко рванул к Елизавете, начиная одаривать её поцелуями. Уже сразу она начала постанывать, давая понять, насколько эта женщина во власти своей похоти. А потом я завалил её на кровать.

Неистово, словно пещерный человек, брал свою самку. А потом был нежным, и вновь взрывался неистовством. Почему-то в голове промелькнула мысль, что я должен сделать всё, чтобы не опозорить то будущее, себя, всех мужчин, которые хотели бы оказаться на моём месте…

— Отчего же я раньше не встретила тебя? — тяжело дыша, с глазами, полными счастья, сказала Елизавета. — И как быть дальше?

— Об этом пока не думайте. Мы ещё нынче не закончили, — сказал я и вновь стал осыпать царственное тело поцелуями.

Марта стояла недалеко от нового дома Александра Норова и рыдала. Выбор, который она сделала ещё несколько дней назад, был… неправильным, вопреки её чувствам. А ведь звал же Александр к себе. Да, личной служанкой, но быть рядом с ним… Делить с ним постель, разделять с ним жизнь…

Марта была уверена, что он вернётся к ней, он попросит у неё прощения. Ведь он же любит её. Не может не любить. Он такой искренний, такой нежный, такой… лучший. Она ждала, но не дождалась.

Сбежала из дома, чтобы в эту ночь прийти к нему, покаяться, рассказать, насколько безмерно любит. И остаться тут, с Александром, путь даже служанкой, хоть бы и рабой.

Но… Марту не впустили. А возле дома стояла, может, для кого-то и неприметная карета, но Марта видела, что этот выезд был очень дорогим. Такую четвёрку коней могли позволить себе только самые богатые люди в Петербурге. И в то, что к Александру приехала женщина, Марта нисколько не сомневалась. Оттого она и стояла недалеко от дома своего любимого и разрушала ночную тишину своими рыданиями.

— Отомщу курве! — сквозь слёзы, искренне веря в свои слова, произнесла обиженная женщина.

Марта отошла ещё немного в сторону, спряталась в кустах и стала терпеливо выжидать, когда ночная гостья выйдет из дома Норова, чтобы определить, кто это, или же хотя бы запомнить лицо.

Уже пропели петухи, солнце полноценно захватило небосклон, а мы только с полчаса назад расцепили свои объятия. Я смотрел на Елизавету и невольно сравнивал её и со своими женщинами из прошлой жизни, и с Мартой.

Честно признавался себе в том, что не могу поставить Елизавету Петровну вровень со своей Ниной, и даже Марте она уступала. И где-то во внешности, и в том, как вела себя в постели, Лиза — цесаревна — проигрывала.

Само собой, нашим плотским утехам особый колорит придавал сам факт, что я сделал это с Елизаветой Петровной, дочерью Петра Великого, той, которой в иной реальности было суждено стать императрицей.

И нет, мне было с ней хорошо, насколько может быть хорошо мужчине с привлекательной женщиной, тем более, когда этот мужчина — здоровый, молодой и наполнен сексуальной энергией. Я бы повторил этот забег. Вот только, если и повторять, то не сегодня, ибо выложился я так, как никогда ранее, стремясь доказать, сколь я хорош, не забывая при этом и про себя.

Возник вполне серьёзный вопрос: мне уже пора уходить, но насколько уместным будет оставить Елизавету у себя дома? Или же насколько уместно будет её, столь сладко спящую, разбудить?

— Елизавета Петровна! Елизавета Петровна! Проснитесь! — решил я всё-таки разбудить царевну, хотя бы для того, чтобы спросить её о ближайших планах.

— Что? Ещё?.. — где-то даже с испугом спросила женщина.

И эта интонация, эти слова были усладой для моих ушей. Почти каждый мужчина меня поймёт.

— Мне нужно отбыть. Вы останетесь здесь спать? — спросил я.

Елизавета посмотрела в окно, откуда настойчиво пробивались лучи солнца. Глаза её наполнились тревогой, даже страхом. Она резко подхватилась, потрясая своими вторичными половыми признаками.

— Я должна была поутру отбыть во дворец! Что, если нынче кто-нибудь увидит? — сказала Елизавета Петровна и засуетилась, спешно надевая нижнюю рубашку.

Гляди-ка, а она и сама одеваться вполне умеет!

— Матрёна! — закричала Елизавета, начиная самостоятельно надевать платье.

Моментально, как будто бы стояла под дверью (а может, так оно и было), служанка материализовалась в комнате. Матрёна забежала и остолбенела. Елизавета уже одевалась, а я, как стоял в костюме Адама, так в нём и остался. И чего мне смущаться?

— Дура похотливая! А ну, спешно обряжай меня! — практически рычала Елизавета на свою служанку.

И это поведение в моих глазах значительно снижало привлекательность цесаревны. Впрочем, и мне не стоит забываться. Секс — не повод для знакомства. В случае с Елизаветой даже такая бурная ночь не является основанием считать, что теперь она в моей власти. Хотя рассчитываю на то, что Елизавета будет вспоминать нашу встречу. Либо же другие её любовники просто неутомимые жеребцы.

Петербург

30 июня 1734 года

«Идет охота на волков, идет охота — на серых хищников, матерых и щенков» — крутилось у меня в голове.

Шла охота, но на волков в человеческом обличье. И вот в таких делах, если мне они будут и дальше поручаться, я готов участвовать. Пусть даже буду считаться человеком Андрея Ивановича Ушакова. То, что мы делали — это правильно. Избавлялись от скверны шпионской. Бумаги, которые я отдал Ушакову пошли в дело. И сейчас французская и шведская резентуры громятся, а силовым прикрытием служит моя рота.

Не думаю, что так остро глава Тайной канцелярии отреагировал на наличие шпионов в России. Скорее всего, он захотел выслужиться. Сейчас только и говорят, что о военных, да о флотских. Не такая и значительная победа России над поляками, которая может и вовсе ничего не принести империи в политическом отношении, превозносится, как-будто ее можно сравнивать с Полтавским сражением.

И Миних, Ласси, Томас Гордон, они выходят на первый план. Поэтому провести некую операцию и показать себя, сравнимого по славе с армейскими, было бы для Ушакова неплохо.

— Готов? — спросил я у Данилова.

Тот кивнул. Кивнул и я солдатам.

— Бам! — бревно ударяется о дверь и проламывает ее.

— Бах! Бах! — раздались выстрелы из пистолетов.

— Tout le monde à mentir et à ne pas résister [фр. всем лежать и не сопротивляться] — кричал Данилов.

— Лежать! Руки вверх! — кричал и я и солдаты.

Слуги, как и сам генерал-майор Де Брильи, опешили. На это и расчет. Стремительность, громко, решительно, не давая вероятному противнику опомниться. И неизменно жестко, чтобы не давать даже надежду тем, кого нужно арестовать.

— Бах! — выстрелил я в потолок, входя в комнату, где уже лежал инженер Де Брильи.

Андрей Францевич Брилли, как его еще звали на русский манер, был генералом и инженером. И, насколько было понятно из писем, он старался заручиться поддержской от Миниха или даже вовлечь фельдмаршала в государственный переворот. Ну а работал он… И на Пруссию, откуда в Россию и прибыл на службу, и на Швецию, где так же успел послужить, ну и французские уши тут тоже торчат.

— Господин де Брильи, — обращался я к уже пожилому человеку, лежащему по принципу «мордой в пол». — Вы обвиняетесь в шпионаже против России в пользу Франции и Пруссии. И будете доставлены в Тайную канцелярию розыскных дел на доследование. Можете озвучить одно свое распоряжение слугам или семье.

Да, все это звучало, словно подражание киношным героям. Но я хотел подобные правила ввести и чтобы все понимали, как жестко работает гвардия, и что при этом соблюдают закон. Так что будет возможность, добьюсь указа о создании особой роты гвардии. Своего рода ОМОНа или СОБРа. Вот этому и учу и офицеров и солдат. Это то, что я знаю лучше, чем шагистика, и линейная тактика.

Уже через десять минул, со связанными руками, ведомый под руки солдатами, выходил генерал-инженер. Судя по всему только что Россия потеряла одного из инженеров, но очистилась от шпиона. И не так все однозначно, что перевешивает.

В это время прапорщик Саватеев брал еще одного француза, Лекроя, который был, казалось, только лишь ювелиром, и то, таким, что непонятно кто у него что заказывает. Но играл важную роль во всей сети. Это если брать за основу записки Лестока.

От автора:

На словах он Лев Толстой, а на деле… тоже.

Так получилось.

Писать книги он не будет. Нет. Просто добрым словом и револьвером начнет менять мир. Потому что может. https://author.today/work/454557