Фаворит-2. Служу России!

Глава 14

Берегитесь ярости, начало которой безумство, а конец — сожаление и раскаяние.

Али ибн Абу

Петербург

26 июня 1734 года

Елизавета Петровна в который раз, может быть и в сотый, перечитывала вирш, что был передан ей гвардейским капитаном Норовым. Она даже не могла предполагать, что таким образом можно слагать слова. А ещё от этих строк веяло искренностью, любовью. Веяло волшебством от каждой строки.

Молодая женщина не могла представить, что в столь грозном, воинственного вида мужчине могут быть подобные тонкие чувства. От всего этого веяло чем-то французским, таким желанным, таким великолепным.

— И он предстал перед тобой обнажённым? — уже в раз десятый цесаревна выпытывала у своей служанки подробности ее встречи с Норовым.

— Да, ваше высочество, и явил в себе бога греческого — Аполлона и Зевса в одном лике, — в очередной раз, но всё с тем же придыханием рассказывала Матрёна.

— Я хочу его видеть! Я хочу высказать этому наглецу… — Елизавета не находила слов, её переполняли эмоции.

В один миг в ней просыпалась дочь Великого Петра, и тогда женщина недоумевала, почему этот мужчина, этот гвардеец Норов, ещё не у её ног и не молит цесаревну о взгляде, о единственном прикосновении. И тут же сознание Елизаветы захватывало ее женское естество. И тогда молодая женщина недоумевала, почему её ступни, икры… выше, выше… до сих пор не взмокли от поцелуев покорённого сильного мужчины. Почему он не с ней?

— Матрёна, устрой нашу встречу! Тайно, где мы были бы лишь вдвоём! — стараясь говорить повелительным голосом, произнесла Елизавета Петровна.

Она с детства была приучена к тому, что достаточно лишь повелеть, поручить кому-то дело, как это оно должно обязательно сладиться. Дочь Петра Великого, даже находясь в таком унизительном положении, которое нынче имеет, когда она приживалка при дворе тетки, не растратила своей властности.

Матрёна, конечно же, поклонилась, приняла волю цесаревны к исполнению. И даже постаралась не показывать своего растерянного состояния. Она-то видела этого мужчину, она его чувствовала, понимала, что может быть, только сама Елизавета Петровна, если подойдёт к нему и потребует встречи, — только в этом случае и получится Александра Норова склонить к уединению с цесаревной. Гвардеец казался Матрене сильным, непокорным.

Служанка ушла, а цесаревна, подложив под свои коленки мягкую подушку, плюхнулась у Красного угла и стала молиться. Вновь греховные мысли посетили голову молодой женщины. Вновь она жаждала греха. И когда же Господь наставит её на путь истины? Но, ничего, не в первый раз подобное. Отмолит грех, примет епитимью от своего духовника, пожертвует в храм сто рублей. Ну а если нагрешит так, как Елизавета рисует в своей фантазии… Тысячу рублей. Правда тогда придется вновь попросить денег у тетушки. Но для такого дела, как прощение грехов, можно в лишний раз унизиться и сходить на поклон к императрице.

— Когда уже бал? Может на нем удастся встретиться…

— Хех! — мой кулак встретился с челюстью трактирщика.

Что-то хрустнуло, но мысли о том, что я переборщил, не было. Ничего, недельку-другую кашу поест! И когда будет вновь на меня доносы писать, так хоть проговаривать текст не сможет. Впрочем… А не сломать ли еще ему руку, чтобы писать хотя бы какое-то время не мог?

— Господин! Прошу вас, господин! Не бейте отца! — на моей руке повисла Марта.

Я посмотрел на девушку. И как же так получается? Она нравиться мне, она любит меня. А вот сейчас чужие глаза я вижу в Марте. Родственные чувства оказались сильнее? А ведь намекала, что готова была со мной хоть бы и сбежать, куда глаза глядят. А теперь эти глаза глядят, как на врага народа.

— Он шпионил за мной! — прорычал я, но повисшую девушку не сдёрнул. — Он написал на меня три доноса!

— Господин Норов, но что же он мог сделать, если ему приказали? — сквозь слёзы говорила Марта.

Я окинул взглядом место боя или, скорее, побоища. Двое братьев моей женщины лежали на полу и уже растеряв весь свой боевой запал, даже не пробовали подняться, следуя ранее данным мной указаниям. Рядом с ними лежал и трактирщик, оказавшийся, на удивление, стойким. Лишь удар в челюсть, наконец, свалил, на вид не такого и крепкого мужика.

Как только ушёл Ушаков, я сразу же отправился к хозяину трактира. Андрей Иванович, с умыслом ли или без оного, но вполне доступно намекнул, кто за мной следил. Трактирщик сливал информацию не только о том, кто ко мне приходит или что он слышал. Он ещё, наверняка, чтобы казаться более значимым, сам фантазировал.

Ушаков не преминул перед уходом показать мне писульки трактирщика. Так, вскользь я пробежался по тексту. Но успел понять суть.

— Ну ладно, обо мне ты, курва, рассказывал в Тайную канцелярию. Что же ты дочь свою позоришь! — шипел я на трактирщика, пиная его ногой.

Я отошёл в сторону, предоставляя возможность Марте и ещё одной девушке, которая помогала на постоянном дворе, начать обихаживать избитых мужиков.

— Пять золотых с тебя за ущерб. И благодари дочь, что вовсе жив остался, и по миру тебя не пустил. А будешь противиться моему решению, так вмиг весь Петербург узнает о том, что в твоём трактире слушают и докладывают тайникам, — сказал я и развернулся в направлении своей комнаты.

— Так ведь все так делают, коли спросят, — услышал я несмелое оправдание, когда уже поднимался по лестнице наверх.

Я был злой и раздражённый. Казалось бы, нужно радоваться, что ситуация в целом сложилась не критичной. Даже вербовка меня, как внештатного агента Тайной канцелярии, а точнее агента непосредственно Андрея Ивановича Ушакова, прошла практически в благоприятном ключе. А вот то, что мне предстояло отправиться в составе Оренбургской экспедиции, злило. Не сам факт, что придётся ехать в башкирские земли, а то, насколько скоро это должно произойти.

На ближайшие три месяца у меня были расписаны планы, которые казались, прежде всего, попыткой прогрессорства в некоторых областях. Я рассчитывал начать эксперименты в одном из поместий Елизаветы Петровны. По крайней мере, попытаться выстроить промышленную базу для добычи и переработки мёда, как и иных пчелиных продуктов, что производят на пасеке. Чертёж медогонки и сразу трёх видов ульев у меня был готов.

И я знал, что лишь через сто лет могли появиться и ульи и медогонки. А то, что свечи в этом времени являются главным источником света в ночи в дворянских домах, факт. Своего рода, если поставить свечной завод, то это как в будущем иметь небольшой нефтеперерабатывающий заводик.

Я поднялся к себе в комнату, налил стакан воды, постарался успокоиться и принять рабочий настрой. В режиме цейтнота нужно ускоряться. По крайней мере, попытаться сделать так, чтобы Россия не ждала моих откровений еще лет десять, а послезнание уже начинало бы понемногу, но ускорять развитие страны.

Если у меня нет времени, чтобы сперва узнать, как и чем дышат некоторые именитые люди, живущие в этом времени и занимающиеся наукой, то, как я посчитал, можно попробовать решить вопросы нахрапом: заявиться к одному из интересующих меня товарищей, да и предложить некоторые проекты. И важно, чтобы этот человек настолько болел своим делом, что был бы готов выслушать, хоть и невероятное, лишь бы на пользу. Мой слушатель должен еще иметь достаточно возможностей, чтобы экспериментировать.

Переполняемый эмоциями, я еще долго не мог уснуть. Все ворочался, ждал Марту, злился, злился. А потом все же ушел в царство Морфея.

Поспав в итоге не больше трёх часов, я лежал в своей кровати с раскрытыми глазами и представлял, как отрубают головы тем петухам, которые сейчас орут, не давая спать. Поймал себя на мысли, что с такими фантазиями могу стать зооманьяком. Явно, если бы сейчас передо мной был один из крикливых петухов, я получил бы немалое удовольствие, разделывая его тушку для бульона. А после с двойным аппетитом поедал бы «будильник».

Усилием воли поднявшись с кровати и всё-таки сделав зарядку, отметил, что Марта вновь не пришла. Обычно к этому времени она уже будила меня. А если я делал зарядку, то девушка любила понаблюдать за моими действиями, что придавало мне дополнительную мотивацию делать каждое упражнение на совесть.

Видимо, серьезно обиделась. И это уже не женские капризы. Всё-таки я вчера наказал и её братьев, и отца. Но не считаю, что поступил неправильно. Более того, я полагал, что таким образом ещё и защищаю честь девушки. Ведь её отец, извращенец, слушал и то, как мы предавались любовным усладам. Он просто продал свою дочь. Учитывая, насколько хороша Марта, сделал это ещё и по дешёвке.

Посмотрел на свои бумаги, которые, могли бы заинтересовать Ушакова, да кого угодно. Я почти что каждый день уделял не менее двух часов для того, чтобы записать что-то интересное, что всплывало в памяти и было бы интересным.

Андрей Константинович Нартов. Вот кто меня интересовал более всех остальных. Однако этот человек нынче не то, чтобы в опале, но явно отодвинут на второй план. «Токарь Петра Великого» должен быть в Москве. И, наверное, мне придется на недельку остановится в Первопрестольной по дороге к башкирским землям.

Между тем, в Петербурге при Академии наук существовала токарная мастерская. По сути, это сейчас не какой-то научно-исследовательский институт, если руководствоваться аналогиями из будущего, а своего рода училище.

И это тоже неплохо, когда, пусть и всего лишь два десятка учеников, но осваивают токарное и плотницкое, да и слесарное дело. Вот только при Петре Великом это учреждение имело куда более важное значение и больший функционал. И токарный станок, по нынешним временам, может быть, и один из лучших в мире, здесь изобретён. И способы сверления, в том числе и труб, прокладываемых в каналах, что тут апробировались, считались передовыми.

Но нет в этом времени человека со столь неуёмной энергией, каким был Пётр I. Конечно, Анна Иоанновна, или же люди, её окружающие, не сказать, что сидят вообще без дела. Кое-какие направления в России вполне себе развиваются. Но все это инерция, «пендель», который был «прописан» еще Петром Великим. Но есть и исключения.

Например, никто сейчас в Российской империи не уделяет такого внимания развитию конных заводов, как Эрнст Иоганн Бирон. И можно было бы подумать, что это некая блажь фаворита. Но, если это и так, то прихоть курляндца идёт России только на пользу. Хотя стоило бы ему все же считать деньги, что тратятся на коннозаводческую деятельность.

Умывшись, облачаясь в свой заштопанный мундир, я решал, куда мне отправиться прежде всего. Выбор мой был между токарной мастерской и размещением на ней некоторых своих заказов или же отправиться прямиком к графу Бирону.

Как только будет проведена тренировка моей роты, я всё же сперва попробую добиться аудиенции у императорского фаворита. Это будет полезно сделать и в свете ночных событий. Ну, и если моё предложение понравится Эрнсту Иоганну… Думаю, что некоторые плюшки от этого я обязательно поимею.

Завтрак прошёл в какой-то напряжённой обстановке. Мой плутонг, что так же жил на постоялом дворе был поголовно подавлен. Я даже знал причину, почему бойцы прячут головы в плечи и глаза отворачивают.

Причину знаю, но нисколько не виню. Но что бы получилось, если бы мои бойцы начали открытое сопротивление агентам Ушакова? Тем более, что, как впоследствии стало известно, у Андрея Ивановича была ещё и дополнительная силовая поддержка в виде сразу двух плутонгов гвардейцев Преображенского полка. Сопротивлением только закопали бы себя.

А вот тренировка прошла на удивление хорошо. Мне удалось взбодриться, показать несколько хитрых приёмов работы с фузеей с примкнутым штыком. Даже пострелять удалось. Удивительно, но мне не удалось раздобыть дополнительно порох и свинец, ни поручику Саватееву это было не по силам, а умудрился снабдить роту всем для стрельбы поручик Подобайлов.

Есть же у малороссов природная хитринка. Как говорил ещё мой отец из прошлой жизни: «Когда хохол родился, еврей перекрестился». Имелось в виду, что даже еврею, который чаще всего отличался коммерческой хваткой, не удастся обмануть хитрого малоросса.

Обедать всем офицерским составом после трехчасовой тренировки и отправки двух плутонгов на патрулирование улиц, мы отправились в трактир неподалёку. Получился такой себе «корпоратив на минималках». Даже позволили себе по стакану вина выпить.

Всё это время за обедом я наблюдал исключительно за Даниловым. Всё равно в его поведении была какая-то жеманность, что-то он у себя внутри старался заглушить, подавить. И, когда прозвучал тост за здоровье Анны Иоанновны, он выпил первым.

Вот только та улыбка, которую Антон Иванович попытался изобразить на своём лице, больше была похожа на оскал. Однако попытки разговорить Данилова ни к чему не привели. Мои же подозрения остаются только моими. И, может быть, стоило к ним относиться намного серьёзнее, но уже в скором времени мы отправляемся сначала в Москву, потом в Нижний Новгород, Казань, ну и дальше по Волге в сторону башкирских земель. А там все должно быть проще для Данилова, подальше от двора и тех гвардейцев, на которых он зуб свой точит.

Обед рисковал перетечь в ужин, или даже в ночную гулянку. Очень даже душевно сидели, мне даже петь захотелось, или стихи почитать. Но… Нет.

— Прошу простить меня, господа, но вынужден вас покинуть. Ещё есть ряд неотложных дел, — сказал я и кивнул Кашину, который обедал за другим столом.

Ходить без охраны теперь я не хотел. Так что Кашин и ещё пятеро моих бойцов направились в сторону Летнего дворца.

Весь Петербург знал, что в скором времени состоится большой приём-бал. И было немало людей, прохаживающихся или даже в наглую разглядывающих, как украшают Летний сад и выстраивают деревянные триумфальные арки. Так что приходилось чуть ли не пихаться плечами, чтобы сообщить дежурившему офицеру Семёновского полка, что я просил бы встречи с графом Бироном.

Я чинно представился офицеру, и он меня узнал. Нет, не по внешности, а по тому информационному шлейфу, что уже тянется за мной.

— Господин Норов, позволите ли задать вам вопрос? — когда во дворец уже был направлен с моей просьбой офицер более младшего чина, спросил меня поручик-семёновец. — Говорят, что это вы господина Лестока приголубили.

— Господин поручик, — улыбнулся я. — Ну, ежели так оно и было, разве стал бы я о том говорить? А если… то по превеликой тайне, как офицер-гвардеец иному офицеру-гвардейцу… Иоганн Лесток был французским шпионом. Так и обхаживал двор её величества, кабы умыслить крамолу какую.

Лицо офицера наполнилось патриотическим гневом. Он даже направил руку к эфесу своей шпаги, демонстрируя безусловный рефлекс. И такая реакция мне была и понятна и приятна. Рад видеть, что в гвардии не только я за Отечество радею.

Пусть средства массовой информации в это время развиты практически никак, но Петербургские ведомости в последнее время исправно писали о том, какие французы всё-таки плохие, что они хотят погубить Россию, строят против неё козни, науськивают соседей, чтобы они спокойную Российскую империю вынуждали действовать.

— И по делом ему! Экая дрянь… Прошу простить меня, господин Норов, — повинился за всплеск эмоций офицер Семёновского гвардейского полка.

— Не винитесь. Я полностью согласен с вами. Дрянь и есть, — сказал я, улыбнувшись, стараясь расположить к себе гвардейца.

Пусть он понесет новую сплетню, чтобы думать о Лестоке в хорошем отношении было не модным, даже опасным. Тогда и тот, кто убил медика из преступника превращается в героического мстителя. Я не убивал. Но многие, как видно, думают иначе.

А я поистине становлюсь популярным человеком. Понятное дело, что любое похождение гвардейского офицера будет обсуждаться везде и каждым. И все равно: то преображенцы высказывали свое почтение, сейчас гвардейский офицер-семеновец. А ведь между полками есть соперничество, порой перерастающее в противостояние.

Я уже знал, что мне приписывают весьма героический образ, что я уже и не один фрегат потопил, причём, сделал это чуть ли не в одиночку. И было бы неплохо монетизировать эту популярность, пользуясь тем, что я ещё пока в информационной повестке.

Вот только, опять же, времени нет. А как только уеду к башкирам, обо мне начнут постепенно забывать. Сейчас хватает лихих гвардейцев, да и офицеров армейских частей, которые могут что-нибудь этакое вытворить.

К моему искреннему изумлению, граф повелел сопроводить меня немедля. У меня даже сложилось впечатление, что Бирон мог вынашивать планы общения со мной, сделать примерно то же, что сделал Андрей Иванович Ушаков. И настраивался на сложный разговор.

Вот только начальник Тайной канцелярии не поленился, не посчитал для себя зазорным лично явиться ко мне и решить все те вопросы, которые у него были к скромному, или не очень, капитану гвардии Александру Лукичу Норову. Бирон же мог бы долго важничать, набивать себе цену и считать неуместным со мной общаться.

Было очевидно, что у курляндского дворянина выработались определённые особенности поведения. Его происхождение выглядело весьма спорным и является предметом обсуждения при дворе, пусть на эту тему и говорят шёпотом.

Бирон своим высокомерием, как мне кажется, часто наигранным, важничает и ведёт себя так, как в его понимании должен был бы вести себя какой-нибудь французский герцог. Между тем, родство с одной из знатных фамилий герцогов Франции он себе приписал. И в этом своём стремлении доказать всем, что он природный аристократ, в скором времени, пожалуй, дойдёт до того, что герцогом себя и объявит. Не без поддержки императрицы, само собой разумеется.

— Вы искали встречи со мной, капитан? У меня есть для вас буквально несколько минут. Надеюсь, что я не разочаруюсь и вы не отвлекаете меня по пустяка. В ином случае, в следующий раз вам будет сложно добиться моей аудиенции, — Эрнст Иоганн манерничал, важничал.

И мне стоило немалого труда, чтобы сдержать улыбку, которая была бы снисходительной, обличительной. Ведь он не так хорошо играет. Пытается натянуть сову на глобус, герцога — на простого дворянина, или даже сына конюха.

А в нынешние времена быть герцогом — это целая наука, которую изучают с самого детства, впитывают с молоком… Впрочем, вряд ли хоть какая-то герцогиня будет кормить своим молоком своё же дитя. И это тоже дворянская культура, отдавать воспитание детей на откуп нянькам и учителям.

— Я надеялся на аудиенцию с вами, ваше сиятельство, как с главным знатоком лошадей в Российской империи, — приходилось в свои слова немного добавлять лести.

— Допустим. Подобных моим, конных заводов в России ещё не было, и вряд ли когда будут! — горделиво отвечал Эрнст Иоганн Бирон.

И можно было бы подумать, что фаворит передо мной бахвалится. Но я с ним был почти согласен. До появления Бирона наличие в России таких огромных конных заводов и в таком количестве могли считать просто невозможными. Более того, все знали, что одной из целей Эрнста Иоганна было создание собственной русской, пусть бироновской, породы лошадей, которую бы можно было использовать в тяжёлой кавалерии. И он сделает-таки это!

Вот только история знает ещё одного фаната коннозаводческой деятельности. Однако, Алексей Орлов ещё, наверное, не родился.

— Ваше сиятельство, я хотел бы предложить вам способ, который позволит в значительной степени увеличить рождаемость жеребят, а также даст возможность быстрее выводить нужные породы, — сказал я и протянул Бирону небольшую папку из плотной бумаги, внутри которой было всего лишь пять исписанных листов и два чертежа.

Сперва нехотя, а потом всё более увлечённо, Бирон вчитывался в текст. Благо, что этот экземпляр был написан на немецком. Да и адресован он был исключительно графу.