Эльфы Цинтры

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Лунный свет освещал темный ландшафт, вычерчивая крыши и стены зданий, высвечивая плоские, пустые поля и растекаясь по темному покрытию шоссе. Свечка следовала в нескольких шагах за мальчиком с изуродованным лицом, стараясь не отставать, чтобы не почувствовать резкий рывок шнура, который он повязал вокруг ее шеи, дабы предотвратить ее от побега. Она почти ничего не сказала с тех пор, как они ушли, слишком напуганная, чтобы сделать что–то еще, кроме как следовать за ним. Но к этому времени они шли уже почти два часа, и она чувствовала возросшую усталость.

— Как долго нам еще идти? — спросила она.

— Столько, сколько мне надо.

— А это сколько?

— Сколько необходимо, чтобы вернуться.

— Вернуться куда?

Его изуродованное лицо обернулось к ней. В единственном хорошем глазу отразилось раздражение.

— Туда, откуда меня увезли твои дружки.

— К твоей семье?

— К моему племени. — Он откашлялся и сплюнул. — Семья — это у тебя, а не у меня.

Она прошла еще немного и сказала:

— Я не хочу идти.

— Меня не волнует, что ты хочешь.

— Зачем ты это делаешь?

— Что именно?

— Тащишь меня с собой.

— Потому что мне это нравится. Потому что я могу, — он что–то пробормотал, но она не смогла разобрать, затем сказал: — Я делаю с ними то же, что они сделали со мной. Я забираю тебя так же, как они забрали меня. Посмотрим, как им это понравится.

Она снова какое–то время молчала.

— Что ты собираешься со мной делать?

— Еще не знаю. Не решил.

— Ты не должен этого делать, — она еле сдерживала слезы. — Ты должен отпустить меня.

— Заткнись!

Она замолчала и они пошли без разговоров, следуя по темной ленте протянувшегося вдаль шоссе. Она задумалась о грохочущих звуках разряда флэчетта Медведя, желая знать, что они означали. Что–то случилось, а ее не было там, чтобы предотвратить это, предупредив их.

А все из–за того, что она пыталась поступать правильно.

— Я освободила тебя, — с вызовом сказала она, полагая, что этого достаточно.

— Спасибо, — ответил он.

— Поэтому ты должен отпустить меня.

— Не пытайся указывать мне, что делать. Ты ничего не знаешь.

— Я знаю, что помогла тебе, а теперь ты не помогаешь мне.

— Ты помогла мне, потому что испугалась того, что я мог сделать с тобой и твоими дружками, если бы освободился сам.

— Это неправда.

— Нет, правда. Я видел. Как вы смотрели на меня. Вы боялись.

— Я боялась того, что могло случиться с тобой. Меня беспокоило, что остальные могли решить сделать, если бы не Сова.

Он пожал плечами.

— Неважно. Ты освободила меня. Это все, что имеет значение. Это закончилось. Учись с этим жить.

Она сжала губы, чтобы не заплакать. Ей уже десять лет, говорила она себе. Она слишком взрослая, чтобы плакать.

Ее мысли свободно парили. Она сделала то, что считала правильным, освободив его. Она видела то, как на него смотрел Ягуар. Как только у него появился бы шанс, он причинил бы ему боль. Он мог даже убить его. Если не Ягуар, то кто–то другой сделал бы это. Она не могла быть уверенной. Сова не могла всегда защищать его, а Свечка не хотела, чтобы с ним что–нибудь произошло. Белка не хотел бы причинить ему боль, и она также.

Она притворилась спящей, затем встала, подошла к мальчику и долго смотрела на него, пока он спал. Когда он проснулся, каким–то образом почувствовав ее присутствие, она еще какое–то время смотрела на него, даже после того, как он отвернулся. Наконец, решившись, она наклонилась, разомкнула цепи ключом, который она взяла у Совы, и освободила его.

— Беги! — прошептала она ему. — Уходи так далеко, как сможешь!

Но вместо побега, он зажал ей рот своей рукой, схватил ее и потащил прочь, за сарай, а затем к шоссе, стараясь идти по самым темным местам, где их не сможет увидеть Медведь. Она яростно сопротивлялась, но он прошептал ей, что если она будет продолжать, то он причинит ей настоящую боль. Испугавшись и не понимая, что же произошло, она затихла до тех пор, пока не стало слишком поздно. К тому времени, когда они достигли шоссе, он нашел какую–то веревку, которую повязал ей вокруг шеи, и она стала его пленницей. Даже тогда она думала, что он устанет от нее и отпустит, или, что он поймет, что действует неправильно. И даже потом она верила, что он придет в себя и поступит правильно.

Теперь она не знала ничего.

— Никто не пытался навредить тебе, — сказала она. — Даже после того, как ты убил Белку и не мог сопротивляться, никто ничего плохого тебе не сделал.

— У меня не было намерения убивать того ребенка, — защищаясь сказал он, скривив рот. — Это был несчастный случай. Они напугали меня. Ружье выстрелило само. — Он покачал головой, его лицо стало печальным. — Во всяком случае, это было всего лишь шоковое ружье. Оно не должно было сильно навредить ему.

— Но они могли отомстить тебе и не стали. Так почему же ты так поступаешь со мной?

Он развернулся и схватил перед ее рубашки, подтянув ее к своему лицу так близко, что смогла разглядеть все подробности шрамов каждой раны, которые у него были.

— Если бы я хотел отомстить тебе, я бы смог. Я мог бы сделать так, чтобы ты выглядела как я. Поэтому, просто заткнись!

Он оттолкнул ее, сбивая с ног, а затем сильно потянул за веревку, пока она снова не поднялась.

Его лицо потемнело.

— Я мог бы убить тебя, если бы захотел.

Он снова пустился в путь, вынуждая и ее двигаться следом. Она тащилась за ним со слезами на глазах, сжав рот. Она отказывалась плакать. Он был подлым и она не позволит ему увидеть, как она плачет. Она попыталась думать, почему он стал таким. Он был злым от того, что с ним сделали, предположила она. Особенно, из–за его лица. И из–за потерянного глаза. Ей хотелось узнать побольше, потому что, возможно, она смогла бы сказать что–нибудь, что утешило бы его, но она боялась спросить его. Он был слишком злым.

— Я мог бы просто вернуться со своим племенем и убить всю твою семью, — вдруг сказал он. — Забрать меня, как они сделали, было их ошибкой. Они должны отдать мне то, что я хочу. Уроды!

Его горечь проявилась на лице, она вздрогнула и быстро отвернулась от него. Она услышала, как он произвел глумливый, пренебрежительный звук, а затем снова дернул за веревку, потащив ее вперед еще быстрее.

— Они не имели никакого права, — услышала она его бормотание, но не поняла, о ком он говорил — о Призраках или о ком–то еще.

Ночь тянулась. Спустя какое–то время она перестала думать о том, что она делает, сконцентрировавшись на перестановке ног, на простом движении вперед. Луна перемещалась по небу, тени еще больше удлинялись, мир был тихим и безлюдным.

Время от времени она замечала ориентиры, которые отметила, когда проходила мимо них ранее. В основном, она не отрывала взгляд от дороги и старалась придумать, что она может сделать.

Пока внезапно решение не появилось само.

Вы должны убираться отсюда! — резко и быстро прозвучали голоса. — Вы должны убираться отсюда!

— Стой! — позвала она мальчика. Ее резкости оказалось достаточно, чтобы он в удивлении обернулся. — Собирается произойти что–то очень плохое.

Он посмотрел на нее с мгновение, затем рассмеялся.

— Ты что–то хочешь сказать, не так ли?

Она покачала головой.

— Я всегда могу сказать, когда поблизости что–то плохое. Меня предупреждают голоса. Там на самом деле что–то есть. Впереди.

Он посмотрел в том направлении, куда она указывала, положив руки на бедра.

— О чем ты говоришь? Я ничего не вижу.

— Неважно, что ты не видишь. Это там.

— Я должен поверить в это? — он сделал паузу. — Что ты имеешь в виду, когда сказала, что слышишь голоса?

Она попыталась придумать, что сказать.

— Я могу предчувствовать. Это дар. Я всегда могу сказать. Нам нельзя идти туда.

— Нельзя, ха? Вероятно, нам надо повернуть обратно? Так?

Она пробежала руками по копне своих рыжих волос и произнесла со всей твердостью и смелостью, на которую была способна:

— Нам нельзя идти туда.

— Я что, похож на дурака или что–то в этом роде? — резко спросил он. — На какого же идиота я похож? Нельзя идти туда. Вот дерьмо! Ты пойдешь туда, куда я скажу, нравится тебе это или нет. Поэтому, хватит играть со мной в эти игры.

— Я не играю в игры.

Он покачал головой, посмотрел в ночное небо и вздохнул.

— Знаешь, что? Я не знаю, что ты делаешь. В основном, сводишь меня с ума.

Она сделала глубокий вдох:

— Я не пойду дальше с тобой.

— Ты пойдешь туда, куда я скажу, маленькая уродка.

Она опускалась на корточки на тротуар. На этот раз она ничего не могла с собой поделать и заплакала.

— Пожалуйста, отпусти меня, — взмолилась она.

— Поднимайся! — Он стоял над ней, его слова резали ее как бритвы.

Она заплакала еще сильнее и покачала головой.

— Не могу.

Он стал тянуть ее за шею, веревка впилась в ее кожу, обжигая и сдавливая дыхание. Она схватилась за веревку, чтобы ослабить боль, борясь за возможность дышать. Но она отказывалась подняться на ноги. Мальчик с изуродованным лицом развернулся и ударил ее под ребра.

Рыдая, она свернулась в клубок.

— Перестань, — умоляла она.

— Вставай или я убью тебя! — закричал он на нее.

Внезапно в его руке оказался кусок битого стекла, поднятый с проезжей части, его острые края сверкали в лунном свете. Он поднес его на несколько дюймов к ее лицу.

Она зажмурилась и еле дышала.

— Ты знаешь, что чувствуют, когда режут твое лицо? — прошипел он. Она молча покачала головой, сжавшись еще сильнее.

— Если я разрежу тебе горло, ты умрешь от потери крови. Как тебе это понравится?

Она снова покачала головой.

— Вставай или я сделаю это!

Она еще раз покачала головой.

— Нет. Я хочу домой.

— Я предупреждаю тебя!

Спешите! Вы должны убраться отсюда сейчас же!

Новое предупреждение об опасности, которое она почувствовала ранее, превратилось в молчаливый крик. Голоса были в бешенстве, ощущалось их присутствие, и она поняла, что если они быстро не предпримут что–нибудь, то их скорее всего убьют.

— Мы должны спрятаться, — прошептала она.

Она почувствовала, что мальчик отошел, его внимание привлекло что–то еще.

Она рискнула открыть глаза и увидела, что он смотрит на здания с левой стороны от них.

— Там что–то есть, — тихо, почти про себя, сказал он. Затем присмотрелся еще немного в сторону тех зданий. — Что–то большое.

Он посмотрел вниз на нее и выражение его лица изменилось.

— Знаешь что? Ты слишком маленькая и мне не стоит о тебе беспокоиться. Ты мне не нужна.

Он нагнулся и с помощью куска стекла обрезал веревку вокруг ее шеи.

— Возвращайся, если хочешь, — сказал он, указывая в ту сторону, откуда они шли. — Беги, маленькая трусишка.

Она взглянула на него:

— Тебе нужно спрятаться, — сказала она.

Он покачал головой. Его единственный глаз блестел в лунном свете.

— У меня есть кое–что получше. Убирайся отсюда, пока я не передумал. Мне было довольно тебя.

Он начал было уходить, потом развернулся.

— Знаешь, они не придут за тобой. Твоя семья. Ты думаешь, что придут, но это не так. Никто никогда не приходит за тобой, если ты убежала.

Не оглядываясь он стремительно двинулся по шоссе и исчез в темноте, превратившись в тень. Свечка с мгновение наблюдала за ним, затем поднялась на ноги и спустилась с дороги в дренажную канаву, которая шла параллельно шоссе, подальше от опасности, которую она почувствовала. Она немного продвинулась по канаве, согнувшись и стараясь быть бесшумной, как учила ее Воробышек. Затем она снова поднялась и скользнула в заросли травы. Трава была настолько высокой, что оказалась выше ее головы, и она не могла ничего увидеть вокруг. Она пробиралась через нее до тех пор, пока не удалилась достаточно от шоссе, а затем затаилась. Предчувствие все еще у нее было, неумолимое и уверенное. Она не знала, что еще сделать. Она должна попробовать уйти еще дальше, но сил уже не было.

Она опустилась вниз, прижала колени к груди, закрыла глаза и стала ждать.

Голоса шипят на нее, резкие и настойчивые.

«Беги отсюда! Ты в опасности! Беги сейчас же!»

Она достаточно взрослая, чтобы понять, что голоса реальны и что, когда они говорят, важно их слушать. Голоса — часть нее, они присутствуют в ее голове, такие же реальные и ощутимые, как темный, разрушенный мир вокруг. Она говорит о них своим родителям, но те ее не слушают. Они волнуются за нее. Она кажется им не совсем нормальной. Возможно, это — яды, которыми она пропиталась. Возможно, это генетика, она — ребенок, рожденный родителями, которые тоже пропитались ядами. Возможно, это новая форма безумия, которое так рано напало на нее, безумия, которое, как они верили, рано или поздно захватит и всех их.

Она знает, что они думают о ней, потому что время от времени подслушивает их разговоры, которые всегда одинаковы.

Они отказываются верить, что то, что она знает, правда.

Но сегодня ночью все по другому, голоса такие сильные и сердитые, не затихают и не замолкают. Она бежит к своим родителям, будит их, говорит им, что они должны послушать ее, что все они в большой опасности.

Однако даже теперь, перед лицом ее мольбы, они не слушают. Они говорят ей, что все хорошо, что она должна ложиться спать, что они посидят с ней, пока она не уснет, что ничего плохого не случится. Хоть ей всего шесть лет, она знает, что это неправда. Она знает это, несмотря на желание поверить им. Ужас приближается, и никакое притворство не заставит его уйти.

— Пожалуйста, — умоляет она. — Нам нужно убежать.

Ее отец отворачивается и снова ложится спать. Ее мать отводит ее в ее комнату, успокаивая, так как она беспомощно плачет. Сюда, сюда, мягко шепчет ее мать, поглаживая ее красивые рыжие волосы, обнимая ее, пока они не подходят к ее кровати. Я побуду с тобой.

«Нет, вы должны бежать! Вы должны бежать сейчас же! Быстрее убегайте и прячьтесь!»

Голоса перебивают ее мать, заглушая слова утешения, заполняя ее голову звуком и яростью, резкими нотками тенора. Она не знает, что делать. Она не может придумать, что еще сказать.

Она испугана. Она беспомощна.

Когда ее мать, наконец, уходит, некоторое время она еще лежит, затем встает с кровати и вылезает через окно дома. Она живет в доме на краю того, что осталось от города Сиэттл. Это был ее дом с момента рождения и она знает все о нем. Она проводит часы, играя на заднем дворе. Одна из любимых игр — прятки. Она прячется и ждет, когда мать или отец придут искать ее. Ее родители просят не играть в эту игру, не поставив их в известность, но большую часть времени она сохраняет свою игру в тайне.

Сегодня ночью как раз такое время.

Она бежит в самую дальнюю часть двора и прячется в любимом месте, глубокой норе, которая проходит под сараем. Отверстие достаточное, чтобы она смогла пролезть, но слишком узкое для тех, кто больше ее. В этой норе, в тайном месте, она чувствует себя в безопасности. Об этом настойчиво твердят голоса. Они успокаиваются в тот момент, как она оказывается внутри, спрятавшись в темноте.

Когда начинаются крики, она прижимает колени к груди и плотно обнимает себя. Она старается не слушать, притворяется, что ничего не происходит. Она тихонечко жужжит про себя, раскачиваясь взад–вперед. Крики продолжаются не очень долго, а затем она слышит шаги, идущие по ее дорожке. Шаги тяжелые и сопровождаются тяжелым, гортанным дыханием. Они подходят к сараю, обходят его вокруг и удаляются.

Она прячется до восхода солнца. Когда она выползает из своего убежища, то видит на сухой, зимней траве двора ночную сорочку своей матери. Она вся в крови. Она на мгновение смотрит на нее, затем на дом, на раскрытую заднюю дверь, на стены и окна. Она прислушивается к тишине и всматривается в тени, которые лежат за открытой дверью. Она ждет с минуту, а затем отворачивается.

Ей нет необходимости идти внутрь. Она знает, что обнаружит там.

Голоса сказали ей, а голоса никогда не ошибаются.

Она покидает свой дом и уходит в город, не зная, что еще делать. Она найдет новый дом, говорит она себе. Она найдет новую семью. Она уверена в этом так, как в это верят маленькие дети. Когда она встречает Сову, ее вера вознаграждается.

Это произошло, когда она была Сарой и до того, как стала Свечкой, и это было давным–давно. Она сидела в темноте с коленями, прижатыми к груди, качалась взад–вперед и вспоминала. Время еле текло, она прислушивалась к предостерегающим голосам, но они молчали. Она больше не была в опасности. Она была спасена.

Но мальчик, который покинул ее…

С поражающей внезапностью раздался крик, долгий, протяжный, и она еще больше съежилась от этого звука. Она заткнула ладонями уши, не желая слышать, зная, откуда исходит этот крик, зная его источник.

Почему он не прислушался к ней? Почему родители не прислушались? Почему никто не прислушался?

Но только Призраки всегда прислушивались. Только Призраки знали ценность ее голосов.

Она сделала медленные, глубокие вдохи, чтобы успокоиться, избавиться от страха и ужаса, заставить минуты проходить быстрее. Она еще плотнее обняла себя, ощущая холод и одиночество. Затем, не в силах ждать дальше, она затаила дыхание и прислушалась.

Тишина.

Она ждала довольно долго, что тишина нарушится, что раздадутся звуки какого–нибудь хищника, но ничего не услышала. Она встала на ноги и выглянула через траву в сторону шоссе. Ничего не двигалось. Она заколебалась, желая знать наверняка, но в то же время поддерживая слабую надежду, что она ошиблась. Последнее победило. Ничто не привлекло взгляд. Она отвернулась от шоссе и снова пошла через заросли травы до тех пор, пока они не закончилась, а оттуда через пустой, бесплодный участок земли, когда–то бывший засеянным полем, и через двор мимо нескольких фермерских строений, затем обратно на шоссе и к семье, из которой ее забрали.

Она была сильно уставшей и печальной.

Знай, они не придут за тобой. Никто никогда не придет за тобой, если ты ушла.

Она могла слышать, как мальчик с изуродованным лицом произнес эти жестокие слова, и память не подводила ее. Но он ошибался. Это была ее семья, а ее семья никогда не покинет ее. Не Призраки. Не Сова, не Воробышек, не Ягуар, не остальные.

Они придут.

Она вышла на шоссе и направилась на юг к тому месту, где она оставила их. Они придут, твердила она себе снова и снова.

Как раз перед рассветом, когда встающее солнце окрасило небо странным серебристо–красным цветом, под густым дымом и пеплом от пожара, происхождение которого она могла только предполагать, они пришли.