Эффект бабочки в СССР

Глава 7, в которой Старовойтов выдвигает предложение, от которого нельзя отказаться

Статью Старовойтов взял почти не глядя — так, пробежал мельком глазами, недоверчиво поднял бровь, но, увидев комментарии Привалова и Соломина, кивнул:

— Берем! Думаю, в Москве одобрят. Они уже тобой интересовались — ну, семинар, помнишь? — и положил листки, заполненные печатным текстом, в кожаную папочку с надписью «В печать».

Я развел руками: семинар в Москве — дело хорошее, да только напрашиваться я не собираюсь. Пригласят — поеду.

— Вы ведь не о семинаре со мной поговорить хотели, да?

Михаил Иванович достал из ящика стола сигареты, щегольскую зажигалку и закурил.

— Ты в школе военкоров вроде учился, Белозор?

Я прикрыл глаза: память Германа Викторовича услужливо подсунула картинки из его армейской жизни. И вправду — учился. Был там такой лейтенант Мельников, с которым он/я состоял в переписке. Этот Мельников правил тексты статьей, объяснял нюансы работы в вооруженных силах. Это называлось — «школа военного корреспондента», получается, что — заочная. Черт, а Герман-то Викторович там на рога всю часть ставил! Например, написал материал про матерщину со стороны офицеров по отношению к солдатам — и статью эту опубликовали в газете, и офицеров вздрючили! И ничего за это Белозору никто не сделал. И это в шестьдесят каком-то году! Фантастика. Рассказал бы кто — не поверил. А так — можно сказать, из первых уст…

— Учился. Заочно, — я ступил на тонкий лёд.

— Вот и славно. Значит — дело решенное. Я оформляю вас хоть завтра, с вашим главредом всё согласуем, никуда он не денется…

— Она, — поправил его я. — У нас главный редактор — женщина.

— Неважно, неважно… А важно то, что мне некого отправить в командировку. Дело серьезное, оплачивать будем тоже серьезно, гонорары — по высшей планке, суточные — как положено.

Я уже понимал, к чему он клонит. Но верить своим предчувствиям не хотелось.

— Скажу прямо — хочешь у нас работать, перебраться в Минск — придется съездить. Ну, правда — у меня две девушки работают и Горелов, а он… — Михаил Иванович поморщился брезгливо. — Тем более — ты вот это всё любишь. Приключения, там…

— Афганистан? — спросил я.

Старовойтов подавился сигаретным дымом и закивал, пытаясь откашляться.

— Примерно с июня по август. Ну, ротация у нас, там какая-то беда образовалась со спецкорами, вот — кинули клич по республикам — мол, отправьте кого-то из своих, освещать помощь братскому народу. Будешь там вместе с Витебскими десантниками… Целая рубрика в «Комсомолке», просто представь! Союзное издание!

Я понятия не имел — такая практика в том, настоящем, СССР была или нет, или это уже моя «новая полевая журналистика» или какое другое вмешательство такие круги по воде пустила? Насколько я помнил, репортажи из ДРА года эдак до 1985 ограничивались короткими новостными сводками или очерками о гуманитарной помощи страждущему афганскому народу — построили школу здесь, выкопали скважину под воду тут… Рубрика в «Комсомолке» — это круто, конечно, но ехать в Афган… А с другой стороны — кто-то ведь должен? Черт побери, наши белорусские пацаны умирают в тех пустынных горах, всем по большому счету насрать на это, а я тут сижу-думаю, размышляю… Статьи про воинов Ограниченного контингента, их будни, быт и героизм начали появляться в печати дай Бог, чтобы году в восемьдесят пятом! Именно тогда легендарный Кожухов там и появился… Тоже, кстати, из «Комсомолки». Тот самый Михаил Кожухов, который «В поисках приключений» и «Вокруг света» — он был скальдом афганской пустыни, менестрелем войны. Его зарисовки давали понимание того, что наши — молодцы и делают там, на чужбине правильное дело. Что мы не против Афганистана воюем, а вместе с ним — за лучший мир.

Хотите — назовите это наивностью, хотите — пропагандой, но это куда лучше, чем принимать цинковые гробы из страны, где наши пацаны якобы только и занимаются тем, что гуманитарку раздают и цветы от смуглых детишек принимают…

— Я согласен, — мой хриплый, каркающий голос заставил всё еще разливающегося соловьем Старовойтова заткнуться. — Но вы же понимаете, что «Комсомолка» со мной наплачется? Я буду настоящей занозой в заднице, говорю сейчас, чтобы потом не было недомолвок. «Взвейся и развейся» — этого вы от меня не дождетесь.

— Знаю, Белозор. Главреду я сразу позвонил, он одобрил. Сказал — есть такой запрос в определенных кругах, нам нужен этот, как его…

— Глас вопиющего в пустыне? — брякнул я.

— Э-э-э-э…

— Ладно. Что от меня нужно?

— Да ничего особенного. Военный билет, паспорт… Трудовую книжку в редакции забери. Я по срокам точно узнаю, но, кажется — числа второго-третьего отправляешься с пополнением для десантников.

Я мрачно кивнул.

— Знаешь, Белозор, а я думал, тебя поуговаривать придется. Целый список плюшек приготовил… А ты вон какой — сознательный! — мне показалось, или в его интонации промелькнуло презрение?

— Давайте его сюда, ваш список. Мне все плюшки нужны, какие только можете вообразить… Дачка, тачка и собачка, ну, знаете… Дачка — особенно! Я жениться вообще-то собрался, в конце лета.

— О-о-о-о, поздравляю!

— Ой, Михаил Иванович! — я махнул рукой. — Лучше деньгами.

Он тоже махнул рукой, но несколько растерянно.

— Гера, я чем смогу… Ты вправду меня очень выручил!

«А ведь ехать должен был он!» — внезапно понял я. Да и черт с ним. Может я и не великий специалист по Афганской войне, но если мои знания помогут спасти хотя бы парочку белобрысых «шурави» — то я буду считать, что всё сделал правильно.

Я вышел из корпункта в смешанных чувствах. Мысли были о Тасе, о девочках — и о судьбах мира, конечно, путались в голове. Завтрашний разговор с Машеровым утешал — по крайней мере, я отдам ему папку, а дальше — будь что будет. Союз он, может, и не спасет, да и надо ли его спасать и в каком виде — тоже вопрос хороший. Но не допустить аварии на ЧАЭС в 1986 году и эвакуировать людей из Спитака и Ленинакана в 1988-м, до землетрясения — это было вполне по силам Петру Мироновичу, только бы жив остался…

По моим прикидкам Тася вот-вот должна была покинуть местный спортивный рейхстаг, так что я рванул на «козлике» туда, припарковался чуть ли не у самого входа, постарался как можно удобнее расположиться на двух передних сидениях и вытянуть ноги. То ли бурная ночь дала о себе знать, то ли нервное напряжение после разговора со Старовойтовым стало тому причиной — но я безбожно уснул в самой неподходящей для этого позе.

Похоже, у белозоровского организма была именно такая реакция на стресс — спать в любой непонятной ситуации… Всё бы ничего, но один раз я уже очутился похожим образом за решеткой! Вот и сейчас меня разморило пусть в обстановке довольно безопасной, но — совсем некстати. Снилась какая-то дичь навроде Горбачёва с гамбургером в руках, который отплясывал джигу на крыше Чернобыльской атомной электростанции, и Таисии, торгующей на рынке замороженными пельменями, наряженной в бабусячье пальто и цветастый платок.

— Я пришла к тебе с приветом рассказать, что солнце встало… — пропел знакомый голос где-то неподалеку.

— Федор Иванович? — сквозь сон удивился я.

— Какой еще Федор Иванович? — удивилась Тася. — Гера-а-а, тебе голову напекло?

— Как это какой? Тютчев. Стихи — Тютчева?

— А-а-а-а! Тогда уж — Афанасий Афанасьевич. Стихи — Фета.

— Фета — это греческий сыр.

— Какой еще сыр? Белозор, тебе вредно спать днём! Вот, бери мороженое и вези меня гулять! Я, между прочим, большая молодец! Будет у меня ведомственная двушка на Зеленом Лугу, и в детский садик я девчат пристроила, и школы в том районе есть — Ваське на следующий год в первый класс идти…

Мороженое! Я со стоном распрямился, хрустя суставами, и взял из рук подруги вафельный стаканчик с пломбиром. Черт возьми, больше года уже живу-поживаю в СССР, а тот самый пломбир за 20 копеек пробую, кажется, только второй раз! Ну, что я могу сказать? Вкусно! Но чисто субъективно — в нашей незалежной синявокай Беларуси делают не хуже, чем в БССР! Потому как — ГОСТ и всё такое…

— Я никогда еще не видела, чтобы человек ел мороженое с таким сосредоточенным видом! — Тася обошла машину по кругу и, усевшись на пассажирское сиденье, положила ногу на ногу. — У тебя что-то случилось?

— Не успел я в «Комсомолку» устроиться — Старовойтов в командировку отправляет… — я не знал, стоит ли говорить ей всё — впервые за всё время нашего общения.

— Да? Надолго? Куда?

«Козлик» зафырчал мотором, тронулся с места, я якобы сосредоточился на дороге, беря паузу.

— Чуть ли не на всё лето, в Среднюю Азию. Там какие-то проблемы со спецкорами возникли… Странно это всё, — пока я решил ограничиться полуправдой, но от этого на душе было паскудно.

— В «Комсомолке» — проблемы со спецкорами? — удивилась она.

— Вот и я о том же.

— Ты отказался?

— Я согласился. В конце концов, что мне без тебя тут делать до сентября? А так — денег заработаю, новые места повидаю…

Таисия с тревогой посмотрела на меня, покачала головой, но ничего не сказала. Ну да — у нее Олимпиада, куда ж на трибунах без биатлонистов из Мурманска! Она так или иначе сможет окончательно переехать в Минск только в конце августа — а там, даст Бог, и я вернусь.

Я отвез ее в парк Челюскинцев, и мы до одури накатались на аттракционах, целовались в самой высокой точке колеса обозрения, ели какие-то вкусности в местном кафе. Потом, уже в сумерках, Тася затащила меня на танцевальную веранду, где народ лихо отплясывал под аккомпанемент какого-то местного ВИА, который отыгрывал лютые каверы на западных и советских исполнителей — от вечной «Щизгары» до только входившей в моду «Синей песни».

Раскрасневшаяся, с шальными искрами в глазах, Тася, кажется, хотела натанцеваться на год вперед — и мне ничего не оставалось как поддержать подругу в этом деле, потому как, учитывая ее спортивную фигурку, пластику движений, яркую внешность, она быстро привлекла внимание местных завсегдатаев. Тутошние модные джентльмены разве что не облизывались, и попыток подкатить к прекрасной незнакомке не было только потому, что рядом с ней находился некий широкоплечий и почти двухметровый мужик со зверски обаятельной полесской рожей.

— Странное чувство, — проговорил я, придерживая девушку за талию и прижимая к себе.

— М? — в свете фонарей ее глаза сверкали.

— Уйти с танцплощадки и не получить по роже, — смешка сдержать не удалось.

Мы шли по аллее к выходу из парка, и впереди уже виднелась стоянка и одинокий «козлик» на ней. Вот уж воистину — счастливое время для автомобилистов! Никаких проблем с парковкой и пробками…

— Пф-ф-ф-ф, дурак, не везде же такие варвары, как в твоей ненаглядной Дубровице! Или везде? — она увидела, как из-за деревьев нам навстречу шагнули два типа в одинаковых клетчатых пиджаках, и прижалась ко мне теснее.

Я сунул руки в карманы. Что там Соломин говорил про кастеты? Мол, кончай носить, до добра тебя это не доведет… А вот были бы они сейчас у меня, я бы эх!

— Мы хотели уточнить у прекрасной дамы, — проговорил один из пиджачных джентльменов с прической как у престарелого Элвиса. — Не хочет ли она оставить этого деревенского увальня и провести время в отличной компании и в приличном месте?

— Не хочет, — сказала Тася. — Шли бы вы отсюда, мальчики?

— Дама с норовом, — сказал второй. — Мне такие нравятся.

Меня их словеса начали подбешивать с первой секунды, и потому я вынул руки из карманов и хрустнул костяшками пальцев:

— Вы не натанцевались, ребята? Или в ваших столицах считается приличным останавливать мужчину, который провожает девушку домой? В самом заштатном райцентре даже дворовые пацаны знают, что это — дурной тон. Однако если вы продолжите настаивать, я, пожалуй, разобью кому-нибудь из вас нос.

— Ты это! — храбрился «Элвис». — Ты поаккуратней со словами!

— Поаккуратней? — я почесал не зажившую бровь. — Ну, вот смотрите: даже в случае, если вы меня завалите, отделаю я вас знатно, это как пить дать. И с дамой этой вам ничего не светит — она моя невеста, а к тому же — спортсменка, и если и не отобьет вам причиндалы, то сбежать всяко сумеет — в сторону ближайшего телефона-автомата, чтоб милицию вызвать. И стоит того это ваше внезапно проснувшееся либидо?

— Какое еще либидо? — удивился второй. — Нет у меня никакого либидо!

Тася не выдержала и расхохоталась, а потом сказала:

— Всё, мальчики, приятного вечера! — ухватила меня под локоток и потащила к машине. — Слыхал, Гера, тут, в столицах у мужчин проблемы с либидо…

— Соответственно — агрессия к случайным людям как способ гиперкомпенсации, — поддержал я. — Ребята фрустрировали-фрустрировали, да не выфрустрировали…

— Выфру… Фру-фру… — в нее явно попала смешинка, и Таисия хихикала до слез, сбрасывая напряжение.

Уже когда мы ехали в гостиницу, она спросила:

— Как думаешь, в Дубровице тебе всё-таки пришлось бы драться?

— Не-а. В Дубровице парочки не трогают. Дождутся, пока парень подругу до подъезда доведет, поцелует и отпустит, и только потом наваляют припозднившемуся романтику по самое не балуйся.

— А…

— А Тимоха с товарищами в тот раз пьяные были. Там вообще Лапа во всем виноват оказался, помнишь? Нормальные парни они, Сапун вон сейчас в Федерации дворового бокса себе дело подходящее нашел, оказалось — организатор от Бога, столько всего на нем держится…

Мы ехали по ночному Минску, и я снова поймал себя на мысли, что такой город — без бесконечной рекламы, режущего глаза неона и уродливых построек из пластика, стекла и металла — мне нравится гораздо больше. В свое время я с привычной провинциальной манерой вождения даже не рискнул бы сунуться в мегаполис на автомобиле, а здесь — машин на квадратный километр немногим больше, чем в Дубровице.

Ирония: мои современники из будущего так привыкли жаловаться на жизнь, что не заметили, как на парковках у многоэтажек перестало хватать места на личные автомобили. Бензин дорогой, говорят! Себе, мол, машину заправь, жене — заправь, тёще — заправь! Дорого, однако! Еще бы не дорого… Не знаю, кажется, если измерять в граммах счастья на человека, то здесь, в этом махровом брежневском «застое» счастливых людей больше. Несмотря на дефицит, отсутствие автомобилей, поездок в Таиланд и Египет и необходимость штопать носки. С чем это связано — сказать сложно. То ли пресловутая уверенность в завтрашнем дне, то ли — чувство причастности к некоему общему, правильному делу…

Знаю точно — пока в моем детстве, году этак в девяносто пятом, не появились чипсы — я был вполне счастлив и без них. А как только попробовал — сразу же стал периодически канючить у родителей — купите мне с паприкой! Так вот — тут люди радовались жареной картошке, а не чипсам. И это мне было как-то по душе. Однако такая простота порождала и беззащитность: буквально через лет пять-десять советское общество окажется в роли этого самого ребенка перед прилавком с чипсами. Гадость — но так хочется… И начнёт канючить, и счастье от этого стремительно начнет пропадать. И что с этим делать?

Кажется, я знал.

Чипсы ведь тоже бывают разные. Например — с добавлением натуральной петрушки или укропа вместо приправ на основе глутамата натрия. Можно их жарить на прогорклом масле, а можно — запекать в печи. Вроде и продукт один, а разница — существенная. Приучи человека к нормальным чипсам — он дерьмо с канцерогенами и в рот не потянет! Только вот беда — нынче в СССР чипсы были в страшном дефиците… И производились на одной-единственной фабрике в Москве. И дело не только в чипсах, верно?..

— Гера, ты о чем задумался? — Тася взъерошила мне волосы. — Чего такой серьезный? Вон — гостиница впереди, не прозевай!

— О чем думает белорус каждую свободную минутку? — улыбнулся я.

— И о чем же?

— Ясное дело — о бульбе! Ну, и о судьбах мира, конечно.