Эффект бабочки в СССР

Глава 25, в которой всё только начинается

Автор напоминает, что не разделяет политических или экономических взглядов кого-либо из героев и не является сторонником какой-либо идеологии из существующих ныне.

Волков сдался в восемь, и дальше вел машину я. Конечно, к охотничьему домику мы подъехали совершенно никакие.

А кортеж Петра Мироновича уже явно был здесь давно: охрана обосновалась в вагончиках, сам Машеров ночевал в одной из комнат недостроенного дома. Под навесом я увидел трофеи: несколько бобровых шкурок. Батька Петр был страстным охотником…

Нам навстречу вышел заспанный Сазонкин:

— Явились! И Белозор с тобой? О-о-о-о, я знаю кто будет варить кофе. Гера, я как не пробовал делать по твоему рецепту — ни черта не получается. Специи есть, всё есть — показывай еще раз!

Пришлось варить кофе. Домик сам был уже оборудован, оставался только косметический ремонт, который в некоторых комнатах был уже поведен. Мы собрались на кухне — я, Волков и Сазонкин, и, позевывая, принялись готовить завтрак.

— Ни поваров, ни доктора — никого с собой не взяли. Я и охрана, да и то — по кустам прячемся. Миронович хотел тишины… Ходит в последнее время смурной, — говорил Сазонкин. — Сложный октябрь предстоит. Хотел тишины — а вас позвал.

Я, колдуя у плиты с механической кофемолкой, глубоко вздохнул.

— Молчи, — сказал Сазонкин. — Пристрелю! Про это он особо предупредил: чтобы ты не смел со своими воспоминаниями влезать, до конца октября. Если захочет — сам спросит.

У меня на сердце свербело: 4 октября — день Икс! Точка бифуркации. Переживет его Машеров — значит всё не зря. Значит, не зря один дуроватый попаданец трепыхается! А тут — «пристрелю». И пристрелит ведь… Волков орудовал с ножом и венчиком: крошил зеленый лук, нарезал вареную колбасу кубиками, взбивал яйца с молоком. Странно было видеть его за приготовлением самого ординарного омлета. Мне всегда казалось — он должен готовить бифштексы. С кровью!

— Ладно, пойду посмотрю, что там Петр Миронович. Вроде как проснулся, в душ пошел. Накрывайте на стол, скоро будем…

Мы с Волковым переглянулись. Интересные нам достались роли! Тем не менее — поставили тарелки, вилки, ножи, хлебницу с черным и батоном, масленку со сливочным маслом… Омлет и кофе приготовились одновременно, и в эту же секунду в дверь кухни вошел Машеров.

— Ба! Все в сборе! Василий Николаевич, Герман Викторович… — сказал он и протянул руку для рукопожатия, а потом втянул носом воздух и улыбнулся: — И не думал, что с утра буду такой голодный… Пахнет здорово! Приступим?

И мы приступили. Омлет с колбасой и луком получился у Волкова великолепно, хлеб был свежий, да и кофе мой не подкачал, все воздали ему должное.

— Товарищи, это не совсем честно с моей стороны, но вы оба — люди непростые… Я хотел задать вам пару вопросов — чисто гипотетических. Да, я задавал их и другим людям, из разных отраслей народного хозяйства и общественной жизни, но…

Машеров отпил кофе и блаженно зажмурился.

— …но к каждому из вас у меня особое отношение. Однако — это не за завтраком. Есть и другие темы для обсуждения. Василий Николаевич, что там за история с новой модельной линией мебели?

— Минуточку! — Волков оживился. — Сейчас схожу за бумагами.

Он встал из-за стола и вышел. А Машеров перевел взгляд на меня:

— Что касается интервью с Ахмад-шахом… Там ведь было еще что-то, не для печати?

Я поперхнулся кофе и закашлялся, Сазонкин обошел стол и хорошенько врезал мне по спине. Идиотская традиция — человеку и так плохо, давайте ему еще позвоночник сломаем!

— … кхе-е-е-е, да, Петр Миронович, было. — я поднял глаза к потолку, вспоминая. — «И если бы среди тех, кто решает судьбу Союза, был кто-то авторитетный, настоящий вождь и настоящий воин, который умеет держать слово, обладает своим видением и не побоится пожать мне руку при встрече… То ты мог бы свести меня с таким человеком. С таким человеком мы могли бы договориться. Мы могли бы поддержать друг друга, помочь друг другу сохранить наши страны!»

— Это Масуд сказал? — Машеров был невозмутим.

— Да. Так — или очень близко к тексту.

— И вы считаете…

— Я считаю — вы и есть такой человек, Петр Миронович. Больше некому.

Машеров отпил еще немного кофе, а потом сказал:

— Да, я, пожалуй, побеседовал бы с этим партизаном. Есть в нем что-то такое… Кажется, он человек чести? «Не побоится пожать руку», каково? — батька Петр посмотрел на свою внушительного размера ладонь и усмехнулся.

— Насколько я могу судить — так и есть.

— Что ж, вернемся к этому разговору… В ноябре, после седьмого. Да! Думаю, к тому моменту всё прояснится.

Я тоже надеялся, что к тому моменту всё прояснится, но говорили мы с ним, похоже, о разных вещах. А потом пришел Волков, принес чертежи и эскизы новых моделей мебели, мы убрали со стола и принялись обсуждать будущие новинки так, как будто ничего важнее на этом свете не было!

— …светлые породы дерева для корпусной мебели и обивка из льна или хлопка для мягких комплектов — это всё мы можем делать на месте! Дубровицкая текстильная фабрика наконец-то вздохнет — будут у них заказы… Фурнитурой озаботим ДМЗ, Рикк эти заказы с руками оторвет… — Волков был в своей стихии.

Машеров же зрил в корень:

— Скандинавский минимализм, говорите? Признавайтесь, Белозор — к нынешней Скандинавии это имеет мало отношения, верно?

— Это имеет отношение к нынешней Белорусской ССР, да? — выкрутился я. — Лен, дерево, светлые тона… Добавим красного орнамента, например, на обивке кресла или подушках — куда как хорошо будет!

— Ну и жук, ну и жук… Оршанский льнокомбинат не поймет, Пинскдрев и Ивацевичи — тоже. Если продукт пойдет в массы — придется делиться, Василий Николаевич!

— Поделимся. Но мы будем первые! Наладим производственный цикл — а потом хоть в Оршу, хоть в Ленинград.

— Амбициозный вы человек, товарищ Волков! — усмехнулся Машеров. — Интересно, как далеко ваши амбиции простираются? И что вы скажете, если производство новой модельной линии придется налаживать не вам?

Волков опешил:

— В каком смысле — не мне?

Машеров поднялся со своего места:

— Пройдемся? Гера, мы вас оставим — но вы не скучайте, осваивайтесь. Валентин Васильевич покажет вам библиотеку, вообще — тут чудесный воздух, прогуляйтесь, осмотритесь…

Таким растерянным я Волкова никогда не видел. Этот суровый мужчина беспомощно смотрел то на меня, то на Петра Мироновича, а потом покорно вышел с ним за дверь, ухватив своё пальто.

— Ну пошли библиотеку смотреть, что ли… Это у них на долго будет, — проговорил Сазонкин со вздохом. — Машеров предложит, Волков откажется из любви к Дубровице, потом Машеров напомнит про Родину и скажет кое-что еще, посерьезнее — Волков предложит пятьдесят кандидатур вместо себя… Думаю, в этот раз Волков сдастся. Потому что нечего ему было про чистки говорить… Ляпнул про тех, которые «подлецы, взяточники и крохоборы» — теперь самому разгребать придется.

По спине у меня холодок пробежал: чистки? Какие чистки? Я представил, каким рафинированным чудовищем мог бы стать Волков, получи он в руки власть, подобную власти Ежова или Ягоды, и вздрогнул. Черт меня дери, этот любитель благоустройства, идеалист от производства с мутным военным прошлым, душный «человек с дубовым сердцем» — страшное оружие в умелых руках, похуже ядерной триады!

А руки батьки Петра были как раз те самые… Которые со стальной хваткой.

Ещё страшнее было от того, что всё это Сазонкин говорил будничным тоном, как будто моя вовлеченность в эти дела — штука решенная и сомнению не подлежит. Похоже, моей мнимой свободе приходил конец.

Встретились мы за обедом, который приготовили уже без нас. Наверное — кто-то из охранников.

Волков был мрачнее тучи, тыкал вилкой в кусок утки, добытой накануне Петром Мироновичем, и едва ли зубами не скрипел. Машеров напротив, казался веселым, рассказывал какие-то истории из своих зарубежных поездок, и посматривал на Василия Николаевича искоса.

— А скажите-ка Гера, — проговорил он, когда с уткой было покончено и мы отдавали должное крепчайшему черному чаю и яблочному пирогу. — Если бы у вас была необходимость изменить что-то в нашем, советском государстве, что бы вы предприняли?

— Необходимость или возможность? — осторожно уточнил я, поставив на стол чашку с чаем.

— Предположим, и то, и другое, — Машеров сцепил пальцы рук в замок и выжидающе смотрел на меня.

Эх, язык мой — враг мой…

— Ну как? Фабрики — рабочим, землю — крестьянам, вся власть — Советам! — выдохнул я.

Над кухонным столом повисла гробовая тишина. Даже Волков перестал скрежетать челюстями.

— Да вы, Гера, радикал! — мягко улыбнулся Машеров. — Вы страшные вещи предлагаете!

— Это не я, это дедушка Ленин! — я поднял вверх руки, обозначая готовность сдаться.

— Да! — сказал Волков. — Землю — в аренду. Акции предприятий — каждому работнику, пропорционально. Советам — самостоятельность… Что там еще было? Каждому — по потребностям? Я жене вынужден колготки доставать! Да! Доставать, понимаете? Я — директор завода. У нас что — люди тупые и колготок нашить не могут? Или ниток нет? Или чего у нас нет? Дайте людям возможность шить колготки!

Василий Николаевич явно и до того был в ярости, и моя реплика сорвала ему клапан, так что теперь из него «штось отходило», как говорила Пантелевна. Страшные вещи теперь говорил он.

— То есть я так понимаю, с моим предложением вы уже согласны? — вперился в него глазами Машеров.

Ровный, уверенный взор старого партизана столкнулся с хищным, свирепым взглядом Волкова.

— Да! — выкрикнул Волков и стукнул по столу своей сухой, крепкой ладонью. — Новая структура, говорите? Служба Активных Мероприятий? Черт с ним, называйте как хотите. Я этих сволочей живьем жрать буду!

В Дубровицу я возвращался поездом. Вопросов у меня было явно больше, чем ответов, и самый главный из них звучал примерно так: кой хрен я вообще там делал, в этом Выгоновском?

Сентябрь пролетел незаметно. Товарищи «сверху» меня не трогали, ничего не напоминало о странной встрече в Выгоновском. Срок нашей с Тасей женитьбы постоянно сдвигался — то одно, то другое. Я по выходным часто гонял с командировками по Белорусской ССР — там завод новый открыли, здесь — путепровод построили, или новую-оригинальную линейку мебели в производство запустили. У Таисии с началом учебного года в школах тоже добавилось работы: она по своей неугомонной привычке совершала «хождения в народ», агитировала пионеров за биатлон.

Эффектная тренерша производила одинаково взрывное впечатление и на девчонок, и на мальчишек: первые хотели сами быть похожими на нее, вторые — хотели проводить время с девчонками, похожими на нее. Так что популярность зимних видов спорта в белорусской столице среди подростков возросла если и не кратно, то — вполне ощутимо. Соотвественно — возросла и нагрузка на отдельно взятую мастера спорта Морозову…

Лисичек-сестричек Васю и Асю из садика забирали по очереди — воспитатели к этому привыкли, и лишних вопросов не задавали. Ни в моем корпункте, ни у Таси, в Раубичах, партийный актив в нашу личную жизнь тоже не лез. Я подозревал чей-то грозный «ай-яй-яй» сверху… Вечером мы делали детские игрушки: я таки напилил кубиков для «Дженги» которую обозвал просто «Башня», Тася рисовала абстрактные карточки для «Диксита», который теперь звался «Ассоциации». Были и другие придумки: может быть я и не помнил всего детально, но мы с Морозовой здорово развлекались, придумывая правила и рисуя игровые поля, карты и мастеря фишки.

При отсутствии компьютера и интернета для меня это было хорошим упражнением для мозга: вспоминать игры будущего, а Таисии просто было весело — с ее-то легким характером и творческой натурой! Дети просто радовались: еще бы, взрослые наконец-то сбрендили и только и делают, что играют в игрушки! Пусть и довольно странные…

А потом вдруг настало третье октября. Когда я увидел эту дату на календаре — 3 октября 1980 года, сердце у меня ёкнуло. Я просто пришел с работы, открыл дверь и вперился взглядом в эти чертовы цифры…

— Та-а-ась, — сказал я. — У меня завтра командировка… В Смолевичи.

— Гера, что-то случилось? — она вышла на встречу, держа на руках Аську — всю перемазанную в сметане.

— Нет. Надеюсь что нет… Просто после обеда надо будет отъехать.

— Жаль… Думала — в кафе-мороженое сходим! Васька просила.

— Гера, сходим в мороженое? — раздался из комнаты голос Василисы.

— Давайте в воскресенье, ладно?

— Ну ла-а-адно… — старшая явно расстроилась.

Ночью я не спал, ворочался с боку на бок, проснулся разбитый — и взялся утеплять балкон, потому как с такими расхристанными нервами общаться с девчатами мне было противопоказано. Тася хмурилась, но ничего не спрашивала. Когда я уходил, чмокнула в щеку, протянула тормозок с бутербродами и термос с чаем и сказала:

— Береги себя, Гера, ладно? Мы тебя любим.

— И я — вас…

В 15–00 4 октября, в субботу, мой «козлик» стоял на обочине у перекрестка на Смолевичи, рядом с птицефабрикой. Чтобы заглушить дурные мысли, я включил радиоприемник, который кустарным методом мне таки присобачили на приборную панель умельцы из местного гаражного кооператива, запитав его от автомобильного аккумулятора.

— Легко на сердце от песни веселой… — надрывалось радио.

Какое, к черту, легко? Я сидел в удобном водительском кресле как на иголках! Всё ли я сделал как надо? Достаточный ли эффект произвела бабочка по имени Гера Белозор, чтобы здесь, на этой злосчастной дороге не случилось трагедии, во многом предопределившей судьбу Союза?

Часы тикали. По дороге мимо проезжали редкие грузовики и легковички, миновало 16 часов, стрелки приближались к 17, и вдруг бодрые песенки на радио сменились боем курантов. Колокол бил тревожно, гулко… Зазвучал голос диктора:

— От Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, Президиума Верховного Совета СССР, Совета Министров СССР! Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Президиум Верховного Совета СССР, Совет Министров СССР с глубокой скорбью извещают партию и весь советский народ, что третьего октября тысяча девятьсот восьмидесятого года трагическая случайность, повлекшая за собой авиакатастрофу, унесла жизнь Генерального секретаря КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР Леонида Ильича Брежнева, а также дорогих товарищей, членов Политбюро ЦК КПСС…

Я в полном охреневании слушал как усталый мужской голос перечисляет длинный список, и с трудом вылавливал отдельные фамилии: Андропов, Черненко, Тихонов, Суслов, Громыко… Эффект бабочки, говорите? Нихера себе — эффект!

— Обязанности Председателя Совета Министров СССР с тяжелым сердцем и глубокой скорбью принял на себя кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, Первый секретарь Коммунистической Партии Белоруссии Петр Миронович Машеров. Председателем похоронной комиссии единогласно был избран член Политбюро ЦК КПСС, председатель Ленинградского областного комитета КПСС Григорий Васильевич Романов… — закончил, наконец, диктор.

— Листья дубовые падают с ясеня, — продолжил его мысль я. — Вот нихера себе, так нихера себе!

Эта фраза была последней, которую я успел сказать и подумать, прежде чем свет Божий мне заслонил борт огромного самосвала. Раздался жуткий грохот, и всё вокруг почему-то заполонила сначала картошка а потом — кромешная тьма.

…Стук в дверь был вялым, слабеньким — как будто кто-то стеснялся войти или обладал атрофированной мускулатурой. Я попытался открыть глаза, и веки с трудом подчинились: первым, что я увидел, была гладкая, ламинированная поверхность письменного стола, а вторым — небольшой бюст Машерова рядом с двумя круглыми колонками аудиосистемы. Какого хрена вообще?!!

Это что — опять редакция «Маяка»? Какая-то не такая редакция!

В дверь снова постучали. Я не спешил отвечать, и попытался оглядеться. Первым делом я уставился на свои руки. СВОИ РУКИ! Это, черт бы меня побрал, были весьма знакомые худощавые жилистые запястья, покрытые вязью татуировки, никак не похожие на огромные, как ветки дуба, лапищи Белозора! Дурдом на этом не заканчивался: передо мной стоял монитор — вогнутый, тонюсенький, дюймов на двадцать, не меньше! На нем мелькала какая-то заставка — костер, горы, речка — весьма достойного качества. И внизу, посерединке, на рамочке знак качества: «сделано в ССР». С двумя буквами «С»!

Сеанс охреневания прекратился появлением некоего полного патлатого парнишки в кофте с капюшоном. На груди имелся принт с Гагариным и надпись «Юра, мы исправились!» Бл*ть, я походу саданулся черепом, и нахожусь в реанимации, или может быть — в дурке, или вообще — помер, и это моё личное преддверие Рая? Или — Ада?

— Ты что, опять спишь в кабинете? От работы кони дохнут! Утро уже, к тебе посетитель…

— Какой посетитель? — спросил я, и вздрогнул от звука СВОЕГО голоса.

Ну да, не белозоровский баритон, но…

— Какой-то старикан, злющий такой! Белозёров, Белоозерский…

— Белозор, туебень! — раздался тот самый баритон, и мощные лапищи переставили обладателя классной толстовки куда-то в сторону.

Седой могучий старик со шрамом поперек левой стороны лица шагнул в кабинет и захлопнул за собой дверь.

— Ду нот дистурб, кур-р-р-ва! — сказал он с жутким акцентом, как в американских фильмах про плохих русских. — Так вот ты какой, северный олень!

Я смотрел в его карие глаза, на лицо — суровое, покрытое шрамами и морщинами, но все-таки обаятельное, и на всю его великанскую фигуру и не мог поверить: меня что, всё-таки разорвало на тысячу маленьких медвежат? Это что, там, внутри этого старика — я?

КОНЕЦ*

*в том случае если вы не захотите четвертый том.

Если захотите четвертый том — читаем дальше:

— Так, я вижу — тебя распирает, — заявил Белозор и сел прямо на стол, рядом с бюстом Машерова. — Но просто молчи. Молчи и читай… Кур-рва, да где оно тут?

Он по-хозяйски залез в верхний ящик, покопошился там и сказал:

— Вот, держи и читай. Внимательно читай, у тебя очень мало времени, скоро очнешься… — он протянул мне стопку распечаток, оформленных как раз для подачи на публикацию.

— Куда?.. Какого?..

— Молчи и читай говорю, я соломки тебе… Себе… Подстилаю! Может, хоть глаз сохранишь… — он почесал левую сторону лица и шрам на ней.

А я глянул на заголовок материала и снова почувствовал, что схожу с ума: дата — 28 декабря 2022 года, рубрика «Этот день в истории», заголовок — «100 лет Союзу Советских Республик»! Накануне юбилея писал, получается?

Мои глаза забегали по строчкам, и с каждым проглоченным словом, с каждым крохотным движением зрачков я чувствовал, как уплывает из меня сознание…

— А ну! — сказал Белозор, замахнулся рукой и — ДАЦ! — врезал мне пощечину. — Дочитывай! Обойдутся они там, пять минут ничего не решат!

И я дочитал.

КОНЕЦ третьего тома.

Ох, ёлки, аж самому смешно))) ну, как-то так друзья-товарищи. Я сделяль, пошел думать. Концовка мне нравится. Четвертый том — начну, наверное, скоро, не прерываясь на другие проекты. Название есть, основная идея — в общем-то тоже, нужно продумать нюансы. При хорошем раскладе через неделю или десять дней начну выкладку, если вы не решите, что на сим лучше закончить.