Эффект бабочки в СССР

Глава 4, в которой у Дубровицы появляется новое название

Я повис на канатах, принимая на руки и пресс град ударов Рикка. Главный Дубровицкий металлург, кажется, был двужильным — он лупил меня как отбойный молоток уже, наверное, секунд тридцать. Наконец этот железный человек выдохся, попадания стали смазанными, нечеткими, Борис Францевич просто бросал руку впереди тормозил долю секунды перед тем, как отдернуть ее обратно.

Этим я и воспользовался — нырнул под атакующую правую и раз-раз — крепко приложил его в корпус!

— Кх-х-х-х! — директор ДМЗ отпрыгнул, дыхание тяжко вырывалось у него изо рта. Он сказал: — А и здоров же ты, Белозор! Я тебя бью-бью, а ты не падаешь!

— Не дождетесь! — я зря бодрился, накидал он мне по самое не могу, голова гудела так, будто в нее стучались кувалдой, а из рассеченной брови лилась кровь.

Брошенный мельком взгляд на электронные часы подтвердил — идём на рекорд! Восемь минут в ринге без перерыва — это адский ад! Нужно было или что-то решать с Борисом Францевичем, или прекращать бой. Первым сваливать с ринга? Не-е-ет, в Федерации дворового бокса это — практически признак поражения, хотя априори проигравших в этом виде спорта нет. Так что я собрал остатки физических сил и мужества и резко поменял стойку. Пошел ва-банк! У боксеров-правшей левая рука обычно в ходе боя задействована чаще, правую приберегают как засадный полк или резерв Ставки Главного Командования, чтобы вмазать как следует в нужное время в нужное место.

То, что сделал я, вообще-то было не принято. Я стал наносить короткие, «фехтовальные» удары по рукам, голове, плечам, корпусу Рикка, заставляя его отступать. И — о, да! Он споткнулся! Зацепился пяткой при отступлении за какой-то шов в покрытии ринга и грянулся спиной на землю! Нет, я не отправил его в нокдаун — это была случайность, но она давала мне шанс выйти из боя с честью.

Я тут же демонстративно стянул с себя перчатки и подошел к нему, чтобы помочь подняться.

— Эхе-хе, Герман Викторович, а ведь мы бы еще пободались, не случись этакого недоразумения… — кряхтя вещал Рикк.

— Непременно, непременно, Борис Францевич, — вторил ему я, моргая залитым кровью из брови глазом. — Мы бы ого-го еще, если бы не вот это вот!

Было отрадно понимать, что мой противник тоже огреб капитально и едва держался на ногах от усталости.

— Б-бой окончен? — спросил Виктор Иванович Лопатин, бессменный рефери, председатель Федерации и будущий директор Дворца спортивных единоборств.

— Да-а-а! — хором заявили мы с Рикком.

— Д-доктор! — сделал приглашающий жест Лопатин.

Пожилая лихая тётенька в белом халате принялась нас латать и материть. Материлась она виртуозно, я таких оборотов в жизни не слыхал. Если обобщить — то вертела она нашу Федерацию дворового бокса вместе и всех идиотов, которые приходят сюда чесать свои морды о чужие кулаки, по раздельности! И вообще!

— Знаете, как добрые люди Дубровицу теперь называют?

— И как же? — поинтересовались мы.

— Город разбитых хлебальников! — она употребила другое слово, схожее по звучанию, но гораздо более ёмкое.

Все присутствующие в зале боксеры радостно расхохотались, подмигивая друг другу изукрашенными физиономиями. У кого-то имелся бланш под глазом, другой щеголял шикарной ссадиной или— как я — рассеченной бровью. Тут были рабочие, водители, инженеры, пара директоров, учитель, мусорщик, мясник, бухгалтер… Ну, и я, грешный — журналист районки.

— Восемь минут тридцать две секунды! — провозгласил Тимоха. — Рекорд!

— Ур-р-ра-а-а!!! — заорали мужики и кинулись нас обнимать.

Последний рекорд поставили Волков с Поликарпычем — старым соратником Лопатина. Они месили друг друга семь минут сорок четыре секунды, и это был настоящий Сталинград. Теперь вот — мы с Рикком стали рекордсменами.

Подскочил Тимоха и стал совать мне в лицо какие-то тетрадные листочки:

— Смотри!

С этим у нас было строго. В ринг не пускали человека с травмой. Медик наш, Марфа Васильевна, и убить могла. А потом реанимировать. Потому следующий бой у меня будет не раньше, чем через две недели, но — никто не мешает приходить на лопатинские тренировки…

Вообще — значок на сотку я, наверное, уже заслужил. Ведомость с временем, проведенным в ринге, вел сам Лопатин. Но дело это было непростое — добить «ринговое» время до ста — ведь средний бой длился минуты три-четыре, потому как спарринговали у нас спортсмены непрофессиональные, народ быстро выдыхался. Отличный получался стимул бросить курить и заняться кардио-тренировками. Бег там, гребля, плавание. Мы, мужики, народ такой — нам только дай самоуничтожением позаниматься. Если бросать самоуничтожаться при помощи алкоголя и никотина — так только для того, чтобы качественно огрести по роже. И, знаете, это работало!

Привалов как-то на заседании Горсовета хвастался, мол, за последние два месяца массовых драк «район на район» зафиксировано не было от слова совсем, да и количество пьяных «хулиганок» снизилось. И хвалил совместную работу с Федерацией — мол, вот какие молодцы, профилактика правонарушений через спорт. Отдельное спасибо досталось Волкову — он пустил в свой, ПДОшный, спорткомплекс любителей бить друг другу морды.

Движение росло и ширилось — мужики приходили опробовать свои силы с разной регулярностью, но человек пятьсот с января на нашем ринге точно побывало. Ну, а что? Наденут два таких кузьмича перчатки, поволтузят друг друга с минуту — а потом разговоров на две недели, мол, я вот так, а он — вот так, а надо было эдак!

Пятьсот человек для районного центра — это очень-очень много. Это сейчас Дубровица — город разбитых хлебальников. Если традиция укрепится и разрастется — Дубровица станет городом самых крутых мужиков в Союзе! А Новые Васюки станут шахматной столицей Вселенной…

— Надо зашивать, — сказала матерщинная докторица, глядя на мою бровь, и добавила пару крепких выражений. — Иди ты на… На прием к Тихановичу. Он один над вами, туебнями, власть имеет!

Это была абсолютная правда. Хирург от Бога, человек в высшей степени мягкий и с интеллигентными манерами, мог построить стройными рядами любого, даже самого строптивого больного.

— Что, Белозор, никак не дождетесь, когда на вас наденут деревянный макинтош? — Михаил Федорович неодобрительно косился на меня сквозь очки. — У вас такой образ жизни, что дожить до сорока будет большим достижением.

— До девяноста, Михаил Федорович, планирую. Дико интересно — как оно там будет, в две тысячи сороковом году-то!

— Хм! А в двадцатом что будет — не интересно?

— Да вот как-то присутствует у меня некое наитие, что в двадцатом ничего особо хорошего не будет…

— Наитие, говорите… Чудной вы человек, Белозор!

Штопал он меня без анестезии. Принципиально. Чтобы морду в следующий раз не подставлял. А я вдруг кое-что вспомнил.

— Доктор! Ащ-ща-а-а-а… — очередной стежок иголкой по живому дался мне нелегко. — Доктор, вот вы тут всё про всех знаете… А не попадал ли в больницу некто Федор Архипович Нестерчук этим летом, житель улицы Революционной?

— Ну ты дал, журналист! Летом-то? Поди, упомни… А диагноз?

— Алкогольная интоксикация… Со смертельным исходом.

— Так. Ну это не мой профиль. Я — хирург-травматолог. Но — зная диагноз будет проще найти. А для чего тебе? Есть такое понятие как врачебная тайна…

— Есть и такое понятие как клятва Гиппократа. Подозреваю я, что у нас в городе народ травят несусветной дрянью…

— Это что, ты мне на совесть давить пытаешься? — поднял удивленно свои густые брови Тиханович. — Если со смертельным исходом — это тебе в морг. Там записи ведутся, да и провалами памяти тамошние специалисты не страдают. Возьми с собой «мерзавчик» и стучись туда, тебя встретят и приветят…

Подлатанный Тихановичем, я таки сходил в магазин и взял вместо «мерзавчика» настоящие, крепкие поллитра «Столичной». И вооруженный ею, пошел стучать в двери морга.

— Кто? — раздался хриплый голос из-за железной пошарпанной двери.

Я встряхнул бутылкой, раздалось характерное бульканье. Дверь открылась и в проем высунулась волосатая рука, требовательно пошевелив пальцами. Сунув сосуд в эту устрашающую пятерню, я отступил на шаг назад. Хрустнула пробка, послышался звук льющейся жидкости, шумные глотки, смачный вздох — а потом дверь открылась.

— О! — сказал невысокий и очень волосатый дядька лет сорока пяти. — А я тебя знаю. Ты пишешь про всякое говно.

Вот спасибо так спасибо! Очень лестная оценка моей журналистской работы…

— Так точно, Герман Викторович Белозор к вашим услугам. Мне нужна помощь в расследовании!

— А! Опять какое-то говно нашел? — не унимался сей служитель Анубиса.

— Ищу.

— Пр-роходи! Что интересует? — он снова присосался к бутылке, двигаясь вперед по холодному темному коридору, к письменному столу, на котором одиноко горела настольная лампа на кронштейне в виде пружины.

— Интересует некто Федор Архипович Нестерчук, должен был появляться тут летом примерно, в июле или августе. Алкогольная интоксикация. Проживает по улице Революционной.

— Садись сюда, Герман Викторович, а я пока пойду в записях пороюсь, — он ляпнул донышком бутылки об стол и пошел дальше по коридору.

В морге я был впервые. Тел вокруг не валялось, только стояла у стены каталка, накрытая простыней. Пахло чем-то медицинским, свет нигде не горел. На столе лежал томик «Фауста» Гёте, конверт с адресом отправителя — откуда-то из Калининградской области. Письмо было для некоего Коломасова Федора Микикоровича. Я прищурился и поморгал — нет, не показалось! Действительно — Микикоровича… Что за имя такое — Микикор? Может — Никифор? Не было этого самого Микикровича уже его довольно долго.

— Меня Федя зовут, — сказал владыка царства мёртвых, подходя к столу с листком бумаги в руках. — Вот, я тут выписал… Потому что документы я тебе не дам ни фотографировать, ни копировать, ага?

— Ага. И что нашел?

— Ну, слушай. Я пока шёл, если честно, как зовут твоего покойничка позабыл. Так вот получилось, вылетело из головы. Возвращаться с пустыми руками мне было стыдно. Про лето-то я помнил и про улицу Революционную — тоже. И гляди, чего получается: четыре клиента, все с алкогольной интоксикацией. Трое мужчин и одна женщина. Вот списочек. Даты, имена, адрес… Ты меня уважил, я — тебя.

— Это с одной улицы? Четверо с одинаковым диагнозом за три месяца? — я почесал голову.

Понятия не имею — четыре скоропостижно скончавшихся алкоголика из неблагополучного района за три месяца — это много или мало? Кажется, всё-таки многовато. Но для того, чтобы делать выводы — недостаточно, а потому…

— Любезный Федор Кикиморович, а не могли бы вы посмотреть такие же сведения по улицам Партизанская, Кавалерийская и Гвардейская?

— Я мог бы тебе дать в зубы, — сказал патологоанатом. — Не можешь отчество нормально сказать — не позорься. Ми-ки-ко-ро-вич! Из мордвин я.

— А! Простите дурака, ладно? Чем могу вину загладить?

— Сходи за беленькой. И за солью, и за томатным соком. А я тут пороюсь пока… Может и найду, что тебе потребно!

И я пошел в магазин, потому как сидеть в морге мне не улыбалось, и перед патологоанатомом было действительно неловко. Магазин назывался «Ручеек», на крыльце у него сидели собаки и выкусывали блох из свалявшейся шерсти. Внутри работали два отдела, и к обоим была очередь. Пришлось ждать — Кикиморович за просто так делиться информацией не хотел.

Пока стоял — обдумывал ситуацию. Железки травят людей? Допустим. Одна гонит черт знает из чего самогон, вторая — продает его местным пьяницам, потерявшим человеческий облик. Тоже — допустим. Но они ведь мрут от некачественного пойла! То есть — сокращается клиентская база. Та Железка, которая из магазина, показалась мне женщиной умной и целеустремленной. По крайней мере, манипулировать людьми и планировать свои действия она умела. Тогда почему бы не гнать обычный первач, лучше даже — умеренной крепости, чтобы больше брали, почему бы не загнать весь район в долговое рабство, получать гарантированный доход… Зачем травить людей жженой резиной, димедролом и прочей мутью?

Краем уха я слушал разговор двух мужиков у отдела с алкоголем. Один что-то втирал другому про машину и внуков, второй рассказывал про рояль, который достался ему в наследство:

— …шалишь, есть гражданский кодекс 1964 года! Там черным по белому написано — у советских граждан есть право оставлять своё имущество любому человеку! Так что к черту они пойдут, бездельники! Я Афанасьичу «Победу» завещаю! — втирал один из пожилых джентльменов.

— Ага, но одна треть всё равно им достанется, прямым наследничкам. Вон, мне рояль приволокли после батькиной смерти… На кой черт мне рояль? — сетовал второй. — Лучше бы деньгами выделили. Кому нужен этот рояль? Куда я его поставлю?

— А в 13 статье новой конституции нашей — я читал — прямо говорится о том, что личная собственность и право наследования в СССР охраняются государством! Так что хрен им, а не «Победа»! — продолжал наседать первый. — Олухи! Разгильдяи! Как дрова поколоть — так не зайдут, а как «Победу» — так отпиши, деда! Я лучше Афанасьичу отпишу, оглоеды!

В голове моей что-то стрикнуло.

— «Столичную» и томатный сок, — сказал я рассеянно.

— У нас только трехлитровые банки! — пропищала продавщица.

— В смысле? Водку в банки разливают? — удивился я.

Ржала надо мной вся очередь, а я раздосадованно скрипнул зубами. Ну, идиот, Гера Белозор! Сок томатный — по три литра! Советская классика, чтоб меня!

— Давайте банку и бутылку тоже. И соль!

С полными руками я возвращался к моргу через распахнутые ворота на больничной территории. Завидев суматоху у обшарпанной железной двери, я остановился в нерешительности — кажется, туда заносили покойников, и соваться к Кикиморовичу с напитками в такой момент казалось мне большой дичью.

Он сам заметил меня из окна и выбежал навстречу, весь какой-то потерянный.

— Ну, принес? Ну, даешь! Нахрена мне три литра-то? Куда я его девать буду? А, ладно, в холодильник поставлю, от этих не убудет… На вот, тут как обещал. Мрут как мухи на тех улицах. Как будто эпидемия какая! Ты уж разберись, журналист, а то и вправду страшновато — три сердечных приступа, два кровоизлияния в мозг, одна черепно-мозговая травма и семь алкогольных интоксикаций. Чертовщина! А я побежал, у меня там клиентов привезли, надо оформить и обслужить…

Я стоял ошарашенный и мял в руках листочек со списком из имен и фамилий. Семнадцать человек в Резервации — за лето? Это что за фабрика смерти такая? И почему никто на это не обратил внимания? И тут же ответил сам себе: потому что помирали те, кто и так одной ногой в могиле стоял последние годы.

Путь мой должен был дальше лежать в БТИ — именно они имели на руках всю техническую документацию по недвижимости и вполне могли мне сказать, не переходила ли эта самая личная недвижимая собственность, бывшая во владении умерших, в руки неких случайных лиц, родством с бедными алкоголиками никак не связанных?

В одном конкретном случае я был совершенно точно уверен: агрессивные индюки и развязные гуси мне запомнились куда как хорошо!