Эффект бабочки в СССР

Глава 14, в которой намечается ловля на живца

— Так что, Виктор Палыч, говорите — всё в Пакистан идёт? — Герилович поставил прямо на письменный стол один из ящиков, а потом махнул мне рукой: — Давай, Гера. Этот тоже сюда!

На столе лежала стопка каких-то книг, стоял бюст одного поляка с ястребиным профилем и карта Демократической Республики Афганистан, полная таинственных пометок. Пожилой человек за столом — в генеральских погонах, крупный, мясистый, с красивым полным лицом, болезненно морщился. Я людей в генеральских погонах в своей жизни видал не так, чтобы много, тем более — погоны эти были куда как непростые, но, глядя на самоуверенного полковника, водрузил второй ящик рядом с первым и отошел в сторонку.

Герилович жестом фокусника открыл оба ящика сразу, и кабинет засиял всеми цветами радуги. Я стоял с вытаращенными глазами и не мог вымолвить ни слова. Наверное, так себя чувствовал Али-Баба в Сезаме или Эдмон Дантес в пещере кардинала Спада. Самоцветы, драгоценные камни — вот что скрывалось внутри этих контейнеров!

Ящики эти — не самые большие, размером с обычный дипломат и разделенные на отсеки специальными вставками, и было понятно: не так-то и много тут драгоценностей, но… Лучи обычной лампы накаливания, которая ярко светила под потолком, отражались от этих сказочных богатств и создавали впечатление, будто творится самая настоящая магия! А если представить, что все эти сокровища можно было еще и огранить, и оправить — то в этих двух чемоданах лежали на самом деле очень большие деньги.

Я не разбираюсь в камнях, но зеленые — это наверняка были изумруды, матовые синие — лазуриты, имелись и другие минералы, самые разные… Виктор Палыч был тоже шокирован, но поменьше моего. Он, видимо, подозревал, что Герилович отчебучит нечто подобное.

— Понятно всё, понятно… То есть вы раздобыли доказательство, что часть контрабанды всё-таки переправляют в Союз? И те случаи со схронами в автомобилях — не единичные? Ладно, ладно, верю… Будем работать. Теперь поясните — вы такой храбрый потому, что имеете толковую версию и план действий? И что за дуболома вы притащили в мой кабинет?

— Я не дуболом, — сказал я. — Я — Гера Белозор, журналист.

— Журнали-и-и-ист? — глаза хозяина кабинета стремительно принялись вылезать из орбит.

— Спецкор «Комсомольской правды», командирован из минского корпункта, — продолжил я с расслабленным видом.

— Герилович! Какого!! Ху… — вопль генерала был подобен рёву раненого лося.

— Спокойно, Виктор Палыч! Это наш, советский Гаврила! То есть — Гера. Он и есть моя версия! Сейчас я вам всё изложу, а потом вы сами решите, куда нас — на Колыму там, или, например, на вручение госнаграды.

— Хера тебе, а не награды, Казимир, чтоб тебя, Стефанович! Вон и так скоро в чинах меня догонишь… — несмотря на показной гнев и грубость, было видно, что Герилович этому дородному мужику в погонах очень нравится.

Генерал сел в кресло, достал из ящика стола пачку сигарет, потянул бумажный цилиндрик и сунул его в рот:

— Излагай, — он ловко чиркнул спичкой и затянулся. — Послушаю, из уважения к твоим прежним успехам.

— Излагаю, — не стал устраивать сцену Герилович. — Итак, одного молодого спецкора, который в бытность свою сотрудником районки прославился своими журналистскими расследованиями, отправляют в командировку в Афганистан. Темы расследований: браконьерство и контрабанда его результатов, организация производства и реализация алкогольной продукции, коррупция и мошенничество в кладбищенском деле, поимка серийного убийцы — маньяка… И вот теперь, в тот самый момент, когда ваш покорный слуга шарится по горам в поисках караванов с лазуритом, этот самый журналист оказывается вместо Ташкента в Термезе…

— А Термез по-вашему…

— Важнейший перевалочный пункт. Как сказали бы за океаном — хаб! И первое, что делает журналист в Термезе — это наведывается в особый отдел, к Валееву. А еще — идет в столовую, кушает там, смотрит, слушает и вообще ведет себя на аэродроме вполне расслабленно. Потом ему в сопровождающие дают небезызвестных вам товарищей из Московского погранотряда — старшин Гумара и Даликатного. Напомнить их послужной список? И вот, три богатыря едут с колонной во-о-от по этой дороге, — полковник потянулся и ткнул пальцем в извилистую линию на карте, которая обозначала трассу Термез — Мазари-Шариф. — И тут можно начинать загибать пальцы: нашего Белозора атакуют в первый раз. Совершенно по-идиотски: подставили какого-то фанатика или отчаявшегося из местных, указали ему БТР — он пальнул, и был изрешечен пулями.

— Думаете — журналиста нашего пугали? Хотели, чтобы он вернулся обратно?

— Или по приезду в Кабул сидел в четырех стенах и переписывал пропагандистские методички, боясь нос на улицу высунуть, — кивнул Герилович. — А получилось бы прикончить — и то не беда. Одним бэтэром больше, одним меньше… Там такая логика, кажется. Но — покушение, так или иначе, не удалось. И Белозора привозят в Мазари-Шариф, где он начинает шариться на местных рынках, присматривать товар, покупать всякую чушь…

— Шемаху я купил, а не чушь! У меня уши обгорели! — вставился я, постепенно начиная понимать, куда клонит Герилович.

— Уши… Тихо, дальше слушай! Потом Белозор — то есть ты — сразу же прешься прощупывать Пятницкого…

— А Пятницкий это… — я снова потерял суть.

— Ну, комендант! Жирная жадная проститутка. Я б его лично расстрелял, да руки пока что коротки, но с твоей везучестью мы их всех к ногтю прижмем! Они к тебе тянутся, как мухи на мёд!

— Мухи слетаются на другую субстанцию, — критически глядя на меня, проговорил Виктор Палыч. — Понятия не имею, с чего бы этим так испугаться…

— А вы подшивочку «Комсомолки» поднимите, почитайте… Много вы знаете журналистов из районок, кто публикуется в «Комсомольской правде» и ведомственном журнале МВД? И многим ли на республиканском уровне разрешается потрошить директоров предприятий, кошмарить райкомы и обкомы?

— Во-о-от как? То есть эти могли подумать, что те послали вашего Белозора потыкать палкой в улей?

Герилович довольно хмыкнул:

— А вы уверены, что этого на самом деле не произошло? У него в кармане бумажечка, на которой написаны контакты некоего Казимира Стефановича Гэ, между прочим.

— А кто написал?

— А вот это увольте, Виктор Палыч. Этого я вам не скажу. А скажу, что Белозор вместе с Кандауровым вытащили меня и ребят из кабульской роты, когда мы прижучили этих камненошей, а душманы прижучили нас! Что должны были подумать эти, когда мы вместе прибыли в рембат?

— У них что — и в рембате кто-то есть?

— Ну, кто-то же пакует камешки из Панджшера в схроны в технике? А Кундуз для этого место весьма удобное, а? Кто-то же запихал змеюку Белозору в кровать? Видите, какой у нас хороший живец получается — его можно протащить по всему Афгану, и всякая дрянь повылезает наружу. Очень удобно!

— Хе-е-е хе! — генерал развеселился. Ему явно понравилась такая мысль. — Звезда белорусской журналистики? Мастер остросюжетных репортажей и спец по расследованиям? Мы еще и растрепать о нем можем, погромче, а? Как лучше это сделать?

— Интервью с Кармалем, Наджибуллой, Тухариновым, Громовым, Рябченко, выезды с вашими и витебскими ребятами за пределы города в «зеленку», репортаж с места боев, прогулки по Кабулу, беседы с местными жителями и советскими специалистами… — начал сыпать предложениями я. — Мне рубрику в «Комсомолке» дали, если не будете чинить препятствий — я сам о себе растреплю.

— Это откуда ты такой наглый взялся? — удивился Виктор Палыч. — А главное — такой осведомленный! Ты посмотри на него, полковник! Он же эта, как его… Акула пера! Его тут едва не прикончили три раза подряд, а он за сенсациями гонится! Тебе бы это, на Би-Би-Си работать! Рвач!

Меня порядком бесила такая манера разговора, но виду я не подавал: рассматривал бюст великого и ужасного чекиста. У него на носу сидела вялая, толстая муха и потирала лапки. Задние.

— А давайте дадим ему награду! — сказал вдруг Герилович. — Например — медаль «За отвагу». Вот это будет номер!

— «За отвагу» в Отечественную давали санитару, который 15 человек вынес, — строго проговорил генерал. — Вместе с оружием.

— А этот — цельного полковника спас! И пацаны наши каждый пятерых стоит! — не сдавался Герилович.

Далась ему эта медаль!

— Кандаурова — того наградим. И пилота, который горящий вертолет посадил — тоже. А этого шпака — ну уж нет! Что мне ему — знак почетного донора выписать? Или медаль «За спасение утопающих»?

— Ну, хоть благодарность там, и письмо в редакцию «Комсомолки», мол какой у вас замечательный спецкор, и всё такое прочее… Но я бы представление на «За отвагу» всё равно сделал. Если б вы видели, как там хреначили, и как он пацанов тащил! Три осколка из броника вытянул потом, я сам видел!

— Благодарность, говоришь? — проигнорировал последний пассаж Гериловича генерал. — Вот это можно, почему нет? Приурочим к награждению вертолетчиков. Перед строем, всё красиво… Так, давай, определи его на постой — через пресс-атташе, или не знаю… А потом начнем прорабатывать детали.

— Минуточку, — сказал я. — У меня есть условия.

— Ого! — Виктор Палыч удивлялся всякий раз, как я подавал голос. Кажется, попытайся начать с ним беседу тумбочка — реакция была бы такой же. — У тебя еще и условия? С кем еще попросишь интервью?

— С Ахмад-шахом Масудом, — я думал, что это шутка.

— Ты охерел? — воззрились на меня оба сразу.

Шутка не удалась.

— Мне нужно, чтобы мои материалы для газеты вычитывали и одобряли сразу. Хотелось бы адекватного сотрудничества, конструктивной цензуры. Я понимаю, что без нее никак — не в бирюльки играем. А я в военной специфике ни в зуб ногой, если кто-то будет одергивать — это пойдет только на пользу. Но крючкотворство и маразм — этого я и в районке своей накушался. Хотите играть в свои игры — играйте, делайте свою работу. А я буду делать свою. Разрешение на материалы с полей у меня есть, Родина должна знать своих героев — это решение приняли и на республиканском, и на союзном уровне. Теперь нужно, чтобы не чинили препон здесь…

Вот этот самый «вездеход» мне своей волей сделал Машеров. Всё-таки он был кандидатом в члены Политбюро — а это в нынешних реалиях самый-самый верх. За одну ступеньку до небес. Как ему удалось уговорить кремлевских старцев приоткрыть завесу тайны над деятельностью Ограниченного контингента советских войск в Демократической Республике Афганистан — понятия не имею, но — даже учитывая известные ограничения — это был огромный прорыв, невозможный в моей родной реальности.

— Черт с тобой, золотая рыбка, — сказал Гериловичу Виктор Павлович, просмотрев мои бумаги. — Плыви себе нахрен. И акулку пера эту с собой забери. Сам буду его материалы просматривать.

Понимание, насколько сильно я попал, и во что всё это может вылиться, пришло несколько позже — когда мы шли, вдыхая прохладный ночной воздух, по району типичных «хрущовок». Местные жители — советские специалисты, афганцы из госслужащих и все остальные почему-то называли эту часть Кабула то Старый, то Новый район — по-разному. Может быть, раньше тут был один микрорайон, а потом пристроили еще один? Черт его знает.

— Это где это мы были, Казимир Стефанович? Что за дом такой, погружен во мрак?..

— «…на семи лихих, продувных ветрах!» — подпел Герилович. — Он и есть, Гера, он и есть. Представительство конторы с аббревиатурой из трех букв. Думаю, ты и сам понял.

Это было странно. Кажется, ведомство Гериловича и эта самая «контора из трех букв» не особо ладили, но что я знаю о местных раскладах? Вообще, я старался об этом не думать — но периодически накатывало. По-хорошему — один щелчок пальцев, и отправляется Гера Белозор деревья валить куда-нибудь в Надым. Или в Надыме — тундра и нет деревьев? В любом случае — Надым может и раем показаться, если какой-нибудь секретный энтузиаст решит взяться за меня всерьез… Надеюсь — не решит. Да и Сазонкин вроде как говорил, что прикроет меня, если я сильно наглеть не буду. Но что значит «сильно» в моей ситуации?

У одного из подъездов дежурил афганский сарбоз с автоматом наперевес: наверное, там жил какой-то важный местный чиновник. Тут была вода, газ в баллонах, электричество — не очень-то это отличалось от того же Термеза. Но впечатление было обманчивым — в паре километров отсюда, на склонах гор ютились убогие глинобитные хижины, где и воды-то нет, не говоря уже о центральной канализации и линиях электропередач!

Каждое утро профессиональные водоносы наполняли свои огромные кожаные бурдюки внизу, на водопроводах центральных улиц, и пёрли на своих спинах наверх пешком, чтобы продать за какие-то гроши таким же нищим людям, как и они сами. Десять афгани за бурдюк — этого едва хватало на ужин… И так жила большая часть Кабула, да что там — большая часть всей страны!

— К пресс-атташе я тебя сегодня не поведу. Пойдем есть и спать, — заявил Герилович. — Так что особенно не разгоняйся — мы уже почти добрались. Тут у девочек в двушке комната свободная…

— У девочек? — напрягся я.

— Ну, русистки. Как правильно? В общем — преподаватели русского языка. Хорошие девочки. Бывалые. Сомали прошли, например, — он решительно шагнул в подъезд и принялся подниматься по лестнице.

— Ах, Сомали-и-и-и… — сделал вид я, что понял. — Слушай, а мы вот так шатаемся — комендантского часа разве нет?

— Есть. Но не для нас.

Он помахал рукой военному патрулю — солдаты были то ли узбеками, то ли туркменами. Военнослужащие козырнули, но как-то вяло. Откуда тут его все знают? Он что — пресловутый «русский Рэмбо»?

Дверь была типично наша, советская. Даже матерное слово, выцарапанное скромненько, в левом верхнем углу имелось. «Ирка из 17 кв — бл. дь». Ну, куда ж без этого! Страсти кипят!

По серым бетонным ступеням мы поднимались наверх — конечно, в 17 квартиру. Металлические цифры крепились позолоченными гвоздиками к обитой дерматином двери — как будто и не в Афгане вовсе. Герилович по-хозяйски сунул руку за дверной косяк, извлек оттуда ключ и сунул его в замочную скважину.

— Может, постучать нужно? — спросил я.

— Ай, успокойся, — отмахнулся полковник. — Они нормальные. Да и спят, наверное, чего будить?

Нормальные? Ну, не знаю…

В прихожей стало понятно — не спят! Негромкие голоса раздавались с кухни, оттуда в коридор проникал желтый электрический свет и запахи свежей выпечки. Кажется — ванильной.

— Хозяйки, встречайте гостей! — Казимир Стефанович абсолютно не стеснялся.

— Казя? — голоса были молодыми и очень удивленными. — Это ты?

С кухни выбежали две женщины в одинаковых домашних халатах — желтеньких, в белый горошек. Что про них можно было сказать? Симпатичные, подтянутые, без возраста — они вполне могли бы сыграть у Верховена в «Звездном десанте», очень органично бы смотрелись.

— Ирочка, ВерОника — я привел вам Белозора, — полковник по очереди поцеловал ручку каждой из них, произнеся имя рыжей кудрявой «русистки» с ударением на второй слог. — Это тот Белозор, который штаны придумал.

— Ого-о-о-о! — Ирочка — стриженная под каре блондинка, про которую на двери понаписывали всякого, даже книксен сделала. — И маньяка он ловил? Вот оно как бывает — обещали к нам в Москву на семинар его затащить, а тут в Кабуле встретились…

— Так, даражэнькия вы мои… — хлопнул в ладоши Герилович. — Помните, как в сказке — напоить, накормить, в баньке попарить — а потом уже и…

— И спать уложить? — уточнила неугомонная Ира, стреляя на нас глазами.

— И разговоры разговаривать! — погрозил пальцем Казимир Стефанович, внезапно оказавшийся Казей.

— Мы с гостинцами! — опомнился я.

Тушенка, сгущенка, вяленая рыба, черный хлеб — совсем сухой, но тут его ценили в любом виде, сушеные яблоки и груши… Я был подготовленным парнем, мне вроде как разъяснили, что будут рады видеть специалисты, скучающие по дому. Еще в тему была бы селедка и сало, но если б я тащил всё это из Минска в Кабул, то привёз бы, скорее всего, ростки новой, зарождающейся цивилизации, а не вожделенные гостинцы из Союза.

— Ой, какие вы молодцы, мальчики! — тут же расцвели «русистки». — Идите в комнату, потом — помыться вам с дороги, наверное, надо. А мы пока на стол сообразим!

В комнате имелись две фанерные кровати, шкаф, стол, тумбочки, вентилятор, занавески, какая-то картина на стене…

— Еще бы печатную машинку — и совсем хорошо было бы! — проговорил я.

— Печатную машинку? — удивился Герилович. — На кой черт тебе… А-а-а-а! Так ты думаешь здесь обосноваться? Тебе кто больше понравился — Ирка или ВерОника?

— Тася, — ответил я. — Мне больше Тася понравилась.

— Какая еще Тася? — Казя склонил голову набок, как птица.

Я полез за кошельком и достал оттуда фотокарточку.

— Вот эта.

— Ого! Вот это царевна так царевна! Одобряю! Жена?

— Невеста.

— То есть ВерОнике ничего сегодня не светит? Видал, как она на тебя смотрела?

Мне казалось, что смотрела на меня как раз-таки Ирина. Ну, да и черт с ними обоими.

— Определенно — ВерОнике ничего не светит. Я намереваюсь со всей страстью и пылом выспаться на этой замечательной кровати, — заявил я.

— Хозяин — барин! — широко улыбнулся Герилович. — Надеюсь, спишь ты крепко! Потому что у меня совсем другие планы…

Плевать мне было на его другие планы. Спал я как убитый, даже Каневский ночью не приходил, за что я ему был особенно благодарен.