Двадцать два несчастья

Глава 8

Я сидел на краю больничной койки в ординаторской, безучастно глядя в стену перед собой. Выматывающая многочасовая операция закончилась успешно, но теперь каждая мышца гудела от перенапряжения, а голова казалась пустой и звенящей. Хирургический адреналин схлынул, оставив после себя только изнуряющую усталость. И смутную тревогу из-за слов Рубинштейна.

«Сейчас бы грамм сто коньячку!» — мелькнула в голове мысль, и я аж удивился. Идея эта явно была не моя. Она принадлежала Сереге, моему предшественнику. Эдак скоро он меня победит, и тогда стану я законченным алкашом, каким и был тот Серега.

Эх, Серега, Серега… что же ты так? И сам не пожил нормально, и мне теперь не даешь?

Хотя имею ли я право его осуждать? А сам-то я правильно прожил жизнь?

От воспоминаний о моей прошлой жизни смутная тревога, которая глодала меня где-то на периферии сознания, жахнула со всей мочи, аж дыханье сперло.

Я занялся диафрагмальным дыханием, чтобы купировать паническую атаку. Еще чего не хватало!

Буквально минут через десять я пришел в норму. Дыхание выровнялось, пульс замедлился, паника отпустила.

Вроде бы все нормально. Должно было быть.

Но на душе оставалась какая-то досада. Что-то тревожило меня, какой-то ноющий червячок все грыз и грыз, вызывал беспокойство.

Слова Рубинштейна? Вряд ли. Да, он, конечно, мог здорово подгадить — мужик струхнул из-за своей карьеры. И ещё из-за чего-то, пока не пойму. И в том, что он будет мне мстить, сомнений не оставалось — знаю я таких.

А что тогда? Угрозы завотделением? Тоже мимо. Нет, я верил, что он таки найдет повод и уволит меня, раз взялся. Чем-то именно Серега его выбешивал. И дело тут даже не в его пьянках и безалаберности. Тут что-то другое. Так что я совсем не из-за этого повесил нос.

А что же тогда?

И тут меня осенило! Ирочка! Да! Точно!

Все это время меня беспокоила моя жизнь. Та, настоящая жизнь… Точнее, смерть… черт, запутался…. В общем, меня остро тянуло разузнать, что там дома да как. Возможно, это не только тоска по родным из прошлой жизни, но еще и извечное человеческое желание увидеть свои похороны и узнать, кто сильно будет переживать и плакать, а кто вообще не придет.

В общем, я отбросил все свои сомнения и позвонил.

Правда, не Ирочке. Потому что не представлял, как буду с ней разговаривать и что со мной случится, когда услышу ее голос… что я ей скажу?

Поэтому решил позвонить Наде. Это наша подруга. Мы всегда дружили с Надей и Ефимом, ее мужем, семьями. Вот только что сказать?

И тут меня осенило!

Точно!

Дрожащими пальцами я набрал номер Нади, который помнил наизусть.

— Алле, это Надежда Павловна?

— Да! А кто спрашивает? — Голос у Наденьки всегда был хорошо поставлен. Еще бы, сколько лет на телевиденье проработать.

— Это Алексей, — осторожно сказал я, втайне надеясь, что Лешка на мои похороны не прилетел.

Алексей был нашим общим другом. В общем, мы с Лехой и Фимкой на одной кафедре были когда-то в аспирантуре, а с Фимкой потом и в докторантуре. У нас даже один научный руководитель на двоих был. А вот Леха улетел в Австралию сразу после защиты кандидатской. И ушел из медицины в бизнес. Хотя недалеко ушел — поставлял медицинское оборудование во все клиники. Кстати, именно через него мы так хорошо оснащали нашу больницу.

— Алешенька! Ты где? — закричала в трубку Надежда, и я смутился, нехорошо ведь поступаю. Но других вариантов у меня не было: Надя с посторонними людьми обсуждать такие вещи никогда не стала бы.

— Надя, — продолжил врать я, — я в Казани, проездом. Трансфер у меня здесь, короткий. Сейчас улетаю в Аргентину. Через полтора часа. Вот решил позвонить, пока регистрация только началась. У знакомого телефон с русской симкой взял. Как у вас там дела? Как Фимка? Как Серега с Иришкой? Что-то Сереге не смог дозвониться. Он на ученом совете, что ли?

— Ой, Лешенька-а-а-а… — завыла в трубку Надежда, — а ты же и не знаешь ничего! Нету больше Сереженьки нашего-о-о-о…

Она так рыдала, что даже у меня слезы на глазах выступили: так жалко себя стало.

— Умер! Умер наш Сереженька! — захлебывалась слезами Надежда.

— Как умер? — изображать растерянность было не трудно — от звуков родного Наденькиного голоса я совсем размяк. — А похороны когда? И где хоронить будут?

— Так похоронили уже! Закопали! — Голос Надежды вдруг налился яростным гневом. — А Ирка, ты представляешь, тварь такая, мразота!

Она аж захлебнулась от негодования. А меня словно ножом по сердцу.

Что же там произошло?

— Иринка? А что с ней?

— Мразь! Скотобаза! — надрывалась Надежда. — Курва!

Она явно завелась. А я ее знаю, если Надя вошла в раж — то это надолго. Так-то она хорошая, милая женщина. Но в ней есть толика восточной крови, отсюда вся эта пассионарность и буйный темперамент.

— Постой, Надя, — мягко попросил я, — объясни толком. А то у нас уже посадка начинается.

— Ирка-то, оказывается, нашего Сереженьку все эти годы совсем не любила! Жила с ним ради денег! — выпалила Надежда.

Меня словно ведром ледяной воды окатили. Я даже не нашелся, что сказать.

— Хм-м… — только и смог промямлить в трубку я. — Ты не ошибаешься, Надя?

— Сережа умер, а эта прошмандовка даже не дала вскрыть его! И ждать не стала — похороны на следующий день, прямо с утра сделала. А мы не знали! Так что на его похоронах вообще никого не было! Сами закопали — и все! Там его аспиранты чуть бунт не подняли, как узнали! И с института подписи хотели собирать, да поздно уже!

— Да ты что… — выдавил я.

— Даже Сашка с Марусей прилететь не успели! Ты представляешь⁈

Я аж задохнулся от возмущения. Саша и Маруся — это мои дети. От первого брака. У них с Ириной всегда была конфронтация, они ее, мягко говоря, не приняли. Но чтобы до такого дошло…

Слов нет. Одни маты.

Саша старше Иры на три года. А Маруся младше на год. Из-за этого дети меня не поняли, когда нас с Ирочкой накрыла любовь.

Но, честно говоря, я от жены такого не ожидал. Впрочем, а была ли любовь? Вот же я — олень…

— А вчера эта стервь умотала проматывать Сережины денежки на Мальдивы! Ты представляешь⁈ — орала Надежда в трубку. — У него еще ноги до конца не остыли, еще девять дней даже не было, а она уже улетела гульбанить! Не удивлюсь, если и альфонса какого-нибудь завела! Надеюсь, Сашка сможет все отсудить…

Она еще что-то говорила, но я нажал «отбой».

Новости были просто ошеломляющие.

И тут же проснулась Система:

Внимание! Физиологические показатели за пределами нормы!

Обнаружен острый стрессовый отклик.

Зафиксировано повышение уровня кортизола и нагрузка на сердечно-сосудистую систему.

Рекомендуется активировать протокол стабилизации: покой, гидратация, контроль дыхания, снижение физической активности.

«Да и давление не помешало бы померять, коли на то пошло», — подумал я, вчитываясь в очевидные рекомендации Системы.

Где-то на периферии сознания пульсировало неутихающее желание закурить — настолько сильное, что аж сводило зубы. Я непроизвольно похлопал себя по карману халата, хотя отлично знал, что сигарет там нет. Руки дрожали. Голова раскалывалась от тупой, ноющей боли, а во рту стоял отвратительный привкус, будто я всю ночь жевал старые тряпки.

Внутри все сжималось от раздражения — хотелось на кого-нибудь рявкнуть, швырнуть что-нибудь об стену. Каждый звук царапал по нервам, как ногтями по стеклу. Даже дышать было тяжело — воздух шел в легкие с трудом, словно через вату.

— Сергей Николаевич! — Голос Дианы вернул меня к реальности, и я как-то внезапно переключился, словно проснулся, и кошмары остались где-то там, далеко-далеко. Вынырнул из вязкого болота и вдохнул такой сладкий воздух.

Она стояла в дверном проеме ординаторской с двумя пластиковыми стаканчиками в руках. От них поднимался легкий пар, наполняя комнату ароматом свежесваренного кофе. Запах мгновенно отодвинул никотиновую ломку куда-то на задний план. Я сглотнул, чувствуя, как напряжение в плечах чуть отпускает.

— Решила, что вам не помешает, — улыбнулась она, протягивая один стаканчик. — Вы как?

Я принял кофе обеими руками, пытаясь скрыть их дрожь. Горячий пластик приятно обжигал ладони, возвращая ощущение реальности.

— Жив. — Я благодарно кивнул. — С-спасибо.

Диана присела рядом, сохраняя профессиональную дистанцию, но в ее взгляде читалось что-то новое — уважение и легкое удивление.

— Вы были… — она подбирала слова, — потрясающим — там, в операционной. Знаете, я работала с разными хирургами, но такого не видела никогда!

Я сделал глоток крепкого кофе, поморщился от горечи. Я, который московский нейрохирург, предпочитал американо, а не эспрессо, но казанское тело немедленно отозвалось трепетом благодарности — кофеиновая доза была именно тем, что сейчас требовалось измученному организму. Тем более наука доказала: до трех чашек в день кофе очень полезен и снижает смертность от всех причин.

— Ты тоже была на высоте, — ответил я, автоматически перейдя на ты, и тут же мысленно одернул себя. — Простите, Диана Равильевна, вы были прекрасным ассистентом.

— Просто Диана. — Она слегка улыбнулась. — После того, что мы вместе пережили сегодня, думаю, можно и без отчеств. Хотя на вы я бы пока осталась.

Я кивнул и сделал еще один глоток. В маленькой ординаторской повисло молчание, но не то неловкое, которое жаждешь прервать, а уютное, объединяющее людей, вместе прошедших через что-то серьезное.

— Знаете, — неожиданно продолжила Диана, — я слышала много разного о вас. После тех случаев… — Она замялась. — Но то, что видела сегодня… Вы оперировали как бог!

Я собирался что-то ответить, отшутиться, когда в ординаторскую без стука вошел Михаил Петрович.

— Сергей! — Начальник отделения выглядел возбужденным. — Сидоров из реанимации звонил, пациентка стабильна, показатели лучше прогнозируемых. Это… — он запнулся, подбирая слова, — это поразительно!

Я кивнул, ощущая, как к усталости и отходняку от стресса примешивается чувство профессионального удовлетворения. И даже гордости. В конце концов, спасение жизни — то, ради чего все это затевалось. И в прошлой жизни, и в нынешней.

— Старался, — сказал я, но, к моему удивлению, Михаил Петрович на мои слова не отреагировал.

Зато он бросил взгляд на Диану, а потом сказал:

— Сережа, на минуту. — И первым вышел из ординаторской.

Мы с Дианой недоуменно переглянулись. Она выглядела сконфуженной.

Я пожал плечами и последовал за ним в коридор.

— Идем ко мне! В кабинет! — отрывисто скомандовал Михаил Петрович и первым вошел в свой кабинет.

— Что-то случилось? — спросил я.

— Случилось, Сережа, — вздохнул Михаил Петрович. Он старался не встречаться со мной взглядом. — Харитонов таки написал приказ о твоем увольнении! А ведь обещал! Но, ясное дело, перед Рубинштейном этим пресмыкается!

Меня словно током шандарахнуло. Но я глубоко вздохнул и сказал почти спокойным голосом:

— Ну что ж, этого в принципе и следовало ожидать. Тем более и Харитонов, и Рубинштейн мне об этом прямо в лицо говорили. И не один раз.

— Сережа… — попытался что-то сказать Михаил Петрович, но я перебил:

— Я сам во всем виноват, Михаил Петрович. Допрыгался. Но, с другой стороны, жизнь же на этом не закончилась. Она продолжается и за пределами нашей больницы, я это точно знаю!

— А ты хорошо держишься, Сережа, — с уважением кивнул Михаил Петрович, окидывая меня совершенно иным взглядом, — и не перестаешь сегодня удивлять.

Еще бы я не держался! После новостей об Ирине и стремительных похоронах меня уже какой-то ерундой вроде увольнения из больницы, где я пробыл всего-то два дня, не проймешь.

А вслух сказал:

— Спасибо вам, Михаил Петрович, за поддержку. — А поскольку раньше меня никогда не увольняли, и я не очень разбирался в формальностях, также задал вопрос: — Что там по процедуре? Я могу уже уходить? Или нужно еще обходной подписывать?

Михаил Петрович тяжело вздохнул и задумчиво произнес:

— Сегодня Ларису заменяет новенькая. А она еще не очень в теме. Так что этот приказ сможет запустить только завтра. Думаю, скорее всего, завтра утром, когда придет Лариса. Поэтому давай поступим так: напиши заявление об увольнении, а я Оленьке подсуну, мы его через журнал задним числом проведем, как будто ты еще вчера написал. Пусть уж лучше по собственному будет, чем по статье. Хоть трудовую тебе не испортим.

— Спасибо! — от души поблагодарил я и взял из принтера чистый листок. — А ручка есть?

Ручка нашлась, Мельник вытащил из нагрудного кармана. Потом Михаил Петрович продиктовал, на кого и что писать, я набросал заявление и отдал его шефу.

— Попробую провернуть! — зло усмехнулся он.

— А как без его визы в приказ отдавать будут? — удивился я. Шефа под удар подставлять тоже не хотелось.

— Ой, у Оленьки есть его факсимилька. Так что нормально все провернем. Оля сама приказ состряпает и все согласует. А трудовую и приказ я тебе потом домой занесу.

— Но он же узнает, — попытался вернуть шефа на грешную землю я.

— Ты считаешь, что он ради тебя будет лично бегать за секретаршей с кадровичкой и подписи с датами сверять? — хмыкнул Михаил Петрович. — Он тебя давно уже списал, Сережа. А сегодня просто поставил точку. Поверь, ты его больше не интересуешь.

— Вот и славненько, — сказал я, хоть в душе и был немного уязвлен этими словам.

Странно все же устроен человек. Вроде бы понимаешь, что тебя выгоняют с места, где ты проработал всего пару дней. Что для начальника ты действительно никто. Пустое место. А все равно где-то глубоко внутри что-то болезненно сжимается.

Я потер переносицу, сгоняя наваливающуюся усталость.

— Ладно, Михаил Петрович. Пойду я. Спасибо вам за все.

Мы молча пожали друг другу руки. Мельник стиснул мою ладонь крепко, по-мужски, и в его взгляде мелькнуло что-то вроде сожаления.

Я вышел из кабинета, заглянул в ординаторскую. Там уже никого не было. Снял и аккуратно сложил белый халат. Нужно будет простирнуть и вернуть его Алле Викторовне. Недолго он мне прослужил.

Вздохнув, я мысленно выругался: да что сегодня за день такой⁈

Хотя в этом теле у меня, кажется, все дни теперь будут такими.

Я положил халат и пустой ланч-бокс в пакет и вышел в коридор.

— Сережа! Подожди! — догнав, окликнул меня Мельник.

— Что случилось? — удивился я.

— Подожди! — Он все никак не мог отдышаться. — Вот возьми!

— Что это? Зачем? — Я смотрел на две пятитысячных купюры, которые мне сунул Мельник.

— Бери! — рыкнул на меня Михаил Петрович. — Непонятно, когда тебе получку перечислят. А сейчас каждая копейка пригодится… пока другую работу не найдешь…

Он вздохнул и добавил:

— И это… Сережа… не держи зла.

— Да что вы, Михаил Петрович! — Я с признательностью посмотрел на мужчину. — Вы и так для меня столько сделали. Я все понимаю. И очень ценю. Поверьте!

Мы крепко пожали друг другу руки, и я спустился со ступеней, а он вернулся обратно в больницу.

Жизнь продолжается, несмотря ни на что!

Я брел по улице и сам себе удивлялся. Столько стрессов, и все одновременно. Но, видимо, когда количество ударов судьбы перевалило за какую-то отметку — я просто перестал реагировать. Словно все это происходило не со мной.

Очевидно, последней каплей стал разговор с Надей. Так что после таких новостей внезапное увольнение не стало для меня чем-то особо трагическим.

Просто еще одна неприятность в бесконечной череде проблем.

Я завернул за угол и удивился: ноги несли меня совсем в другую сторону. Я вдруг понял, что интуитивно иду к родителям своего предшественника.

Первым порывом было вернуться домой.

Но после небольшого размышления я понял, что лучше все-таки сходить к ним. Во-первых, давно нужно познакомиться с людьми, которые дали жизнь телу, что я вынужденно занял. А, во-вторых, хорошо бы хоть немного отвлечься. А, в-третьих, тело само, на инстинктах знало, что именно то место, где родители, — поможет, исцелит.

Стоило так подумать, как телефон в кармане завибрировал.

Я достал его и увидел сообщение с неизвестного номера: «Ну чо, выдали премию, лох?»

Отлично. Просто замечательно. Люди Михалыча явно имели своего человека в больнице.

Я сунул телефон обратно и ускорил шаг.