Дорога к фронту

Глава 7

Мы сразу углубились в лес, но проехать удалось километров пять, не больше.

Все дороги, где только может пройти техника, забиты немецкими войсками. Их плотность по мере приближения к передовой растет. Вскоре мотоцикл пришлось бросить и искать окольные пути, пробираясь через чащу и овраги, ибо хорошо просматриваемое сосновое редколесье стало своего рода становищем для врага.

Пленный офицер упирается.

— Остановимся ненадолго, — Ломейкин обернулся к оберу, — Слушай, гнида фашистская, либо ты начнешь ногами шевелить, либо я тебя здесь шлепну, а что надо нам документы скажут, ферштанден⁈ Веселова, переведи!

Таня уложилась в пару коротких фраз. Обер мгновенно побледнел и вдруг часто закивал головой.

— Так-то лучше, — Никита сплюнул, обернулся ко мне и тихо предложил:

— Может здесь допросим и дальше пойдем налегке?

— Допросить не помешает, — согласился я. — Но попытаться довести его надо.

— Почему? Если все выложит, то какой с него будет прок?

— А что конкретно тебя интересует? — в свою очередь спросил я.

— Не понял? Их планы, конечно. Когда наступление и все такое.

— Ты ведь разведчик! Понимать должен, обыкновенный «обер» в десяти километрах от фронта вряд ли осведомлен о действительных планах на передовой. А вот что там за объект спешно возводили, может оказаться интересным.

— Ну, да, согласен, — вздохнул старшина. — Хотя для ясности: я разведчик по случаю. Приказали — пошел. Специальной подготовки не проходил.

— А чего вы так далеко от передовой языка решили брать?

— Так у нас приказ попутный был. При отступлении штабная машина заплутала в лесу, да в болоте увязла. Велели найти ее и сжечь. Координаты примерные дали, да на карте пометку сделали. Там документы какие-то секретные остались.

— Сожгли?

— Нет. Утопла. В трясину ушла. Мы только след колеи отыскали. Знать судьба нас свела, так товарищ младший лейтенант?

— Давай пока без званий.

— А чего?

— Мне так привычнее. Без официоза[1].

— Без чего?

— Ну, по-дружески. Я летчик. В воздухе так не принято. Пока выговариваешь «Товарищ младший лейтенант», тебя уже собьют.

— Ладно, как скажешь. Пошли немца ломать. А ты чего разулыбался?

— Смешно. С фамилией твоей созвучно.

— Так у меня с детства кликуха «Лом».

— Типа стальной?

— Типа не гнусь. Только искры высекаю, — отшутился старшина.

В допросе я участвовать не стал. Вряд ли офицер, которому поручили охранять тот загадочный узел связи, скажет что-то толковое, по существу. А вот документы могут пролить свет. Поэтому я сел в сторонке и начал просматривать папки. Немецкий я практически не знаю, хоть и учил в школе, но несколько рисунков и схем, попавшихся среди других бумаг, меня заинтересовали.

На всякий случай, быстро скопировал их в блокнот. Уж слишком подозрительно выглядела та «антенна». Понимаю, что подобные наброски в личном пользовании — это риск, но хочу разобраться. Специальных знаний у меня нет, однако на фронт во время войны уходило много высокообразованных талантливых людей. Может, судьба сведет с кем-то понимающим в радиоэлектронике?

Кстати, я твердо решил вести короткие заметки о каждом прожитом дне. Чтобы ничего не упустить. Ведь события со временем стираются в памяти. Потом, если выживу, решу, что с этим делать.

Ко мне подсел Никита.

— Ну? Что узнал? — спросил я.

— Да ничего толкового. Тех двоих связистов надо было брать, — с досадой ответил старшина.

— Хочешь сказать «обер» вообще не в теме?

— Клянется, что нет. Уверяет, что раньше служил в полиции. Воевать не собирался, но был отправлен на фронт. Командовал пехотным взводом. Их сильно потрепало в бою. Часть собирались отвести в тыл на переформирование, но как он говорит, остатки его взвода неожиданно отрядили в пустую деревушку. Приказали охранять связистов, пока те монтируют какую-то станцию. Он понятия не имеет для чего она предназначена.

— Ну, да, да… — внезапно и отчетливо вспомнилось мое время. Жаль никому не могу рассказать, что будет происходить восемьдесят лет спустя. Как снова поднимут головы неонацистские выкормыши, спонсируемые «коллективным западом». Очень похожая ситуация. Кого наши в плен ни возьмут, всегда одна и та же песня: «я мобилизованный», «я повар», «ни в кого не стрелял», «ничего не понимал», «воевать не собирался»…

— Надо двигать дальше, — старшина прислушивается к звукам, доносящимся из леса.

— Еще минуту, — попросил я.

— Андрей, задерживаться тут опасно.

— Минуту, — я подозвал Веселову. — Таня, перевести сможешь? — протягиваю ей несколько заинтересовавших меня документов.

— Да, сейчас попробую, — она взяла бумаги, и начала пристально вчитываться, беззвучно шевеля губами. — Если честно, мало что поняла, — спустя несколько минут призналась она.

— Но ты же хорошо знаешь немецкий! — удивленно напомнил Ломейкин.

— Слова знакомые, но бессмыслица какая-то. Тут не про связь. Не могу понять смысл.

— В особом отделе разберутся, — подытожил старшина.

Я кивнул, не видя смысла возражать.

К приходу сумерек я потерял счет пройденным километрам. Пленный нас сильно тормозит, да и частые вынужденные остановки мешают. Прифронтовой лес кишит немцами. По ходу дела нанесли на карту позиции трех гаубичных батарей и пути подвоза боеприпасов. На одной из полян видели танки.

Уже начало темнеть, когда мы добрались до очередной опушки.

Сил почти не осталось. «MG», зараза, тяжелый. Да и сумка с запасными барабанными магазинами весит немало. Но оружие не бросаю. Последний километр будет самым трудным. Скорее всего придется прорываться с боем.

А вот и знакомый овраг. Вчера в нем накапливалась пехота. С земли он выглядит совершенно иначе, чем с воздуха, но пару ориентиров, например высокую раздвоенную сосну с расщеплёнными стволами, да посеченную осколками березовую рощицу я запомнил крепко. Кода идешь на бреющем, практически во мгле, такие подробности местности буквально впечатываются в память.

— Никита, — я подполз к старшине, — наши траншеи метрах в трехстах отсюда.

— Уверен?

— Овраг тянется вдоль кромки леса. Я вчера его штурмовал с воздуха. Мы войска прикрывали. Видишь сожженные танки темнеют?

— Вы их подбили? — удивился Ломейкин.

— Некоторые. Смотри, вон там, — я жестом указал направление, — вчера была позиция нашего «КВ».

Веселова прислушивается к разговору. Немец громко кряхтит, хоть рот и заткнут кляпом. Пришлось садануть ему локтем под ребра, чтобы заткнулся.

— Главное преодолеть овраг. За ним начнется серая зона.

— Что за «серая зона»? — не понял Никита.

— Ну, ничейная полоса.

Старшина, при свете вспыхнувшего в небе и теперь медленно опускающегося на парашюте осветительного заряда, внимательно окинул взглядом окрестности. Кустарник растет густо. С нашей позиции почти ничего не просматривается.

— Раз немцы нашу оборону с хода не прорвали, значит им пришлось закрепиться. На той стороне оврага у них наверняка уже отрыты стрелковые ячейки и обустроены пулеметные гнезда, — уверенно заключил старшина. — Ходы сообщения вряд ли стали копать, — теперь он размышляет вслух. — Овраг сам по себе удобен для скрытного передвижения. И кустарник по гребню, — лучше маскировки не придумаешь.

— Ты к чему ведешь?

— Немного обождать надо. Пару часов. Ужин, шнапс, — напряжение отпускает. Расстояние межу стрелковыми ячейками у них, — шесть-семь метров, исходя из моего опыта[2]. Дадим им немного расслабиться. Затем я сниму наблюдателя, — он неосознанно коснулся ножа. — Дальше ловим интервал между осветительными ракетами и ползем вон к тем подбитым танкам.

Мысленно я с ним согласен.

— В общем лежите тихо. Если вдруг «обер» начнет бузить, пристукни его по башке, только не сильно.

— А ты куда?

— Осмотрюсь. Надо разведать, где у них места скопления. Чтобы, когда овраг будем пересекать, на группу не нарваться.

— Лады.

Он почти бесшумно скрылся в темноте.

Старшина вернулся не скоро.

Уже окончательно стемнело. В небе высыпали звезды. Осветительные заряды взлетают с примерно равными интервалами, но в разных местах.

Немец не шевелится. Ранений (кроме ссадины на виске) у него нет, но как-то подозрительно затих. Что за незадача? Стрельбы поблизости не было, шальная пуля зацепить не могла, со страха что ли концы отдал?

Касаюсь его шеи. Чувствую неравномерно пульсирующую жилку пульса. Живой. Но без сознания. Не выдержал ожидания своей участи. Отключился.

Вскоре раздался шорох, — старшина вернулся.

— Ползем! — сиплым шепотом приказал он.

Обер-лейтенанта пришлось волочить. Тяжелый, гад. Не вовремя он сознание потерял. Но ничего, наши его быстро в чувство приведут.

Позиция немецкого наблюдателя оборудована на краю оврага, под маскирующим его кустарником. Часовой уткнулся лицом в землю. В бледном зареве от очередного осветительного заряда, медленно опускающегося на парашюте (немцы подвешивают их над передним краем, выстреливая из минометов), видна кровь. Много крови…

Здесь на земле все иначе чем в небе. Жестче и нагляднее. Ты не владеешь ситуацией, не контролируешь пространство вокруг, как ни озирайся. Враг может находиться в нескольких метрах от тебя.

— Прямо — воронка, — тихо произнес Ломейкин. — Веселова, вперед.

«Люстра» медленно угасла. На несколько секунд наступила темнота.

Мы с Никитой тащим пленного. Подсознательно я жду гортанных выкриков, выстрелов, но обошлись.

Вот и скат. Сползаем в углубление, переводим дух. До подбитых танков еще метров пятьдесят.

Окрестности вновь залило бело-магниевым светом. Немцы боятся темноты. Осветительные боеприпасы не экономят.

Снова улучаем момент и ползем до следующей воронки.

Сзади поднялся шум. Слышны голоса. Внезапно и близко громыхнула пулеметная очередь.

Мы вжались в землю. Скат воронки осыпается катышками. Осветительные заряды стали взлетать чаще.

— Часового нашли, — процедил старшина. — Андрей, отдай мне «MG». Я с ним лучше управлюсь. Если что ползите. Прикрою.

Веселова помалкивает. Ей тяжело и страшно. Здесь, на нейтральной полосе, наши жизни висят на волоске. Пространство простреливается вдоль и поперек.

Касаюсь ее руки. В бледном, неживом свете пытаюсь ободряюще улыбнуться. Она кивнула в ответ — «справлюсь». Губы сжаты в обескровленную линию. Глаза бесконечно усталые. Отчетливо заметны крапинки сгоревшего пороха, въевшиеся в кожу при близком разрыве. Мимолетный образ совсем не женственный, отдает жутковатым сюром, но это лицо войны.

Со стороны наших позиций несколькими короткими очередями огрызнулся «Дегтярев». Передовая линия, как будто очнулась от тяжелой дремы. Со стороны немцев хлопнули пятидесятимиллиметровые минометы. Разрывы легли неприцельно.

Через несколько минут все вновь утихло. Снижаясь, догорают осветительные ракеты.

Ползем от воронки к воронке. Темные глыбы опаленной брони постепенно приближаются. Я окончательно выбился из сил. Пленного фашиста тащу за собой, ухватив его за портупею.

Никита замыкает.

Наконец-то танки…

Под подбитой «четверкой» зияет глубокая воронка. От земли остро разит сгоревшим бензином и маслом. Но букет ароматов этим не ограничивается. Еще смердит горелым мясом.

Останавливаться тут — не вариант. Ползем дальше. Метров через двадцать старшина принимает решение:

— Веселова, забери документы. Головой за них отвечаешь.

Она забрала папки, туго перетянутые телефонным проводом.

Молчим. Говорить сейчас особо не о чем. Напряжение не отпускает, хотя холодок уже не так часто окатывает спину.

— Ну, поползли. Немного осталось.

Вскоре со стороны наших траншей послышался невнятный шум.

Ближе. Еще ближе.

— Стой! Кто⁈

Голос сиплый, надорванный.

— Стой, а то стрельну!

— Свои… Не дури, Егоров!

— Лом, ты что ли?

— Ну кто по-твоему⁈ «Языка» примите!

Двое бойцов тут же ухватили немца и стащили его в траншею.

Полузасыпанный ход сообщения в ту ночь показался мне самым надежным и безопасным местом на земле. Удивительно, как меняется сознание под напором обстоятельств.

Ротный КП оборудован в разбитом бомбой блиндаже. Бревна надломлены и кое-как подперты, потолок то и дело поскрипывает, будто кряхтя под грузом насыпанной поверх земли.

Коптит светильник, сделанный из гильзы от сорокопятки. На столе расстелена карта. Сбоку лежит фляга. Я невольно сглотнул, только сейчас осознав, как хочется пить.

Немца уже привели в чувство, но пока не допрашивают. Старший лейтенант окинул нас усталым взглядом и коротко спросил, заметив мои петлицы:

— Летчик?

— Так точно. Отдельная сводная эскадрилья. Ваши соседи. Свяжитесь с капитаном Земцовым. Он подтвердит.

— Как в тылу у немцев оказался? Сбили?

— Сел на вынужденную.

— Вы вчера нас прикрывали?

— Мы.

— А кто немецкую крупнокалиберную зенитку приголубил? — раздался голос из сгущающегося по углам блиндажа сумрака.

— Если речь идет о «восемьдесят восьмой», то я.

— Ну, значит, я твой должник, — в круг неровного света шагнул лейтенант-танкист. Наверное, командир того «КВ». — Что там немец? — тут же стал расспрашивать он.

— Накапливается, — ответил старшина. — С утра, наверное, опять полезут. Фрица я похоже никчемного приволок, но его бы контрразведчикам переправить. А вот пока мы к линии фронта пробирались, то кое-что разведали, — он указал на карте расположение гаубичных батарей и места скопления бронетехники. — Вдарить бы по ним.

— Нечем, — с досадой ответил командир роты. — Снаряды у артиллеристов вчера все вышли, а новых не подвезли.

— С капитаном Земцовым свяжитесь, — произнес я. — С рассветом сможем вылететь на штурмовку. «Сотки» правда закончились, а вот пятидесятикилограммовые «ФАБы» точно есть. Как раз для гаубиц сойдет.

— Не успеете. Немец еще в сумерках артподготовку начнет, если на сегодня у них наступление запланировано. Но свяжусь, — пообещал он.

— Мне на аэродром надо.

— Машин нет. Только санитарная полуторка под утро пойдет. Можешь с ранеными до железнодорожного разъезда доехать. А дальше пешком.

Я трезво оценил свои силы и спросил:

— Во сколько поедет машина?

— Точно не скажу. Сломалась. Раненые тоже ждут. Как водила починит, так сразу. Ты, лейтенант, иди, приляг. Старшина тебя проводит и устроит, а бойцы разбудят. На аэродром я позвоню, скажу Земцову, что ты к нам вышел.

— Спасибо. Разрешите идти?

— Шагай. И выспись. Если немцы с утра снова полезут, вы летуны, нам ох как нужны будете. Так Веселова, а ты пока останься. Немца допросить надо. Будешь переводить.

Мы с Ломейкиным козырнули и вышли из блиндажа.

Ночь звездная. В небе ни облачка.

— Андрей, я «MG» себе оставлю, ладно? — спросил старшина.

— Да забирай. Мне бы патронов к «ТТ».

— Не вопрос, отсыпем, — Никита привел меня к узкому входу в землянку. — Вот здесь располагайся, — он зажег нехитрую коптилку. Несколько бойцов спали вповалку на земляном полу, застланном прелой соломой.

Один из них приподнял голову:

— О старшина вернулся…

Я заметил: на передовой все выглядят уставшими до предела, но, несмотря на обстановку, здесь нет безнадеги.

— Патроны, — Никита протянул мне пачку. Упаковка показалась необычной. Два ряда по восемь патронов завернуты в сероватую промасленную бумагу, перетянутую бечевкой. Даже в фильмах такого не видел[3]. — Садись, перекусим. — Старшина выложил на пустой снарядный ящик кусок зачерствелого хлеба, луковицу, отцепил от пояса флягу и протянул мне: — Глотни.

Спирт обжег горло, теплым комком провалился в желудок.

— Закусывай, а то с устатку сомлеешь.

— Мне бы не проспать, — ответил я, жуя кусок хлеба. Даже не представлял, что черствая горбушка может быть такой вкусной.

— Не бойся. Я часового предупредил. Он разбудит. Ну ладно. Пошел. Ни пуха тебе в небе, лейтенант.

— А ты?

— Пулемет к делу пристрою.

Вот так мимолетно сводит судьба людей на фронте. Он ушел, а мне подумалось: увидимся ли когда-нибудь еще?

Я дожевал хлеб, вдоволь напился воды, лег на солому и моментально уснул.

Машина с ранеными отправилась в тыл лишь в начале шестого утра.

Серые предрассветные сумерки встретили дымкой льнущего к земле тумана и отдаленным рокотом разрывов. Похоже немцы сегодня решили атаковать на других участках фронта.

Место мне досталось в кабине. На разъезде, по словам водилы, вскоре должен остановиться санитарный поезд.

Дорога — ухаб на ухабе. Разбита техникой, изрыта воронками. Даже сквозь тарахтение мотора слышны стоны и ругань, доносящиеся из кузова.

Водитель старается изо всех сил. Жмется ближе к обочине, одним колесом ловит гребень глубокой колеи, чтобы раненых не так сильно трясло.

Мой четвертый день на фронте… Каким он будет? Смотрю по сторонам, вспоминаю фронтовую дорогу, увиденную сверху, еще при первом вылете.

Мы сейчас едем по проселку. Лес остался правее. По другую сторону неубранные поля. Удивительно, уже конец августа, а кое-где все еще цветут васильки.

По большому счету, мне, как закоренелому жителю мегаполиса, многое в новинку. Смотрю и думаю: такой простой красоты никогда не замечал. Некогда было.

За мыслями несколько километров пролетели незаметно. Вскоре покажется развилка дорог, и я сойду. Дальше не по пути.

Нарастающий, быстро приближающийся гул мотора я ощутил внезапно, все существом. Вот он изменил тональность. Сброшены обороты, а значит «мессер» вошел в отлогое пикирование. Он вынырнул со стороны фронта, позади нас.

— Сворачивай! Резче! — закричал я.

Водила смертельно побледнел, но не растерялся. Вильнул, хотя недостаточно быстро и круто, — уйти с линии огня не удалось.

Пулеметно-снарядные трассы хлестнули наискось, прошив кузов. Лопнуло заднее колесо, задребезжал металл. Над нами пронеслась стремительная тень, обернувшаяся легко узнаваемым силуэтом «мессершмитта», — выходя из атаки он заложил левый вираж с одновременным набором высоты.

Я кубарем выкатился из кабины. Кузов, где лежали и сидели раненые бойцы, разбит в щепу. Кунг хоть и старенький, но видно, что машина санитарная, — выцветший под солнцем красный крест различим издалека!

Немец развернулся и пошел на второй заход. Двигатель полуторки заглох, водитель убит. Вновь загрохотали очереди, вспыхнул бензин, выливающийся из пробитого бака, взметнулся столб огня, а фашист глумливо покачал крыльями, спокойно набирая высоту.

Я не смог ничего не сделать. Пытался, но не смог. Машина за считанные секунды превратилась в факел. Жар такой, что невозможно подступиться.

Глотаю слезы. «Мессер» уже превратился в едва различимую точку, а через несколько секунд исчез из вида.

Спасать некого. Я даже не знаю, сколько человек было в кузове, но они все мертвы.

В наступившей тишине гудит пламя. Не слышно ни стонов, ни криков. Обугленные силуэты, сбившиеся в бесформенную груду тел, не шевелятся.

Мое состояние невозможно передать словами. Любое из них прозвучит блекло, не отражая и сотой доли той горечи и ненависти, что я испытал, пытаясь подступиться к охваченной огнем машине.

Почему⁈ Зачем⁈

Мои зубы стиснуты. Ни звука не вырвалось из горла.

Почему он выбрал целью санитарную машину? Какой в этом смысл? В нескольких километрах аэродром, сзади передовая, а правее железнодорожный разъезд, — вокруг полно военных объектов!

Никто и никогда не сможет ответить на эти вопросы, ибо правда скрыта в изъяне психики, червоточине, живущей внутри таких вот тварей.

Похоже я стоял, совершенно окаменев. Даже не вздрогнул, когда на плечо легла чья-то рука. Незнакомый танкист, спрыгнув с брони остановившегося «Т-26»[4], скупо спросил:

— Снаряд?

— «Мессер»… — глухо ответил я.

— Ты присядь, браток. Дух переведи. Мы тут сами управимся.

Честно говоря, я особо не помню, как они гасили огонь и хоронили тела. В себя пришел бредущим по проселку в направлении нашего аэродрома.

На оклик часового даже не среагировал. Хорошо хоть боец взвода охраны узнал меня, и спросил уже тише:

— Товарищ младший лейтенант, а что случилось-то? На вас лица нет.

— Наши взлетали?

— Да. Пара «И-16»

— Не знаешь Земцов тут?

— В штабной палатке, кажись.

Я прямиком направился туда. Вошел и сразу обратился к командиру:

— Товарищ капитан, разрешите вылететь на «свободную охоту»!

Иверзев поперхнулся на полуслове, Земцов внимательно взглянул на меня и приказал:

— Рассказывай, что еще стряслось?

Я рассказал и добавил:

— Это тот же немец, что атаковал аэродромную полуторку, на которой к месту моего крушения позавчера подъехал капитан Нестеров!

— Откуда тебе знать? — тут же усомнился Иверзев.

— Раскраска на фюзеляже у него приметная. И летает в одиночку.

— И что ты сделаешь, Скворцов? На дуэль его вызовешь? — не унимается начальник штаба.

— Я его найду и убью!

— Уверен? — прищурился Земцов. — Уверен, что справишься один?

— Да, товарищ капитан!

— Где будешь его искать? И как?

Иверзев возмущенно умолк, поняв, что командир неожиданно встал на мою сторону. Зыркает правда исподлобья, но мне все равно.

— Искать буду в прифронтовой полосе. Он охотится на одиночные машины. Туда, где могут быть зенитки, не лезет.

— Раз летает один, значит абсолютно уверен в себе! — ввернул начштаба.

— Он не ас. Убийца, вошедший во вкус, — ответил я.

— Поясни? — потребовал Земцов.

— Я это чувствую. Знаю.

— Почему хочешь лететь один?

— Если он заметит пару или звено, то уйдет.

— А на одного полезет?

— Фашисты недооценивают «МиГи». Называют их «тупыми Иванами», — я сейчас многого недоговариваю, но так лучше. Ибо моих аргументов командир не поймет, а уж Иверзев тем более. — Разрешите самостоятельный вылет, товарищ капитан?

— Хорошо, — подумав, все же согласился капитан. — Один «МиГ» подготовлен к вылету. Тот, что с двумя «БС». Но как вернешься, — жду подробный доклад: как ты выбрался из-за линии фронта, понял?

— Так точно!

— Иди, — Земцов на секунду удержал мой взгляд и добавил: — Разрешаю взлет по готовности.

[1] В разговорной речи — официально-вежливое обращение или отношение к кому-либо.

[2] В немецких оборонительных рубежах времён Великой Отечественной войны ячейки для стрелков в большинстве случаев были расположены через каждые 6–10 метров

[3] Довоенная упаковка.

[4] Т-26 — советский лёгкий танк. Выпускался с 1931 по 1941 год. Экипаж 3 человека. Вооружение: танковая пушка 20К калибра 45 мм, пулемёт ДТ калибра 7,62 мм.