Дорога к фронту

Глава 9

Небо сегодня чистое. Августовское солнце уже начало клониться к горизонту, но до заката еще несколько часов.

Издалека резануло несколько пулеметных очередей. Я машинально пригнулся.

Укрытия для самолетов, называемые капонирами, — это укрепленная бревнами п-образная земляная насыпь. На скатах проросла трава. Легкий ветерок покачивает пожухлые былинки, — сознание причудливо выхватывает из окружающего мимолетные, ничего не значащие образы.

В руке «ТТ». Ни о чем, против танков и пехоты.

Я привстал, выглядывая поверх импровизированного бруствера, и сразу же заметил их — легкие «Panzer-2»[1], а чуть поодаль, в тылу перебегающей немецкой пехоты увидел силуэт «тройки», поворачивающей башню в сторону летного поля.

Рявкнула танковая пушка. Осколочно-фугасный разорвался в районе мастерских, разметав сложенные там пустые ящики.

Неподалеку заговорил спаренный авиационный «Дегтярев». Звук отчетливо отдает ритмичным металлическим лязгом. Немецкая пехота залегла, но экипажи прорвавшихся к аэродрому танков угрозы для себя не видят, действуют методично.

Мою мысль: «бежать к „МиГу“ и попытаться взлететь, невзирая ни на что», пресекла очередь из автоматической двадцатимиллиметровой пушки. Самолет вздрогнул, вбирая попадания, и сразу же вспыхнул.

Виляя между разрывами, по летному полю несется полуторка. От укрытия к укрытию перебегают бойцы из взвода охраны. Двое тащат сферические ампульные заряды с зажигательной смесью[2], предназначенные для сброса со штурмовиков, но до немецких танков слишком далеко, они расстреливают аэродром с безопасного для себя расстояния.

«Дегтярев» внезапно захлебнулся и смолк. Еще один выстрел немецкой «тройки» настиг наш грузовик, — тот опрокинулся и загорелся. Боеприпасы, загруженные в кузов, начали детонировать.

Густой, стелющийся вдоль земли дым быстро затянул аэродром. Редкие винтовочные выстрелы не дают никакого представления, организована ли оборона? Скорее всего сопротивление взвода охраны и людей капитана Панфилова уже сломлено. Где старший лейтенант Иверзев, понятия не имею.

Укрываясь за насыпями капониров, я сгоряча решил добраться до позиции нашего спаренного пулемета, но в момент очередной перебежки рядом ударил взрыв. Помню столб пламени, горячий ошеломляющий толчок и внезапную, ватную тишину. Дымящиеся комья земли беззвучно падают вокруг. Тщетно пытаюсь привстать. Перед глазами плавает багряная муть.

Контуженное сознание отказывается работать. Рваный прогорклый дым стелется клочьями. Понимаю, что упал навзничь и хватаю ртом загустевший воздух, но дышать получается через раз.

Глухота отпускает медленно. Счет времени сбился. Реальность стала рыхлой, — наверное я несколько раз терял сознание, прежде чем услышал очередной звук.

Угловатая, лязгающая металлом тень медленно наползает на меня. С трудом привстаю. «ТТ» в вытянутой руке ходит ходуном. Вижу, как трак гусеницы зацепил бревно и выворотил его. Ощущаю едкий запах бензинового выхлопа, и все никак не могу выжать спуск…

Кто-то навалился на меня, прижал к земле. Фашист… Тварь… Пытаюсь вывернуться, но держат крепко. Внезапно до слуха долетел обрывок злой, сиплой фразы:

— Лежи, летеха, куда лезешь…

Лязгающая тень медленно проползла мимо.

Меня отпустили. Рывком перекатываюсь на спину. У развороченного капонира укрылись двое бойцов, техник и офицер.

Он обернулся. С трудом узнаю капитана Панфилова. Лицо покрыто копотью. Читаю по губам:

«Жить надоело»?

Ответить мне нечего. Пытаться выстрелить из «ТТ» по танку глупость конечно же.

Медленно прихожу в себя. Вроде бы не ранен, но контузило сильно. Сколько провалялся без сознания не знаю, но времени прошло изрядно. Горят самолеты. Немцы прочесывают аэродром. То и дело хлопают взрывы, — в уцелевшие палатки фашисты забрасывают гранаты, сами не рискуя соваться внутрь.

— Надо уходить, — Панфилов зол и собран.

— Куда? — техник привстал, наблюдая за немцами, и я узнал в нем Потапыча. Жив значит…

— Пока в лесок — сплюнув кровь, ответил капитан. — Если сразу пойдем на восток, то угодим в самую гущу немецкого наступления и вряд ли выживем, — он говорит убежденно, словно выходить из окружения для него обычное дело.

— Ну вот, опять по лесам шастать, — проронил один из бойцов-окруженцев.

— Поговори мне! — пригрозил капитан. — Сдохнуть всегда успеем. Тебя, Скворцов, в первую очередь касается. Погибнуть — большого ума не надо. Выжить и продолжить бить врага, вот что по-настоящему трудно.

Больше никто не проронил ни звука. Во-первых, не положено, когда получен приказ, а во-вторых, возразить нечего. Панфилов кругом прав. Задерживаться подле захваченного аэродрома — только фашистов потешить.

— Отходим к ближайшему перелеску, — подытожил капитан.

Где-то ползком, а где-то короткими перебежками мы добрались до кустарниковых зарослей, размежевывающих два неубранных колхозных поля.

Контузия жестко дает о себе знать. Голова раскалывается от боли, временами все плывет перед глазами. Слух вернулся, но говорить трудно.

— Лейтенант, планшет не потерял?

— Нет.

— Дай на карту взглянуть, — Панфилов требовательно протянул руку.

Рядом с нами присел старшина. Дыхание он спалил. Морщится.

Прежде чем отдать свой планшет, я вытащил из него трофейное устройство, взятое у немецкого пилота. На нем все еще сохранились следы окровавленных пальцев, и пока остальные настороженно осматривались, я, отдав капитану карту, принялся отчищать заскорузлые бурые пятна. Особо не шифровался. Все равно никто не поймет, что это такое. Сидеть просто так, вытягивая шею и озираясь, не могу. Наблюдать, как немцы хозяйничают на аэродроме, успевшем за эти дни стать для меня точкой отсчета новой жизни, тяжело.

Цепкий взгляд Панфилова задержался на полупрозрачном кругляше.

— Что это? — спросил он.

— Медальон. Безделушка. Память о прошлом.

— А, ну-ну, — капитан углубился в изучение карты, карандашом делая на ней аккуратные пометки.

Я вычистил устройство, сунул его в нагрудный карман и застегнул пуговицу.

Двое бойцов из взвода охраны, вооруженные винтовками Мосина, залегли на краю кустарниковой полосы. Наблюдают за окрестностями. Старшина Потапов кое-как отдышался, потянулся за флягой. Странно, вроде бы он не старый, а бегать не может.

Настроение у всех подавленное.

— Только из окружения вышли и на тебе опять, — с досадой произнес один из бойцов. — Сколько отступать-то можно?

Ему никто не ответил.

Меня мутит. Состояние крайне неприятное. Не думал, что контузия имеет такие тяжелые последствия. Но, если говорить честно, что я вообще знал о войне?

Не стать бы обузой для остальных.

Отгоняю мрачные мысли. Чтобы не сосредоточиваться на болезненных ощущениях, подполз к бойцам, залег чуть в сторонке от них. До заветного перелеска еще надо добраться. По обе стороны от кустарниковой полосы — поля. Примерно в полукилометре пылит немецкая бронемашина. Черный дым столбами поднимается со стороны разбитых самолетных стоянок. Там, где располагались ремонтные мастерские, склады ГСМ и вооружений, тоже бушует пожар. Изредка с треском рвутся боеприпасы. От полуторки осталась только обгоревшая рама.

Вовремя наши улетели. Жаль я не успел. В небе от меня больше толку, чем на земле.

— Так, не расслабляемся, — Панфилов вернул мне планшет. — Ползти через поле слишком долго. Да и обзора никакого, из-за неубранных хлебов. Поэтому пересекать открытое пространство будем бегом.

— Полкилометра, как на ладони, — Потапов покачал головой. — Опасно, товарищ капитан.

— Поблизости немцев нет. Основные их силы уже ушли дальше, а тылы пока не подтянулись. Риск есть, но оправданный. Даже если кто-то нас заметит издалека, отреагировать не успеют. Но бежать надо быстро, изо всех сил.

Не понимаю, чего он распинается? Достаточно ведь отдать приказ. Вряд ли кто-то решится спорить. Для капитана госбезопасности Панфилов как-то слишком мягок и рассудителен. Либо у меня в голове засел некий стереотип?

— Все. Приготовиться, — стирая мое недоумение, его голос приобрел вполне командирские нотки. — Меркулов, Пехов, — обратился он к бойцам, фамилий которых я не знал. — Побежите первыми. Вон там на взгорке, под соснами заляжете. Если что, прикроете винтовочным огнем.

Бойцы нехотя привстали, а затем часто оглядываясь побежали через поле. Мы рванули вслед с небольшим интервалом. Меня здорово пошатывает, ноги, если честно слушаются плохо, но пока справляюсь.

С Потапычем хуже. Пробежав метров пятьдесят, он, тяжело дыша, вдруг остановился и схватился за грудь. Сердце подводит?

Мы с капитаном подхватили его под руки и поволокли, заставляя переставлять ноги.

Справа от нас вдруг зародился стрекот двигателей.

Мотоциклисты⁈

Бежим что есть сил. Старшина мешковато обвис, теперь его реально приходится тащить.

Двое красноармейцев уже на краю поля. Они тоже услышали звук двигателей и припустили что есть духу.

Добежали. Залегли! А мы все еще на середине открытого пространства!

Резанула пулеметная очередь. Из-за контузии и предельного напряжения сил у меня в ушах пульсирует ток крови. Почти ничего не слышу. Кажется, что вот-вот свалюсь, но в минуту смертельной опасности организм умудряется черпать силы из потаенных внутренних резервов.

Почему-то сейчас, на бегу, вдруг отчетливо вспомнилось лицо красноармейца Солодова и его слова, сказанные еще в первый день моего появления тут:

«Это, земля-матушка, товарищ младший лейтенант. Не небо. Тут каждой пуле надо кланяться, иначе будешь гнить в придорожной канаве».

Кланяться некогда. Бегу чисто на злости. Если убьют, значит судьба. Панфилов, похоже, мыслит так же. Старшину мы не бросили, хотя вокруг, срубая неубранные колоски, уже плотно зацвикали пули.

От заветного перелеска, до которого еще метров сто, вдруг ударила короткая сухая очередь из «Дегтярева». Вторя ему, огрызнулся «MG». Сзади раздались крики. Я все же невольно обернулся на бегу, успев заметить, как немецкий мотоцикл, без преувеличения гнавшийся за нами, вдруг повело юзом. Один фашист тяжело навалился на руль, второй мешковато ополз в коляске.

По опушке хлестнули выстрелы. Теперь пули свистят у нас над головами. Немцы (сколько их понятия не имею, не видел) переключились на вполне конкретную угрозу.

Мы с Панфиловым дотащили старшину до густых зарослей папоротника, ковром раскинувшегося под соснами, и одновременно рухнули навзничь, не в силах даже пошевелиться.

Потапов жив. Постанывает.

Что-то оглушительно рвануло. Я с трудом перевалился набок, приподнял голову. Пред глазами опять все плывет.

Над неубранной пшеницей стелется черный дым. Вспыхнул немецкий мотоцикл. Огонь быстро перекинулся на хлебные колосья, распространяясь гудящим валом.

Трескуче рассыпаются винтовочные выстрелы.

— Отходим! Трофимов прикрывай! Остальным вглубь леса! — в поле моего зрения появился Ломейкин. Могучий он все-таки мужик, — худой, но жилистый.

Снова заговорил «Дегтярев», однако бой быстро угас. Немцы, понеся ощутимые потери, на рожон не полезли. Горящий хлеб и стелящийся вдоль земли дым затрудняет им преследование. Да и соваться в лес им страшно.

— Товарищ капитан, отойдите! Дайте взгляну! — в поле размытого зрения промелькнула девичья фигурка.

— Товарищ старшина, глотните! — Веселова протянула Потапычу фляжку, но, видя, что он совсем плох, сама запрокинула ему голову и насильно влила в рот какой-то настой. — Сейчас полегчает. Это спиртовой экстракт боярышника, — зачем-то пояснила она.

Я сижу, восстанавливая дыхание.

— Ну, вот и свиделись, — Ломейкин дружески хлопнул меня по плечу, цепко наблюдая за обстановкой.

Господи, как же я им рад! Удивительно, насколько близкими могут стать незнакомые люди, с которыми общался-то всего ничего. Но ты им веришь, ты их знаешь, и свинцовая безнадега окружения вдруг отпускает.

— Старшина, докладывай, — капитан Панфилов уже отдышался.

— Сломил нас немец, — скупо ответил старшина. — Держались сколько могли. Затем пришлось отступать в лес. Орудия все разбиты, гранаты закончились, у «КВ» все снаряды вышли.

— Танк на ходу?

— Куда там, — махнул рукой Никита. — Обе гусеницы перебиты и башню заклинило. Он один против немцев считай часа три держался. Затем наши его подорвали, когда их пехота подползать стала.

— Экипаж?

— Только механик выжил. Контужен сильно.

— Сколько человек в сводном отряде?

— Девятнадцать. Все что осталось от батальона.

— Кто командует?

— Теперь вы, наверное. Я что мог сделал.

— Раненых много?

— Тяжелых нет, — понурил голову старшина. — Все держались до последнего. Пока фашисты к траншеям не прорвались.

— Понятно. Что посоветуешь? — Панфилов снова меня удивил простотой общения.

— Отойдем глубже в лес и там встанем до утра. Людям нужен отдых. Затем к своим будем пробираться. Лучше через чащу. Фронт прорван, но на какую глубину, не знаю.

— Хорошо. Так и поступим. Отводи людей.

Лишь через пару часов, уже на закате, когда под кронами деревьев начали стремительно сгущаться сумерки, мы нашли подходящее место, — небольшой островок посреди болот. Выбор места для временного лагеря обусловлен двумя причинами: во-первых, островок сухой и густо зарос кустарником. Во-вторых, на окружающем его болоте раньше добывали торф, — топь глубокая, пройти можно лишь по нескольким старым подгнившим гатям, подле которых старшина сразу же выставил дозорных.

Всего нас тридцать два человека. По пути к группе прибились еще несколько окруженцев, во главе со старшим лейтенантом Сироткиным. Среди красноармейцев я заметил Солодова. Уже не в первый раз встречаемся.

— Пошли, Скворцов, поговорить надо, — Панфилов кивком указал на небольшой узкий мысок земли, вдающийся в черную, поблескивающую в лунном свете воду. От меня не укрылось, как капитан снял свой «ТТ» с предохранительного взвода, и ситуация сразу же приняла непонятный оборот.

Место узкое, от лагеря отдаленное. Если он по каким-то причинам решил в меня стрелять, то никто ничего не увидит. А капитан потом расскажет любую историю. Проверять его слова никто не станет.

— А в чем, собственно, дело? — я тоже незаметно поставил свой «ТТ» на боевой взвод.

— Надо кое-что прояснить, — он дошел почти до уреза воды и остановился.

Молчим. Непонятное напряжение витает в воздухе.

— Значит так, лейтенант, — Панфилов обернулся. — Я сейчас задам тебе один вопрос. На ответ даю секунду. Задумаешься, — пеняй на себя. Отвечать односложно, либо «да» либо «нет».

Ничего не понимаю. Что за муха его укусила? Вроде показался нормальным мужиком… Сейчас затянет обычную для НКВД песню?

— Знакомо тебе слово «интернет»? — неожиданно спросил он.

Меня как током шарахнуло.

— Секунда! — капитан сверлит меня немигающим взглядом.

— Да, знакомо! А тебе? — «ТТ» уже у меня в руке.

Панфилов даже не вздрогнул. Только внимательно посмотрел мне в глаза и сухо потребовал:

— Рассказывай. Все как было. Без утайки. Ствол можешь убрать, надеюсь не понадобится.

— А ты, вообще, кто? — вырвалось у меня.

— Конь в пальто. Сначала ты.

— Ну, ладно, — я присел на почерневший пенек.

Почему не стал упираться? Ну, скажем так, носить все в себе тяжело. Особенно после того, как сбил немца с зубастым смайлом на фюзеляже. Сыграл ли термин из моего времени роль некоего пароля? Нет. Капитан мог услышать его из уст такого же «попаданца». И вообще, Панфилов вполне мог оказаться самым настоящим офицером госбезопасности, но я все же решил рискнуть. Раз он правильно задал ключевой вопрос, значит в теме.

— В общем-то все случайно вышло… — сказал я, а дальше вкратце обрисовал обстоятельства своего появления тут.

Он выслушал внимательно, не перебивая, затем попросил:

— Дай взглянуть на твое устройство переноса.

— У меня его нет. Отдал младшему лейтенанту Захарову. Это ведь он ко мне накануне Дня Победы пришел, ты ведь понимаешь?

— А кровь ты с чего оттирал? — прищурился Панфилов.

— Это? — я достал из нагрудного кармана кругляш с впаянными в него микрочипами. — Это я у сбитого немецкого летчика забрал.

Панфилов почему-то сильно побледнел.

— Вот же твари… — хрипло выдавил он. — Значит, все же начали… Ну ладно.

— А меня в курс дела введешь?

— Введу. Помощь твоя понадобится. Больше мне особо доверять некому.

— Так ты тоже⁈ Из моего времени⁈

— Да. Но тут по доброй воле. Вернее сказать — с заданием. Вот только связь потерял, и последние пару дней работать приходится вслепую.

— Игнат, давай-ка теперь ты мне все расскажешь, идет? — я поставил «ТТ» на предохранительный взвод и вернул оружие в кобуру.

— Опасно с патроном в стволе носить, — обронил он.

— Сам разберусь, — ответил я. — От темы не уходи.

— Да я и не собирался.

Рассказ Панфилова удивил и одновременно зацепил меня своей простотой. Он говорил буднично, словно тема не являлась архисложной.

— В недавнем прошлом, — он усмехнулся, понимая, как абсурдно прозвучала фраза, — в общем, Андрей, я был обычным стримером. Использовал «ви-ар» и нейроинтерфейс для банального заработка в сети. Комментировал различные гейм-реальности, по большинству связанные с симуляторами войн. Делал это легко, совершенно не задумываясь, а какой же на самом деле была эпоха, в которую решил «поиграться»?

Я кивнул. Знакомая ситуация. Мной тоже пройдено немало виртуальных проектов, в том числе и претендующих на некую «историческую достоверность».

— Если говорить вкратце, а на красочные подробности у нас сейчас нет времени, то со мной случился так называемый «спорадический перенос». Как оказалось впоследствии, я был первым, кто испытал это на своей шкуре.

— И куда же ты попал? — не удержался я от уточняющего вопроса.

— Август 1941-го. Участок фронта неподалеку отсюда. Небольшая деревушка, брошенные позиции наших сорокопяток, и несколько человек из окруженцев, кто решил встать там насмерть.

— Долго продержались?

— Минут десять-пятнадцать, — ответил Панфилов. — В общем, меня убило[3]. Очнулся уже в реанимации.

— Снова в нашем времени⁈ — я даже привстал с пенька, настолько велико оказалось удивление.

— Угу. Практически в невменяемом состоянии. Оказывается, у меня была клиническая смерть, но, к счастью, нейроинтерфейс успел подать сигнал тревоги в службу спасения еще в тот момент, когда мое сознание закинуло в прошлое. Так что «скорая» подоспела заранее. У них было время вызвать МЧС, взломать дверь, и завести мне сердце.

— А дальше? — я невольно подался вперед.

Игнат невесело усмехнулся:

— Дальше произошла целая череда необъяснимых смертей среди виртуальщиков. В основном среди тех, кто пользовался старыми системами, не предусматривающими вживление нейрочипа. Соседи начинали жаловаться на запах, приезжала полиция, вскрывали двери и находили мертвые тела, истощенные и обезвоженные. Все по одному шаблону. Ну, и к слову, было еще несколько случаев, схожих с моим, когда вживленный нейрочип подавал сигнал бедствия. Там успевали вовремя, но все «спасенные» пребывали в состоянии «овоща».

— Разум покинул тело? — догадался я.

— Верно. Но истинную причину этого в тот момент не понимали. Все списывали на побочный эффект от использования нейроинтерфейса.

— А случай с тобой уникален?

— Не совсем. Но давай по порядку. Меня около месяца продержали в больнице. Вел я себя не совсем нормально. У врачей возникло подозрение, что пациент окончательно съехал крышей. Виной тому, как нетрудно догадаться, сочли вживленный нейрочип, но удалять его побоялись. В конце концов я немного очухался, и понимая, что запросто могу загреметь в психушку, всячески постарался демонстрировать адекватность, с чем в итоге и был выписан, под абсолютный запрет любых подключений к «ви-ар».

Я понимающе усмехнулся. Знаем мы эти запреты.

— Нет, ты не подумай, в сеть я сразу не полез. Поначалу было очень трудно разобраться, где реальность, а где глюки. Но нашелся один способ проверить.

— Интересно какой?

— Не додумался?

Я лишь покачал головой. Ничего путного на ум не пришло. Как можно проверить случились ли события на самом деле, если сознание вернулось в привычную реальность и остались лишь воспоминания о прожитом?

— Я поднял архивы военных лет, — пояснил Панфилов. — То еще оказалось исследование… — усмехнулся он. — По поводу местности мне запомнилось лишь количество домов в деревушке, да некоторые детали окружающего рельефа. Ну, еще растительность подсказывала: все происходило на северо-западе России, примерно в конце лета, — поэтому я ввел в интерактивную карту данные о линии фронта по состоянию на август сорок первого и начал по собственным воспоминаниям убирать варианты. В конечном итоге у меня остался список из десяти деревень в современной Тверской области[4]. Большинство из них уже не существуют в нашем времени, но места я посетил. Утомлять подробностями не стану. Поначалу было много разочарований. Даже сомневаться в себе начал, но однажды, приехав в очередную глухомань, я вдруг увидел явные совпадения с той шоковой, травматической памятью. Глубокий овраг, да поросший редколесьем косогор, — все сильно изменилось, но интуиция буквально кричала: это происходило тут!

Панфилов на некоторое время замолчал. Видимо остро переживал воспоминания.

— Домов там не осталось, — наконец продолжил он. — Деревушку не стали отстраивать после войны. Колхоз не восстановили, и земля оказалась заброшенной на десятилетия. Вокруг лесные массивы, — самая настоящая глушь. Сохранилось лишь несколько фундаментов из плитняка, вот по ним и стал ориентироваться. Сходил в машину, взял заранее купленное снаряжение. Колышками разметил улицу. Сориентировался по ним, и лишь тогда смог обнаружить оплывшие траншеи на околице. Их в современности уже не видно. Не зная, где именно они проходили, не найдешь. Прикинул, где стояло орудие, отсчитал несколько шагов и начал копать. Меня ведь отбросило от «сорокопятки» и изрубило осколками, — немцы вели минометный обстрел наших позиций.

От его рассказа у меня мурашки ползут по коже.

— Что-нибудь нашел? — глухо спросил я.

Игнат кивнул:

— Откопал скелет. Форма на нем истлела, осталась лишь пряжка ремня, несколько пуговиц, да вот это, — он достал из кармана круглый полупрозрачный предмет, внутри которого виднелись чипы. Точная копия моего загадочного устройства!

— Не понимаю! — я вскинул взгляд — А это как оказалось рядом с телом⁈

— Вот и я не понял. Ничего не понял. И решил, что от греха, надо бы обратиться к знающим людям.

Я лишь усмехнулся и переспросил:

— Знающим? А разве такие есть? Ты выяснил, как это происходит⁈ Как такое вообще возможно⁈

— На самом деле — возможно, — ответил Панфилов. — Еще в больнице ко мне захаживали ребята из наших спецслужб. Специальная следственная группа. Они вели дело о загадочных смертях, связанных с «ви-ар». Мне уделяли повышенное внимание, как единственному свидетелю, пережившему подобное. Но тогда я им не хотел ничего пояснять. Боялся, если честно. Даже после своей находки я сильно сомневался, стоит ли с ними связываться? Для верности пробил еще несколько шурфов. Нашел останки наших бойцов. И документы на имя политрука Лыткарева Егора Ивановича. Мы с ним вместе немецкого пулеметчика сняли, а потом отбивали атаку. Вот тогда меня окончательно «накрыло». Понял, что все случившееся — правда. И утаивать ее нельзя.

— Позвонил?

— Ага, по спутниковому. Зная, что еду в глушь, заранее закупил все необходимое. В общем набрал капитана Романова, он мне свой контакт на всякий случай оставил. Назвался, дал координаты и попросил приехать. Сказал, что очень важно.

— А он?

— Нормальный мужик оказался. Да и профессионал хороший. Приехал довольно быстро. Я ему показал находки и как на духу выложил свою настоящую историю.

— Романов тебе поверил?

— Не просто поверил, а даже смог кое-что растолковать. Оказывается, пока я валялся в больнице, а потом занимался собственными изысканиями, их группа сумела многое выяснить. Кстати, в ее состав входят не только офицеры ФСБ и ГРУ, но и несколько наших ученых-физиков. Фамилий назвать не могу.

— Да и не надо. Мне они все равно ничего не скажут. Не интересовался я наукой.

— Вот и я не интересовался, но поневоле пришлось вникать.

— По-простому сможешь объяснить? Во всем сказанном меня сильно смущает один момент.

— Всего один? — удивился Панфилов. — И какой же?

— Наличие физических устройств в этом времени. Откуда они взялись? — я неосознанно кручу в пальцах полупрозрачный кругляш с впаянными в него микрочипами. — Могу, пусть и с большой натяжкой, представить, что наше сознание способно путешествовать по неким каналам пространства и времени. Но если для перемещения нейроматрицы необходимо «дополнительное оборудование», то как оно попало сюда? В это время?

— Изо всех возможных вопросов ты задал самый трудный. И самый опасный.

— Только не говори, что некоторые вещи мне не положено знать! — я едва не вспылил.

— Воу. Полегче. Не обостряй.

— Так ответишь?

— Не сомневайся. Но для начала хочу, чтобы ты уяснил некоторые базовые моменты. Например, как происходит перемещение сознания? Чем обусловлен процесс?

— Понятия не имею!

— Я попытаюсь тебе объяснить. Среди разработчиков «ви-ар» существует термин «нейрограмма». Если говорить простым языком — это оцифрованное впечатление, которое может быть записано и воспроизведено. Понимаешь?

Я кивнул, ибо знаком с полным погружением в «ви-ар».

— Есть гипотеза, что сознание любого человека, состоит из миллиардов элементарных нейрограмм, которые являются отражением наших воспоминаний, чувств и жизненного опыта, записанных при помощи биохимии и электрической активности мозга. Создав «ви-ар», работающие на базе искусственных нейросетей, мы, сами того не подозревая, сделали шаг к форме информационного бытия, которое, как считают наши ученые, для Вселенной совсем не исключение, а скорее правило. Проще говоря: уникальная сумма нейрограмм, формирующих конкретную личность, в принципе может быть представлена в виде матрицы. Просто современные технологии пока не дотягивают до возможности создания структурированной копии сознания, а вот природа вполне на это способна.

— Природа Вселенной? — уточнил я.

— Да. Природа мироздания способна считывать и транслировать информационные слепки. Открытым остается вопрос: куда они передаются и при помощи чего? Чтобы было понятнее приведу пример: электрическому току нужен генератор, его производящий, и проводник для доставки потребителю, — я сейчас говорю максимально упрощенно.

— Хорошо. Согласен.

— Тогда идем дальше. Первое условие ты понял — это наличие высокоорганизованной цифровой среды и наших, позволю сказать, «индивидуальных отпечатков» в общем информационном поле. А вот со вторым условием сложнее. Скажем так: некоторые эксперименты, проведенные на Земле за последние десятилетия, оперируют такими энергиями, что возымели неожиданный побочный эффект. Различные устройства, начиная от адронных коллайдеров и заканчивая прототипами двигателей, основанных, как принято говорить «на новых физических принципах», нарушили целостность нашего континуума. Создали в нем локальные дефекты, сравнимые с червоточинами. К счастью для нас, они ведут на небольшую глубину времени.

— В прошлое и будущее? — уточнил я.

— В прошлое. Ибо будущее недоступно. Его пока нет. Даже для тебя и меня. Каким оно будет — предопределит лишь ход истории, в котором есть и песчинки наших поступков.

— Звучит жутковато.

— Зато точно. Если ты усвоил базовые понятия, то можем двигаться дальше.

— Ты не ответил на заданный вопрос.

— Об этом? — Панфилов по-прежнему машинально крутит в пальцах устройство переноса.

— Да. Мне непонятно как во времени может перемещаться предмет?

— Он не перемещается. Создается здесь.

— Создается кем? Как? На каком оборудовании? — требовательно уточнил я.

Игнат покачал головой.

— Нет никакого «оборудования». Ты, видимо, невнимательно меня слушал. Информационный слепок человеческого сознания может быть захвачен червоточиной и перемещен во времени.

— Но эти устройства, — не часть сознания! — я невольно сжал трофейный кругляш во вспотевшей ладони.

— Ой ли? — прищурился Игнат. — Устройства одинаковы. Только в одном случае интерфейс реализован на русском языке, а в другом на немецком. Ни о чем не говорит?

— Прости, но я действительно не понимаю!

— Нейроимплант, на основе которого работает мнемонический интерфейс, — разве он не становится частью нашего сознания после вживления?

Если честно ничего подобного мне не приходило на ум. Я никогда не задумывался над такими вопросами.

Видя мою растерянность, Панфилов убежденно добавил:

— Нейроимплант с момента его вживления уже неотделим от рассудка. То есть, его информационная структура тоже транслируется через червоточину. Но если матрицу личности в качестве носителя способен принять мозг человека из прошлой эпохи, то куда денется вживленная искусственная нейросеть?

— Понятия не имею, — ответил я. — Быть может, эта часть нейроматрицы просто исчезнет?

— Нет. Невозможно. По природе явления все транслированное должно быть воплощено, — уверенно пояснил Игнат, явно кого-то цитируя. — Поэтому на основе информации создается дополнительный объект. Изменяется молекулярная структура случайного предмета, уже существующего в этом времени. В твоем случае это был наушник микрофона.

— То есть матрица сознания записывается в биологическую нейросеть, а для нейроимпланта, являющегося, по твоим словам, частью нашего рассудка, создается отдельный носитель? — переспросил я.

— Именно так! Сразу проясню: чипы впаяны в неразрушимую оболочку и аналогов среди известных устройств не имеют. Они — нейронный артефакт, созданный природой. Ни изучить их, ни вскрыть, ни воспроизвести на существующем оборудовании не удалось.

— А почему язык интерфейсов русский и немецкий?

— Потому что на сегодняшний день существуют только две достаточно мощные аномалии, способные к спорадическим переносам сознания, — «Петровская» и «Дрезденская». Первая названа по деревеньке, расположенной в эпицентре, вторая, как ты понял, географически охватывает Дрезден и окрестности.

— Так значит переносы, — явление не повсеместное?

— Нет. Локальное. Географически локальное. Но все может измениться.

— Почему? — мне хочется полной ясности.

— Неизвестно, как именно червоточины контактируют с современным информационным полем. Есть вероятность что благодаря «ви-ар» и онлайну, матрицу сознания может «выхватить» откуда угодно. Из любого региона планеты, где есть интернет.

— Но воплотится она либо тут, либо в окрестностях Дрездена?

— Да, — кивнул Панфилов.

Теперь кое-что прояснилось. Например, в силу узкой географической локализации встреча двух виртуальных пилотов, казавшаяся мне чем-то невозможным, приобрела хоть какое-то обоснование. Но многое все равно остается неясным.

Я глубоко задумался, а затем сказал:

— Не складывается у меня понятной картины, Игнат.

— Почему?

— Ну подумай сам. Мое устройство принес Захаров. Импланта у меня никогда не было. Не по деньгам игрушка. Для погружения «ви-ар» я всегда использовал внешний модуль в виде шлема. Объясни, как в нем вдруг оказалось гнездо нужной конфигурации?

— А чье производство? — мгновенно насторожился Панфилов.

— Да наше. Российское. «РусАтом».

— С точкой доступа через зрительный нерв?

— Да. Вполне заурядный девайс для подключения к «ви-ар», только со странным незадокументированным гнездом. Я на него сразу внимание обратил, но нигде не смог нарыть толковой информации.

— А шлем где покупал?

— Да через сеть, естественно. Доставили курьером. Сдается мне твой «прототип» — не единственный в своем роде, — развил я пришедшую на ум мысль. — Кто-то еще в теме, но работает в тени. Собирает устройства «под заказ».

— Хочешь сказать, что ты случайно приобрел одно из них? — скептически уточнил Игнат.

Пожимаю плечами в ответ:

— Я человек небогатый. Шлем покупал с рук, уже поюзанный. Может прошлый владелец помер — меня невольно окатило холодком от запоздалой догадки. — Или что-то перепутали в службе доставки, но тогда подделки должны изготавливаться в промышленных масштабах, что маловероятно. Скорее всего первое.

— Даже если ты прав, и существует теневой рынок «экстремального туризма», откуда у них взялись устройства переноса? — Игната мои рассуждения сильно встревожили.

— А ты вчера родился, да? — усмехнулся я. — Не знаешь как наши «дельцы» могут работать, если крупными деньгами запахло?

— Ну и как же по-твоему? — насупился он.

— Схема мне видится незамысловатая. Наберут бездомных. Каждому вживят по нейрочипу и доставят поближе к эпицентру аномалии. Затем подключат их к тематической «ви-ар» и будут ждать «спорадического переноса». Он ведь рано или поздно произойдет?

— Ну, да. Чем ближе к червоточине, тем больше вероятность, — угрюмо подтвердил Панфилов.

— Вот и я том. Другого объяснения появлению подделок под «РусАтом», с адаптированным слотом, ты все равно не найдешь, как ни крути.

— А как, по-твоему, они получают устройства из сорок первого года? — тяжело спросил Панфилов, словно сама мысль о подобных бизнес-схемах больно задела его за живое.

— Ну ты ведь сам озвучил условия. Чем ближе к эпицентру аномалии, тем больше шансов на спорадический перенос. Здесь наверняка действует один или даже несколько эмиссаров из нашего времени. Учитывая жесткую географическую привязку, получается, что участок фронта, где могут появиться перемещенные сознания, невелик по протяженности. Бардак тут знатный. Окруженцев полно. Никто толком друг друга не знает. Вычислить нашего современника хотя бы по полной дезориентации и фигурам речи — несложно. Распознал, отвел в лесок, шлепнул, забрал сформированное при переносе устройство вот и все дела. На людей им плевать, когда на кону огромные деньги. Ну а трофейные кругляши можно тривиально закопать в заранее условленном месте, где их легко найдут в нашем времени. Только никого, пожалуйста, не идеализируй и смотри на вещи трезво. Получается профукали твои спецы целую банду, орудующую у них под носом.

Панфилов помрачнел.

— Тогда получается, что для кратковременного погружения в прошлое не обязательно обладать нейроимплантом, — тяжело произнес он. — Достаточно иметь устройство, сформированное при переносе? И им может воспользоваться любой?

— Да. Именно так.

— Хреново. И похоже на правду.

— Пояснишь?

— Так получилось, что обе аномалии во время войны оказались на территории фашистов, — ответил Игнат. — А наши разведслужбы в современности фиксируют необычайную активность некоторых западных «бизнесменов». Были отслежены массовые закупки нейроимплантов на фоне загадочных смертей, бросающих тень на эту технологию. Нерационально для бизнеса, но вполне вписывается в рамки твоего предположения. Видимо наши ошибались в оценках масштаба угрозы, и к теме подключились позднее немцев. Видимо сюда массово забрасывают смертников, с единственной целью, — чтобы сформировались вот эти самые кругляши, которые можно припрятать до наших дней, а затем использовать. Устройство, изъятое тобой у немецкого пилота, лишь подтверждает факт существования «экстремального туризма».

Я тяжело призадумался, понимая: все это плохо закончится.

Однажды мне пришлось попасть под непогоду в горах. Я видел, как глина начала напитываться водой. Поначалу вниз сбегали мутные ручейки, но ничего необратимого не происходило. Затем дождь усилился, спровоцировав образование бурных потоков, несущих камни, а когда начался настоящий ливень, глина так напиталась водой, что сам ее пласт стал жидким, и сошел сель. Вот он стал настоящей, необратимой катастрофой. Так и воздействие на реальность. Попадут сюда десять или сто человек — ничего страшного. Но тысячи и десятки тысяч локальных воздействий могут существенно изменить ход истории.

Печально, но факт: существует чистая наука, в ее первозданном, так сказать пытливо-познавательном виде. Но подле «светлых умов» всегда трутся умы более тусклые, но зато предприимчивые.

— Как работает функция обратного переноса? — спросил я.

Панфилов не стал темнить:

— Наши ученые предполагают, что на это срабатывает нейросетевой модуль импланта. Перемещение сознания по червоточине воспринимается им как подключение к некой удаленной цифровой реальности. Отсюда и лимит пребывания — восемь часов, как максимально разрешенная непрерывная сессия при подключении к «ви-ар». Но это только теория. Я же говорил: устройство, формируемое здесь, — неразборное. Исследовать его не получилось.

— А почему кругляш надо обязательно сжать для возвращения?

Игнат вскинул недоуменный взгляд, а затем усмехнулся:

— Забываю, что у тебя не было нейроимпланта. Понимаешь, когда нет иного способа экстренно отключиться, то пользователю достаточно сильно и одновременно сжать свои виски. Такое действие приведет к аварийному выходу из любой «ви-ар». А формируемое тут устройство копирует функции оригинала.

Холодок неприятного предчувствия пробежал у меня по спине. Получается, меняя исходные настройки нейроинтерфейса, выходя за рамки общепринятых правил «безопасности», можно так настроить нейроимплант, что у формируемой тут копии появятся новые опции? Для этого потребуются крайне опасные испытания на людях, но, судя по всему, за такими экспериментами дело не встанет. Особенно когда они проводятся «в тени».

Я коротко изложил Игнату суть пришедшей на ум догадки и спросил:

— Ты упоминал, что отправился сюда с заданием. Каким, если не секрет?

— Мне предстояло выяснить: нет ли в этой эпохе каких-то странных, несвойственных ей объектов. Поиск поручили вести на заданном участке территорий. Я только начал, но связь, налаженная через червоточину, неожиданно прервалась. Как отрубило. Словно на темпоральную линию ведется какое-то целенаправленное воздействие.

— Вот с этим, вероятно, смогу помочь.

— Серьезно? — он вскинул взгляд.

— Да. Вчера утром я пошел на вынужденную посадку и случайно наткнулся в заброшенной лесной деревеньке на очень странную «станцию связи». С антеннами, похожими на фазированные решетки. Мы оттуда забрали документацию, но не знаю, передали ли ее в особый отдел. Хотя кое-что я скопировал к себе в блокнот.

— Покажешь? — заинтересовался Панфилов.

В тылу врага, темной ночью, на островке, притаившемся среди зыбей торфяных болот, мы при свете фонарика принялись рассматривать чертежи, перенесенные мной на небольшие листки бумаги.

— Жаль, оригиналов нет, — тяжело вздохнул Игнат.

— Можно попытаться их найти.

— Где?

— В штабном блиндаже на переднем крае, — ответил я. — Вряд ли документацию успели в тыл отправить.

— Вариант, — подумав, согласился он. — А кто допрашивал пленного немца?

— Веселова.

— Она видела документы?

— Да. Я ей некоторые схемы показывал.

— Пояснения к ним удалось перевести?

— Нет. Танюша не смогла. Сказала, что слова непонятные. Игнат, надо идти к той загадочной «станции связи», — подытожил я. — Она — наша единственная зацепка. Если сейчас вернемся к своим, то снова попасть в тыл к немцам будет проблематично. Ты ведь капитан госбезопасности, так используй свое звание и положение. Собери группу. А на месте уже разберемся, что к чему. Не верится мне, что немцы вдруг так торопливо, без надлежащего обеспечения и охраны выдвинули к линии фронта какую-то свою секретную разработку в области связи. Причина может быть лишь одна, — я развернул карту и обвел карандашом название расположенной неподалеку деревеньки: «Петровское».

Панфилов лишь молча кивнул, тяжело размышляя над сложившейся ситуацией.

[1] Pz.Kpfw. II — легкий немецкий танк, вооруженный KwK 30 — укороченной версией автоматической 20-мм пушки и спаренным с ней пулеметом «MG».

[2] На вооружение ВВС ампулы АЖ-2 поступили в 1939 году. Авиационные ампулы АЖ-2КС без какой-либо модернизации применяли в пехоте, как зажигательное средство ближнего боя. Самовоспламеняющаяся жидкость горит 1,5–3 мин, развивая температуру 800–1000°С.

[3] Подробнее в рассказе «Дешевая пехота».

[4] Калининская область в 1941 году.