Дорога к фронту

Глава 13

Я очнулся в абсолютном мраке.

Тела не чувствую. Но себя помню.

Еще ощущаю некий взгляд со стороны. Будто меня кто-то внимательно разглядывает, как диковинную букашку, попавшую под микроскоп.

Кто я теперь? Остаточное явление? Информационный отголосок сознания? Эхо короткой жизни?

Когда ты принял последнее решение, осознав его неизбежность, подвоха уже не ждешь. Но мироздание рассудило иначе. Я все еще мыслю, а значит — существую?

Во мраке нет движения. Нет ощущения пространства. Нет никакой сенсорики, — только мысли.

Это не назовешь жизнью. По крайней мере в человеческом понимании.

Страшно. Страшно остаться здесь навсегда.

По-прежнему чувствую чей-то холодный, пристальный, изучающий взгляд. В нем нет эмоций, лишь напряженное созерцание, словно некто совершенно чуждый, пытается понять человеческую природу. Понять навскидку.

Надеюсь, вскоре все закончится. Вымаливать секунды бытия не собираюсь. Без ощущений тела инстинкты, выработанные миллиардами лет эволюции, почему-то не рулят.

Нестерпимо хочется в небо… Туда, где все на пределе. Туда, где нет места полутонам, где ты выгораешь от напряжения, но понимаешь для чего живешь…

Моя последняя мысль медленно гаснет, растворяясь в небытие.

…

Внезапный свет резанул по глазам.

Я выгнулся, хрипя и хватая перекошенным ртом загустевший воздух.

Боженька…

Лес… Август… Фронт… Холодный металл «ТТ» в сведенных судорогой пальцах…

Скупая слеза щекотливо катится по небритой щеке.

Шумит листва. Прохладный ветерок налетает порывами. Я кое-как отдышался и сел, опираясь спиной о ствол приметной кривой сосны и осмотрелся.

Панфилова поблизости нет.

Не отпуская рукоятку «ТТ», я левой рукой ощупал нагрудный карман.

Трофейный медальон на месте. Достаю его. Искра индикации угасла. Сколько ни пытался сфокусировать взгляд, никакого намека на системные сообщения не появилось.

Временный сбой? Или устройство трансляции нейроматриц превратилось в диковинную для этого времени безделушку?

Документы на месте. Судя по отпечаткам в податливом мху, я довольно долго пролежал тут без движения. Других следов обнаружить не удалось.

Надо выбираться к своим. Мой планшет с полетной картой валяется рядом. Мышцы затекли. Тело едва слушается. Очень хочется пить.

Пошатываясь, хватаясь рукой за сучья, я кое-как смог встать на ноги. Пистолет не отпускаю. Дышу тяжело. Часто сглатываю.

Вокруг лишь обычные звуки леса. Словно и нет войны.

Солнце высоко. Сейчас приблизительно полдень, точнее определить не могу, трофейные часы встали.

Насколько далеко откатился фронт? У меня нет ответа. Нет ни малейшего представления сколько дней прошло, и какая сейчас обстановка.

До деревни метров триста. Прислушиваюсь, но оттуда не доносится никаких звуков.

Надо пойти, взглянуть. Может наши еще там?

Тревожит судьба Игната. Куда он подевался? Не мог же просто взять и уйти, бросив меня на произвол судьбы?

Осмотр деревеньки не принес ничего нового. Палатки сожжены. Трупы фашистов убраны. Наверняка наши, готовясь к обороне, прикопали их в ближайшем овражке. Антенна подорвана, но боя тут похоже не было. Получается, что лейтенант Соломатин выждал, сколько велено, а затем повел отряд на восток?

Набрав воды из колодца, я долго и жадно пил, пока не заурчало в животе. Слабость неимоверная. Сознание временами «плывет». Вряд ли в таком состоянии я смогу долго скитаться по немецким тылам. Надо выбираться к своим, но как? Звуков фронта не слышно. Возможно, он откатился километров на двадцать-тридцать?

Присев на бугорок я открыл планшет, развернул карту и нашел речушку, вдоль которой мы летели штурмовать немецкий аэродром.

А что? Шанс. Тут вообще-то недалеко. К вечеру доберусь даже в таком неважнецком состоянии. Должно получиться, если не лезть на рожон и действовать с умом.

Принятое решение придало немного сил. Вскрыв ножом банку немецких консервов, я проглотил несколько кусков тушенки. Желудок поначалу отреагировал спазмом, но потом отпустило.

Форму связиста я снял. Порванная и испачканная в крови она скорее вызовет подозрения, чем послужит маскировкой. Достал из трофейного ранца и надел свою полевую гимнастерку с кубиками младшего лейтенанта в петлицах. Морально стало комфортнее.

Сижу, вдыхая чистый лесной воздух. Прислушиваюсь к ощущениям. Резь в животе вроде бы прошла.

Чтобы не терять время попусту, почистил «ТТ», дозарядил обойму, затем решительно встал и, сориентировавшись по солнцу, пошел на запад.

В моих действиях нет авантюризма. Ну разве чуть-чуть. Я хочу как можно быстрее вернуться к своим, а для этого придется использовать все имеющиеся навыки.

К реке вышел уже в сумерках. Немецкий полевой аэродром расположен недалеко от берега, на другой стороне, и мне пришлось искать укромное место для форсирования, благо водная преграда неширокая.

Одежду, документы, планшет и оружие стараюсь не намочить. Не стал уповать на случай, соорудил небольшой плотик из сухого прибрежного тростника[1], сложил на него свои пожитки, вошел в холодную воду и поплыл.

Замерз изрядно, да и течение оказалось неожиданно сильным, но я справился.

Вдоль обрыва (пойма реки достаточно глубокая) проходит проселок. По нему только что проехал грузовик.

Я оделся, стараясь унять озноб. Еще не хватало простудиться. Слечь с температурой в моем положении — смерти подобно.

Разгоняя кровь по жилам, быстро карабкаюсь вверх по песчаному склону. На гребне залег, прислушиваюсь. Схема охраны аэродрома мне неизвестна. Шуметь нельзя. Надо некоторое время понаблюдать за окрестностями.

Выручил дуб, растущий на отшибе. Уже окончательно стемнело. Небо бездонное и звездное. Луна притаилась среди слоистых облаков, светит скупо. Я вскарабкался на дерево, расчехлил бинокль. Полевой аэродром, если он только не служит для «подскока» — хозяйство внушительное. Работа на нем не утихает ни днем, ни ночью. После заката в основном трудятся оружейники и техники, — они готовят машины к утренним вылетам.

Большинство укрытий для самолетов расположены под деревьями. Машины туда закатывают руками. Открытое пространство занимает взлетно-посадочная полоса, рулежные дорожки и позиции зениток. На ВВП несколько немцев из F. B. K.[2] заделывает мелкие выбоины, утрамбовывая грунт ручным катком. Часовые лениво прохаживаются по периметру объекта. На въезде у дороги — стационарный пост. Специальных ограждений нет. Все правильно, — если самолет при взлете или посадке вдруг выкатится за пределы полосы, то препятствия в виде колючей проволоки неизбежно приведут к крушению.

Машин много. В основном «Bf-109E». Из-за недавнего прорыва нашей обороны немецкие части интенсивно движутся на восток, подготовленных аэродромов мало и здесь, по приблизительной оценке, скопилось три или даже четыре истребительных эскадрильи. В силу обстоятельств многим самолетам не хватило места в укрытиях, и они стоят на открытой местности.

Меня по-прежнему знобит. Не то от усталости, не то действительно простыл. Я даже не знаю, какое сегодня число и сколько мне пришлось проваляться в лесу в бессознательном состоянии?

Немецкие пилоты давно разошлись. Скорее всего они дислоцируются в ближайшей деревне. Меня это вполне устраивает. Пока наблюдал, одновременно борясь с сонливостью и недомоганием, на летном поле остался лишь обслуживающий персонал, да немногочисленная охрана.

У одного из «мессеров» какие-то проблемы с двигателем. Техники возятся с ним, устраняя неисправности.

Меня неодолимо клонит в сон. Удивительно, как быстро наш организм начинает брать свое, притупляя постоянное чувство опасности. Чтобы осуществить задуманное я должен быть бодр и собран. Пожалуй, короткий отдых пойдет только на пользу. Используя ремень и портупею, я надежно закрепился на развилке толстых веток, и закрыл глаза.

…Очнулся я от близкого и неравномерного рева авиационного мотора. Судя по затекшим мышцам, вырубило меня надолго.

Протерев глаза, я снова принялся наблюдать.

Двое техников при свете переносных ламп, регулируют отремонтированный движок. Часовые по-прежнему прохаживаются вдоль кромки летного поля. Интервал между ними довольно большой, а ревущий двигатель глушит все другие звуки.

Я спустился с дерева, лег на землю и пополз. Тем временем обороты мотора уменьшились, и он заработал ровно.

У границы летного поля пришлось замереть. Мимо прошел часовой.

Привстаю и короткой перебежкой добираюсь до ближайшего укрытия, — штабеля пустых ящиков, которые утром, перед началом вылетов, отсюда обязательно уберут.

Гул мотора по-прежнему заглушает все другие звуки. Неподалеку двое оружейников набивают снарядные ленты. По сторонам не смотрят, сосредоточены на деле.

Через несколько минут я добрался до крайнего самолета и, прячась в глубокой тени его крыла, снова осмотрелся. Похоже проспал я намного дольше, чем несколько часов. Небо на востоке уже утратило бездонную черноту.

Тем временем один из техников хлопнул другого по плечу. Похоже они справились с поломкой, но двигатель не глушат. Защелкнули замки капота и уселись неподалеку на ящиках. Один достал флягу, глотнул, передал второму.

Действовать надо прямо сейчас. Предрассветные сумерки очень густые. Взлетать будет крайне сложно. На полосу точно не вырулю, — не хватит времени. Разбег придется брать прямо по летному полю, благо в нужном направлении видимых препятствий нет.

Риск огромен, но вновь усилившийся озноб подталкивает к действию, — либо сейчас, либо никогда.

Поднимать стрельбу слишком опасно, а ножом с двоими я точно не справлюсь, поэтому пришлось выждать пока техники отвернутся, доползти до «мессера», убрать колодки из-под колес шасси, затем рывком заскочить на крыло, а оттуда в кабину!

Парашют сложен на сиденье, но надевать его некогда. Двигатель прогрет. Работает ровно. Закрываю фонарь. Меня все еще не заметили. Усаживаюсь на парашют, застегиваю привязные ремни. Страха нет. Думаю, полное осознание происходящего придет чуть позже, если конечно выживу.

Быстро осматриваюсь. Положение переставного стабилизатора[3] устанавливаю на кабрирование. Закрылки выпускаю примерно на двадцать процентов хода. Шаг винта в положении «12:00» — именно так в немецких самолетах реализовано обозначение этой регулировки.

Готово.

Увеличиваю обороты. Техники вскочили, не понимая, что происходит⁈ Орут друг на друга, но я их не слышу. Наверное решили, что самолет начал самопроизвольное движение…

Думать об этом некогда. Выдерживаю направление. Скорость растет. «Худого» начало ощутимо уводить влево. Компенсирую реактивный момент правой педалью. Мимо промелькнули сумеречные очертания зенитного орудия, но вслед пока никто не стреляет. Лишь бы хватило дистанции пробега для набора нужной скорости!..

Сто двадцать километров в час! Нос самолета чуть опустился, а хвостовое колесо наконец-то оторвалось от земли! «Мессер» опасно подпрыгивает на мелких неровностях поля. Угрожающе быстро приближается дорога, обрыв и река… Сто восемьдесят километров по прибору. Беру ручку управления на себя. Ну же!..

Взлетел!

Неуклюже, покачиваясь с крыла на крыло, низко, тяжело, но взлетел!

Убираю шасси и закрылки. Давать полный газ опасаюсь. Держу обороты в пределах «продолжительного» режима. Неизвестно что за поломка была в двигателе и насколько надежно ее устранили?

Уверен, вслед за мной никто не взлетит. Еще слишком темно. Немецкие пилоты так рисковать не станут.

Доворачиваю на восток, ориентируясь на едва пробившуюся там светлую полоску. Часто поглядываю на приборы. Температура воды и масла пока в норме. На всякий случай полностью открываю радиаторы. Сейчас важна не максимальная скорость, а надежная работа двигателя.

Спина взмокла. В кабине слышен посторонний дребезжащий звук. Не сразу сообразил, что это вибрируют неплотно закрытые кожухи капота.

Аккуратно набираю высоту. Опыта ночных полетов у меня нет. Временами наступает полная дезориентация. Верить можно лишь авиагоризонту. Правильно ли настроен высотомер, мне неизвестно. Обычно неточность его показаний можно определить и компенсировать визуально, но сейчас земля и небо сливаются воедино. Единственный доступный ориентир — серая, предвещающая рассвет полоска на востоке.

Минут через десять я наконец-то заметил признаки фронта. На всякий случай поднимаюсь выше, — так лучше обзор и меньше проблем от зенитной артиллерии малого калибра. Кое-где взлетают осветительные ракеты. По ним можно судить: сплошного переднего края нет. Немецкий танковый прорыв пока не остановлен. По сути, внизу царит полная неразбериха. В тылу бронированных клиньев вермахта находятся наши части, выходящие из окружения.

Надо лететь дальше. Глубже на нашу территорию и там искать место для посадки. Чем ближе к Ржеву, тем лучше. Даже успей я надеть и застегнуть парашют, прыгать бы не решился. Неизвестно кто его укладывал, и вообще, исправен ли? Риск аварийной посадки неизбежен, иных вариантов у меня нет.

Понемногу начинает светать. Земля все еще укутана сумраком, но линия горизонта на востоке обозначилась четче, а вскоре стали видны и некоторые подробности расположенного внизу рельефа.

Блеснула лента реки. На дороге мигнул и погас свет фар. Водитель наверняка услышал звук авиационного мотора и решил не рисковать.

Наши истребители вскоре взлетят на первое задание. Встречаться с ними ни в коем случае нельзя. Миновав рваную линию фронта, я снизился.

Заметить «мессер» идущий в предрассветной мгле почти над самыми деревьями крайне сложно, особенно сверху.

Внизу промелькнула широкая просека. Железнодорожные пути. Надо отворачивать. Если лететь вдоль них, то вскоре обязательно выскочу к какой-нибудь станции, а там велика вероятность нарваться на зенитный огонь.

Резко маневрировать опасаюсь. Ручка управления почему-то реагирует неохотно, с большим усилием.

Встаю в пологий вираж. Видимость постепенно улучшается. Вдали, как мне показалось, промелькнули признаки города.

Через несколько минут, сориентировавшись, я лег на обратный курс. Теперь иду «змейкой», высматривая подходящее место для посадки.

Невспаханные поля, редкие деревеньки, проселки, перелески…

Мотор внезапно изменил тональность, заработал неравномерно.

На очередной смене курса, снова двигаясь из глубины нашей территории к фронту, я заметил длинное, но узкое поле, граничащее с лесом.

Подойдет. Тем более, что движок вдруг начал дымить, а температура воды и масла резко подскочила.

Полностью выпускаю закрылки. Снова разворачиваюсь, постепенно гася скорость. Если честно, то на вражеских машинах я не воевал из принципа, но здравомыслящему пилоту нужно знать слабые и сильные стороны противника, поэтому «Bf-109» в его различных модификациях, мною протестированы в одиночных учебных вылетах.

Сейчас этот скромный опыт очень пригодился, ведь каждый самолет имеет свои особенности.

Земля быстро приближается. Окружающее пространство как будто схлопнулось. Исчез простор неба. Слева высится темная стена леса. Сбрасываю газ, но шасси не выпускаю — любая рытвина, случайно попавшая под колесо, неизбежно приведет к катастрофе поэтому лучше садиться «на брюхо».

Скорость падает. Подтягиваю ручку на себя, слегка приподнимая нос «мессера». Хвост чиркнул о землю. Что-то надломилось в районе стабилизатора, затем пришел удар, от которого лязгнули зубы.

Винт остановился. Несколько секунд машина скользила по инерции, затем раздался протяжный скрежет. Меня с силой бросило вперед, но привязные ремни удержали, спасли от увечий.

Дымится двигатель.

Тишина оглушает. Сел…

Непослушными, негнущимися пальцами расстегиваю привязные ремни, откидываю фонарь кабины. Надо как можно быстрее убираться прочь отсюда.

«Мессера» мне не жаль. Если бы я сейчас сдуру прилетел к своим и сел на Ржевском аэродроме, то замучился бы объяснять, где и как научился пилотировать вражескую машину. Нафиг нужно… Постепенно, день за днем, бой за боем врастая в эпоху, я ни на секунду не забываю и о других ее особенностях, сгубивших немало жизней.

Так что задерживаться у дымящейся машины нет никакого смысла. Я хочу воевать с фашистами, а не сидеть в фильтрационном пункте[4]. В идеале надо отыскать свою эскадрилью. Земцов мужик нормальный. Формальности уладит.

Примерно через час, срезав путь через лес, я вышел к проселку, ведущему в нужном направлении, и, завидев колонну из трех грузовиков, махнул рукой.

Они притормозили.

— Ну чего? — из кабины выглянул лейтенант.

— До Ржева подкинете?

— Не, мы только до ближайшей станции.

— Ну, хоть так.

— В кузов полезай.

— Спасибо!

В кузове оказалось какое-то барахло. Не понимаю зачем его везут в тыл? Я устроился на пыльных мешках, плотно набитых документами, и быстро задремал, несмотря на ухабистую дорогу.

Разбудила меня резкая остановка. Кто-то заглянул в кузов и приказал:

— А ну вылезай!

Я протер глаза, перелез через борт и спрыгнул на землю.

— Комендантский патруль. Документы! — незнакомый старший лейтенант требовательно протянул руку. Двое бойцов остановились чуть поодаль, держат винтовки наперевес.

Я протянул документы.

— Почему вне расположения части?

— Вышел из окружения. Возвращаюсь к своим.

— Вот как?

— Да. А в чем дело?

— Сдать оружие! В комендатуре все объяснишь!

Я не стал артачиться. Неприятно, конечно, но надеюсь разберутся.

Ага. Наивный.

В комендатуре, куда меня привели под конвоем, всем заправляет тучный майор.

— Скворцов, говоришь? — он внимательно изучил мои документы. — Летчик, значит? — он хмыкнул. — И сколько у тебя сбитых?

— Два. «Мессершмитт» и «Хенкель». Еще есть два, но неподтвержденных.

— Неподтвержденных, это как понимать? — майор явно не в курсе по какой системе летчикам засчитываются сбитые.

— С другим «мессером» я схлестнулся один на один. Далеко за линией фронта. Сбил, но этого никто не видел.

— А еще? — настаивает он.

— «Юнкерс-87». Я ему прострелил двигатель. Он, дымя, ушел со снижением. Может упал, а может дотянул до своего аэродрома. Но бомбы сбросил в поле.

— Вот так значит? — удивился майор. — Ты жизнью рисковал, а сбитых еще доказывать надо?

Пожимаю плечами:

— Разве в сбитых дело, товарищ майор? Личный счет, конечно же важен, спорить не буду. Но главное не дать им бомбы сбросить на наши позиции, ведь так?

Он смотрит пристально.

— Кто у тебя командир?

— Капитан Земцов. Он сейчас на аэродроме Ржева.

— А документы кто выписывал? — явно проверяет.

— Старший лейтенант Иверзев. Начальник штаба. Когда я смогу в часть вернуться?

— Торопишься?

— Тороплюсь.

Майор снова покрутил в руках мои документы, делано вздохнул:

— Не могу я тебя отпустить, Скворцов.

— Почему? Я вышел из окружения с документами и оружием. Не моя вина, что танки нас обошли.

— Понимаю. Но все равно не могу.

— Почему же?

— Не положено.

— Сейчас каждый боевой летчик на счету! Неужели так трудно снять трубку и позвонить?

— А куда звонить-то? С кем выходил из окружения? При каких обстоятельствах пересек линию фронта? Кто это может подтвердить?

— Да нет сейчас никакой линии фронта! — глупо, конечно, но я вспылил. — Найдите капитана Земцова! Он все прояснит!

— Поговори мне!

— И поговорю! Когда фашисты начнут бомбить железнодорожные узлы, а сбивать их будет некому, тогда уж точно молчать не стану!

— Умный. Да? Незаменимый⁈. — майор привстал. — Может тебя сразу к стенке поставить⁈

— А может просто снять трубку и все же позвонить на аэродром⁈ Я для чего из окружения выходил⁈

Майор насупился.

— Конвой! — крикнул он.

В кабинет зашел красноармеец.

— В камеру его отведи.

В тесной комнатушке с наспех зарешеченным окном нет даже табуретки. На пол брошен тюфяк, набитый прелой соломой.

Я присел на рассохшийся подоконник и крепко задумался.

В первые минуты резко нахлынула граничащая с безразличием усталость. Особых иллюзий относительно ближайшего будущего я не питаю. Но ни о чем не жалею. Сильно беспокоит судьба Игната.

Все произошедшее под Дрезденом помню четко. Надеюсь, что от исследовательского комплекса корпорации «Цайт» остался только ударный кратер. Но это не означает, что проблема решена. Аномалии ведь никуда не делись, а значит будут новые «спорадические переносы». Без сомнения найдутся люди, кто сможет понять суть процесса и попытаться использовать полученное знание.

Честно говоря, меня сильно удивила оперативность в решении вопроса о нанесении точечного удара. Все же цель находилась на территории другого государства. Значит наши отчетливо понимали степень потенциальной опасности, ясно представляя, чем грозит воздействие на линию времени. Скорее всего различные сценарии развития событий были проработаны заранее на самом высоком уровне и для каждого приготовлен силовой ответ?

Гадать нет смысла. Мы с Игнатом сделали все, что могли. Вот только не понимаю, куда подевался Панфилов? Почему ушел, бросив меня в лесу?

И вообще вернулась ли его нейроматрица?

Четко осознаю лишь одно: моя судьба теперь неразрывно связана с этой эпохой.

Нескладно все получилось. Пережить такие события, вернуться к своим и угодить в комендатуру… Что же мне теперь светит? Пехотный штрафбат?

Я закашлялся. Наверное, все же простыл. Временами начинает знобить.

Не видя выхода из сложившейся ситуации, я прилег на тюфяк, и вскоре непомерная усталость взяла свое. Хотя бы высплюсь…

…

Разбудил меня металлический лязг засова и скрип двери.

— Скворцов, на выход!

Спросонья еще плохо соображаю. Кое-как протер глаза. За окном темно. Не поймешь вечер или уже наступила ночь?

— Пошевеливайся! — прикрикнул конвоир.

Меня провели в кабинет. Окна тут плотно зашторены. Настольная лампа с абажуром тлеет вполнакала, почти не дает света, оставляя глубокие тени по углам. Знакомый майор выглядит мрачным. Сидит, постукивая карандашом по картонной папке с надписью «Дело».

— Присаживайся, Скворцов. Что можешь сказать об Иверзеве? — неожиданно спросил майор.

По-прежнему чувствую себя плохо. Ощущается температура, но с мыслями собрался. Подсознательно подметил, ни звания, ни занимаемой должности не названо. Опять проверка?

— Старший лейтенант Иверзев был начальником штаба нашей отдельной эскадрильи, сформированной по приказу сверху. Чей конкретно был приказ, в точности не знаю. Мне не докладывали.

— Что ты можешь о нем сказать? — повторил вопрос майор.

— Иверзев планировал вылеты. Организовывал оборону аэродрома непосредственно под угрозой прорыва немцев, — отвечаю максимально сдержанно.

— При каких обстоятельствах ты видел его в последний раз?

— Когда немецкие танки вышли к взлетной полосе. Потом меня контузило.

— Опознать его сможешь?

— Конечно.

— Введите!

В кабинет втолкнули Иверзева. Старший лейтенант выглядит измотанным. Лицо в пороховой копоти. Под глазами черные мешки. Левая рука перевязана.

— Вот вышел к нам без документов. Утверждает, что летчик.

— Так и есть. Это мой начальник штаба, старший лейтенант Иверзев.

— И что же мне с вами, летунами делать⁈ — непонятно по какой причине сорвался майор.

— Да я ведь уже говорил: снимите трубку, позвоните. Вам же проще.

— Чем же мне будет проще?

— Так проблем меньше. Не надо будет дальше с нами возиться.

Майор задумался. Тяжело ему тут в комендатуре. Без иронии. Поди пойми, кому из окруженцев можно верить, а кому нет.

— В общем так. Ждите. Повезло вам. Приказ у меня, — летчиков с боевым опытом по возможности возвращать в строй. Сейчас капитан Земцов подъедет, окончательно разберемся.

Нас вывели в коридор.

Иверзев шумно выдохнул, поморщился.

— Спасибо, Скворцов. Думал сейчас выведут и к стенке поставят.

— Да, ладно, Прохор Иванович. Рад, что ты жив и к своим выбрался, — ответил я.

Хочу в небо. Бить фашистов. Все остальное сейчас не имеет значения.

В расположение эскадрильи мы прибыли только под утро. По дороге завезли Иверзева в госпиталь. На самом деле его ранение в руку оказалось вовсе не пустячным.

Вопреки моим ожиданиям нашим конечным пунктом оказался не аэродром Ржева, а грунтовая взлетно-посадочная полоса, оборудованная за чертой города.

— Довоенный аэродром постоянно бомбят, — ответил на мой вопрос Земцов. — Немцы повадились блокировать его с раннего утра. Не дают взлететь. Пришлось рассредоточиваться. На старом летном поле сооружаем макеты, а расчеты нескольких зениток постоянно перемещаем, — добавил он. — Взлетаем по приказу, — горючего мало. В основном эскадрилью поднимают на перехват бомбардировщиков, но чаще всего мы опаздываем, — продолжил вводить меня в курс дела капитан. — Имей ввиду, начальства тут полно. Так что особо не умничай. Наши соседи — вторая эскадрилья 34-го ИАП ПВО[5]. Непосредственно за боевую работу авиации на нашем участке фронта отвечает майор Ковалев. Он принял командование сводной авиагруппой. Советую ему не перечить.

— Понял.

— Тогда иди завтракай и принимай машину.

Погода стоит осенняя. С утра зябко, но солнце все еще пригревает. Затяжные дожди пока не начались, значит вылетов предстоит много.

Самолеты — четыре «МиГа» и три «И-16» замаскированы под деревьями. Невдалеке видны дома. Что за деревенька не спросил, потом посмотрю по карте.

Полевая кухня и навес, под которым оборудована столовая, разместились в березовой рощице. Пока не облетела листва наше месторасположение трудно обнаружить с воздуха. Взлетно-посадочная полоса по сути является выровненным и расширенным участком проселка.

— Андрюха! — от палаток расположения ко мне бежит Илья.

Я крепко его обнял.

— Здорово, бродяга! — Потапыч тоже тут. — Отощал ты.

— А где Иван с Николаем?

— Готовность номер один. Слышишь разрывы? «Сто десятые» опять старый аэродром штурмуют, значит вскоре будет крупный налет.

Действительно издалека доносится рокот.

— А почему «сто десятых» никто не встречает? — спросил я.

— Так приказа нет, — ответил старшина. — Появятся они или нет, с раннего утра непонятно, а теперь взлетать уже поздно, только себя обнаружишь, — добавил он.

Мы уселись завтракать. Ильюха выглядит осунувшимся, измотанным, и я спросил:

— В чем дело?

Он смотрит в тарелку.

— Ильюх, ну выкладывай, в чем дело?

Потапыч, быстро поел и хлопнул меня по плечу:

— Жду у самолета.

— Сейчас буду.

Захаров тем временем проглотил только пару ложек каши, от силы. Не нравится мне его настрой.

Поняв, что я не отстану, Илья тихо произнес:

— Не получается у меня ничего. Немцев тьма, Андрюха. По четыре-пять вылетов в сутки делаем. А я сбить никого не могу. «МиГ» в маневрах ведет себя как бревно…

Вполне его понимаю.

В чем была главная проблема ребят, встретивших фашистов в летнем небе сорок первого года? Отчаяния, ненависти к врагу и храбрости им было не занимать. Шли на тараны, разве к этому факту можно что-то добавить?

Лишь теперь я начал осознавать весь трагизм сложившейся ситуации, вспоминая себя в самом начале карьеры виртуального пилота. Что я вообще мог? Понимал ли машину? Чувствовал ли ее, как сейчас?

Нет, нет и нет. Сотни летных часов потребовались мне, чтобы при виде врага прекратить рвать ручку на себя, в тщетных попытках довернуть на цель и непременно выстрелить. Это не приводит ни к чему, кроме потери скорости и как следствие — сваливания, а затем и срыва в штопор. Сколько я потерпел аварий, сколько раз был сбит, прежде чем хоть чему-то научился?

Для полной ясности приведу самый простой пример. Очень часто на посадке в конце пробега «МиГ» (лично у меня) вдруг становился неуправляем. Его резко закручивало влево, зачастую отрывая закрылки, а то и рули высоты. Я нигде не мог найти внятного пояснения, почему так происходит? Работа рулем направления не помогала удержать самолет, избежав аварии. И только множество посадок позволили мне понять в чем дело. Оказывается, когда скорость на пробеге снижается до ста километров в час, нужно просто добавить газ, немного увеличив обороты двигателя, и тогда машина вновь начинает слушаться рулей.

Но у Ильи нет возможности идти путем проб и ошибок, ибо большинство из них фатальны. Именно из-за этого жизнь молодых ребят летом сорок первого зачастую сводилась к одному-двум фронтовым вылетам.

— Ильюх, ответь честно, как ты атакуешь?

— В смысле? — он вскинул взгляд. — Увидел фашистов, доворачиваю на них, сначала иду в лоб, стреляю, потом делаю боевой разворот…

— И вы снова на встречных курсах?

Он кивнул и добавил:

— Только немцев обычно двое или четверо, а я один. Они идут с превышением, а у меня после боевого разворота скорость слишком мала для немедленного маневрирования. Если выбрал для атаки кого-то конкретно, то за ним не довернуть, — окончательно теряю скорость, а остальные мгновенно садятся на хвост. Приходится отрываться пикированием, но они все равно висят сзади.

Он бледен. Смертельно бледен. Неуверенность в своих силах постепенно перерастает в страх. Немецкие истребители кажутся ему намного лучше наших «МиГов».

— Выслушай меня внимательно, — я анимирую свои слова, изображая ладонями два самолета. — Не ходи в лобовую. Просто забудь об этом. Попробуй на встречном курсе коротко спикировать, набирая скорость. Что, по-твоему, сделает немец?

— Полезет на высоту с разворотом, чтобы увязаться за мной.

— Правильно. В начале боя он использует всю мощность двигателя, но у него одна минута форсажа, а у тебя десять, ведь так?

— Да.

— Начиная пикирование, ты увеличиваешь скорость и одновременно уходишь от прицельного огня. Дальше шаблон немцев известен. В большинстве случаев они действительно полезут вверх. Пока «мессеры» свечкой набирают высоту, куда смотрит их оружие?

— Вверх. Почти в зенит, — ответил Илья.

— Правильно. Они не смогут по тебе стрелять. Расходясь на встречных, ты должен уйти ниже, набирая скорость, — я сознательно повторился, — затем отсчитать про себя две-три секунды, и начать энергичный вертикальный маневр. Да, потемнеет в глазах. Но в результате ты увидишь в прицеле «мессершмитты», уже разменявшие скорость на высоту. А у тебя движок все еще тянет ввысь! Ты нацелен на них и можешь открыть огонь. В идеале, если все сделаешь правильно, один или даже двое, будут как раз «в развороте на горке», — зависнут в верхней точке, почти неподвижно. Но даже если вдруг промахнешься, то энергии у «МиГа» хватит, чтобы проскочить чуть выше, а «мессеры» снова окажутся в уязвимом положении, — им ни задрать нос, ни выстрелить по тебе, пока снова не наберут скорость.

Я несколько раз при помощи ладоней наглядно продемонстрировал ситуацию. Вижу, что Земцов, доедая кашу, исподволь прислушивается к нашему разговору.

Илья серьезно кивнул. Его взгляд немного ожил.

— Я попробую, — произнес он.

— А если придется виражить? — решаю продолжить разговор.

Он примолк, задумался.

— Доворачивая за «мессером» ты поневоле тянешь ручку на себя, теряя скорость.

— И что же мне делать?

— Представь, что враг встал в вираж. Он движется по окружности. А ты предугадай, где окажется немец через некоторое время. Резко доверни туда и иди по прямой, как бы перерезая его маневр. Да, на прицеливание останется секунда, не больше. Но у тебя полторы тысячи патронов в «ШКАСах». Сыпани по нему, попади в мотор, радиаторы, — надежно сбить с первой очереди вряд ли получится, но если ты его повредишь, то сделаешь уязвимым, менее скоростным и маневренным, да и пилота заставишь дергаться. Фактически ты выведешь его из боя. Даже если он не уйдет к линии фронта, то станет уже не таким опасным противником. Возьми это за железное правило. Не обязательно сбить с первой атаки. Особенно когда у врага численное преимущество.

— Понял, — Илья отнесся к моим словам со всей серьезностью. — Андрюх, а ты откуда столько знаешь?

— Инструктор у меня был хороший. Много рассказывал. Он против «мессеров» дрался еще в Испании.

[1] Тростник обыкновенный. В средней полосе России растет повсеместно.

[2] Flughafen Betrieb Kompanie (Luftwaffe) — «рота аэродромного обслуживания»

[3] Переставной стабилизатор — это аналог триммера, но без плавной регулировки, с несколькими фиксированными положениями.

[4] На самом деле фильтрационные пункты НКВД были созданы в соответствии с постановлением Государственного Комитета обороны от 27 декабря 1941 года. Они предназначались для содержания солдат и офицеров, вышедших из окружения, на период их проверки.

[5] С 4 августа по 11 октября 1941 года на аэродроме Ржев базировалась 2-я авиационная эскадрилья 34-го истребительного авиационного полка ПВО, прибывшая из Внуково.