Стратегия. Дипкурьер

Глава 5 ЧП

Можно сказать, что погода сегодня чуть лучше хреновой, кто-то вообще оценит её, как мерзкую — мелкая оседающая взвесь в качестве дождя, пасмурно и прохладно на причале. Однако по сравнению с только что закончившейся неделей непрерывных штормов до шести баллов сейчас просто лепота.

Территория порта отгорожена от океана каменной стеной — метр на полтора плотно сбитого гранита.

Когда я вчера приезжал сюда окончательно договариваться об условиях поездки и оплате, хорошая зыбь всё ещё упрямо била в стенку — бух! и солёная вода взмывала в небо, будто ужаленная электричеством. Что это? Просто большая волна пришла с залива? Нет, набравшая инерцию зыбь ходила вверх-вниз, словно живая зелено-стеклянная гора.

В солнечный день светило отвесно пронизывает эту гору насквозь, и тогда она зримо идет на тебя, если стоишь здесь, на гранитном берегу. И весь этот изумруд изнутри светится захваченным в плен воздухом.

Всё нормально, дело осеннее, обычное. Настоящие шторма начнутся в декабре.

— Угораздило же его отправиться в самые шторма… — пробурчала Селезнёва.

Вот что действительно мерзкое, так это настроение. И у начальницы, и у меня.

Всего один день, и в южную столицу вернулось индейское лето: тихая, ласковая погода, и океан в бухте — будто не океан, а пруд в единственном городском парке Додж-Сити, глянцевый, масляный. Матросы парохода «Медуза» уже закрыли палубные люки и ждали только прибытия капитана, чтобы сняться в рейс. Трое молодцов в робах стояли на палубе, о чём-то тихо болтали и прислушивались, не катит ли он на какой-нибудь таратайке к КПП…

— Может, все-таки возьмёшь с собой сына? — в пятый раз спросила Екатерина, кивнув в его сторону.

А тот стоял, отвернувшись, и всем своим угрюмым видом демонстрировал, насколько сильно он обиделся. Прямо смертельно.

Я поморщился.

— Ну ёлки-моталки, что, в пятый раз начинать будем? Мы же всё понимаем… История мутная, сведения скупые, но никаких опасностей для себя лично я не предвижу. А вот некие опасения относительно самого факта крушения… Меня не оставляет мысль, что всё это часть если не какого-то плана, то непонятного пока процесса. Есть системность, Катя, ты не находишь?

Она неохотно кивнула.

— Тем более, вдвоём быстрей бы разобрались со всем этим, — через плечо бросил Бернадино.

— Я и не отрицаю, родной, что быстрей, тут ты прав. Но именно в такие непонятные моменты мы не может оставлять без хорошей охраны ни Екатерину Матвеевну, ни диппредставительство. Так ведь?

— «Винчестер» береги от солёной воды… И на связи будь, — вместо ответа проворчал он.

— Есть, сержант! — с натужным весельем я вскинул правую руку к кепке. Не располагает обстановка к веселью. Ещё и эта погода… — Каждый день с двадцати двух до двадцати трёх!

Большая дополнительная антенна «волновой канал» на крыше главного здания посольства, которую недавно установил и настроил местный спец-маркони, позволяет держать радиосвязь на достаточно большом удалении. А после заката прохождение здесь получше, как я успел заметить, тестируя новенький стационарный трансивер фирмы YAESU.

— Дисциплинированно!

— А как же, Екатерина! Я уже договорился с радистом «Медузы»… — соглашаясь, кивнул. — Ну, детишки, что привезти вам с ярмарки заморской? Платочек аленький и ножик «окапи»?

— Себя привези без признаков износа, — невесело вздохнула Екатерина.

— Ракушку, — ехидно молвил сын.

Тут прибежал геройский наш капитан с жёлтым кожаным портфелем подмышкой. За ним смешно семенил какой-то турок или грек, поди их разбери… — чёрный, потный, мятая серая фуражка в руке. Ею он всё время обтирал красное лицо и бормотал что-то в усы, ничего не разберёшь… Потом бах себя кулаком в грудь! Люди левые дела делают, рамсы пилят, замутки мутят. Что-то он кэпу обещает или доказывает… Ох, не влипнуть бы с этими полубандитами в какой-нибудь криминал.

Наш толстопузенький кэп мимолётно оглянулся на «турка», спокойненько так, хмыкнул и кругленькими ножками зашагал по сходне на пароход. Кочегары вразвалку спустились в свою кочегарку, зашевелились дюжие матросы, боцман свистнул в свою дудку и махнул мне рукой — пора, мол, товарищ пассажир, сейчас будем сниматься в море. Но нет! Наш, капитан, Франц Гудвин прямо с палубы высоким голосом приказал: «Ждём посыльного с почтой. Полчаса. И позовите-ка мне помощника!». И удалился с криминальным «турком» в свою каюту.

Помощника позвали, но он через минуту выскочил от капитана багровый, как рак, можно к пиву подавать. Стукнул кулаком по планширу и зло рявкнул на всю палубу:

— Кто вылакал треть виски из капитанской бутылки, негодяи? Как всегда, неизвестное лицо, приведение? Всех выпорю!

Никто, конечно, не признался, дураки на флоте редкость.

— Везде мистические истории, — негромко заметила Селезнёва. — Мне и в этих пропажах мерещится что-то мистическое.

— Вокруг бутылок с крепким алкоголем всегда творится что-то мистическое… — выдал я мудрость.

— А что! — оживился Дино. — Ужас из глубин! Или какой-то злой дух Берега Скелетов! Тебе надо обязательно расспросить экипаж, они знают. У всех профессионалов есть свои мистические истории и приметы. Так ведь, отец, знаешь такие у автобусников?

— Ещё бы! — с готовностью отозвался я и продолжил самым серьезным тоном, — Никогда не сворачивай с лесной трассы на детский плач! Бойся белой обожжённой собаки, седого старика, стоящего на левой обочине с длинной витой клюкой, и мохнатого автобуса ЛАЗ, выскакивающего на дорогу из глубины таёжного омута! Выключай дальний свет при приближении Чёрного Грузовика! А то он тебя отметит, как жертву, и покатит за тобой с неумолимой решимостью! И тогда ты поседеешь и исчезнешь на двадцать лет!

— Всё в хохму превратишь, — улыбнулась русалка. — Ты припасы сразу положи в прохладное место, чтобы пирожки не испортились.

Почту привезли, мы быстро попрощались, коллеги укатили на «Ниве» к главе греческой общины договариваться о русско-греческом фестивале кулинарного искусства.

А я, грешный, с «винчестером» сбоку рюкзака отправился в ответственное дальнее плавание.

«Медуза» — среднеразмерный пароход, что называется, «за старые деньги», это вам не турецкий скоростной новострой, он здесь найден. Размером это весьма примечательное судно в два раза больше «Ярославца», у него есть мачта с какими-никакими парусами на случай поломки паровой машины. На баке зачехлён крашеным брезентом пулемёт на турели, судя по размерам, не крупнокалиберный. Скорее всего, это Browning M1919 — версия с воздушным охлаждением ствола в калибре.30−06 Springfield, на торгашей тут «крупняк» обычно не ставят.

На правом борту красуется настоящая спасательная шлюпка оранжевого цвета на шлюпбалке, а нависает над ней чёрная, помятая в двух местах труба. Ума не приложу, где и как можно помять дымовую трубу.

У «Медузы» на удивлении хорошо сохранившийся крепкий стальной корпус с обводами, достаточными для каботажного плавания, и новенькая деревянная палуба. В те дни, когда на побережье стояла августовская жара, специальная смола, которой были залиты пазы, выступила и надулась меж узких тиковых досок тёмно-коричневыми блестящими жгутами.

«Медуза» под командой хозяина идёт вдоль южного берега через Стамбул в деревню рыбаков и китобоев Саг-Харбор, названной так в память о ныне оставшемся на Земле курортном посёлке на юго-востоке штата Нью-Йорк, в округе Саффолк. В XIX веке это был важный китобойный порт, до 1830-х годов соперничавший с Салемом и Нью-Бедфордом, штат Массачусетс.

Груз в трюме — товары повседневного спроса в широком ассортименте, да заказы коммерсантов и частных лиц. Обратно капитан возьмёт продукцию лова.

Обычный коммерческий рейс.

…Свежий ветер дул с востока, прохладный, с дождём и почти попутный. Тяжелый намокший парус, поднятый по распоряжению шкипера, едва маячил на вечернем небе серым пятном. По мачте, трубе и надстройкам холодными струями сбегала вода. На мокрой палубе было темно и скользко.

Впрочем, сейчас и ходить-то особо некому. Вахтенный рулевой стоял у штурвала и о чём-то говорил с заглянувшим в тепло боцманом и ёжился под фуражкой, когда высовывался в окно, чтобы посмотреть на парус — струя холодного воздуха залетала под воротник. В тесном матросском кубрике, что расположен в носу судна, в сырой духоте спало по койкам трое матросов. Из рубки долетал терпкий запах трубочного табака, а из открытой двери рядом с моей каютой доносился аромат машинного масла.

Ну а мне не спалось.

В гостевом кубрике размером со школьный пенал было душно, а круглый иллюминатор полностью не открывался. Потому-то я и встал с койки, натянул выданный боцманом старый непромокаемый бушлат с капюшоном, нащупал в полутьме трап и зашлепал по мокрым доскам палубы. Зайти, что ли, к Францу Гудвину, поболтать? К чёрту, нет настроения. Поброжу немного, и спать.

Заглянул в иллюминатор капитанской каюты. Там слабо мерцала керосиновая лампа и вспыхивал огонек папиросы.

Керосиновые лампы тут кругом. На судне есть электрогенератор, но его используют ограниченно: для работы судовой радиостанции и зарядки носимых раций, эхолота и радара, скупого освещения в рабочих помещениях, кубриках и каютах по строгому расписанию, в ходовых огнях.

Зеленый и красный ярко светились по бортам, там горели достаточно яркие электрические лампы. Еще один, белый свет, горел на мачте. Этот огонь здесь носят пароходы и подобные «гибриды», в отличие от классических парусников, которым пароходы в море всегда должны уступать дорогу.

На «Медузе» электрические ходовые огни дублируются «аналоговыми» светильниками. При отказе электросистемы, в туман, как и вообще при плохой видимости, в каботажном плавании на носу парохода обязательно стоит вахтенный «баковый» и зорко смотрит вперед. Тут же висит бронзовый сигнальный колокол, которым баковый даёт знать вахтенному рулевому или штурману, когда на горизонте появится огонь: ударит в колокол один раз — значит, огонь справа, два — слева, три раза — помеха прямо по курсу.

В общем, пароход «Медуза» — очень интересное судно, максимально адаптированное для сложившихся условий. Если он остановится из-за поломки паровой машины и вырубится всё электричество, капитан прикажет поднять паруса, хотя сейчас исправная машина работает как часы. Конечно, бригантина из «Медузы», как из автобуса джип, но её парусного оснащения хватит, чтобы допилить до берега, найти укромную бухту и встать на ремонт.

В этой ситуации керосин восторжествует окончательно, на замену воки-токи придёт рупор, в ход пустят и лаг для измерения скорости движения. А юнгу с подзорной трубой безжалостный шкипер загонит на клотик. Матрос начнёт крутить ручную сирену, боцман стрелять в туман из ракетницы, а опытный кок в своём камбузе вообще не заметит инцидента.

Идеальный водный транспорт постапокалипсиса, вот что нужно у турков заказывать! Надо будет всё тут сфотографировать и рассказать суть дела русскому послу.

Ветер стих, парус убрали, на воду начал спускаться туман. Проходя мимо камбуза, я замер, остановленный блокирующим ход ароматам жареного лука. Это юнга, помощник судового кока, на дровяной плите делает заготовки к завтраку. Быстрей отсюда! Сейчас нанюхаюсь, потом не усну…

Слышно было, как за бортом шипела вода и легонько поддавала в корму попутная слабая волна. Палубы я, конечно, ещё не знал, но умудрился ни разу не споткнуться в темноте.

Море казалось черным, как чернила, и только кое-где скалились белые гребешки.

Мистическая атмосфера…

Что же заставило меня отложить в сторону плановые дела советника-завхоза и пуститься навстречу очередным приключениям, будь они неладны? Отправиться в дальнее плавание к какой-то там деревеньке на скалистом берегу, где единственная улица наверняка вымощена слоем перламутровой рыбьей чешуи, а запахом трески и тухлых креветок пропах даже картофель в огороде.

Охота к перемене мест? Нет.

Тяга к морской рыбалке? Да нет же!

Врождённая любовь к авантюрам? Я вас умоляю, это не про автобусников.

Дипкурьер у нас пропал, вот что случилось.

Пропал без вести или утонул.

Ждали мы его, ждали, а он взял и пропал. Частный пакетбот на подряде с шанхайским экипажем, на котором он плыл, выполнял очередной каботажный рейс от устья Великого Ганга, где стоит транзитный пост под патронажем Шанхая, до торгового порта Додж-Сити.

С поста своевременно дали в Стамбул РДО об отправке судна и характере груза, что в последние месяцы категорически требуют турецкие пограничники. Но пакетбот потерпел крушение, сгорел, был угнан или просто тихо утонул не так уж и далеко от стамбульского побережья, на нейтральной пока территории, у самой границы с Берегом Скелетов.

Там и расположена фигурирующая в сводке достаточно нагло объявленная американской рыбацкая деревенька Саг-Харбор, на которую турки пока не покушаются, не желая на данном историческом этапе ссориться с янки. Но проблему когда-нибудь всё-таки придётся разрешать. Вплоть до объявления анклавом статуса независимого микрогосударства, об этом мне уже успел рассказать говорливый боцман.

Туркам это может не понравиться, а американцам — наоборот, для них будет отличным вариантом, если поселение останется под их союзническим патронажем. Нам, кстати, появление на южном морском пути к американцам независимого государства тоже не помещает. Здесь проходит самый короткий путь «из варяг в турки». Но не самый безопасный, как выясняется.

Почему Саг-Харбор встал так далеко от обитаемых земель? Всё дело в том, что именно в этом месте к берегу достаточно близко подходят стаи китов, что и требуется китобоям. Выбирать не приходится.

Обстоятельства происшествия пока остаются загадкой. Известно только, что в этот день злосчастный пакетбот на радиосвязь не выходил, сигнал SOS не подавал. Службы порта Додж-Сити поискового рвения не проявили: мало ли было за эти годы безымянных частников, болтающихся вдоль побережий с непонятными целями, упокоилось на дне морском… Шерифа происшествия на море в принципе не интересуют, хотя формально деревня находится под его патронажем.

Поэтому информации крайне мало.

Судно исчезло при невыясненных обстоятельствах. Однако на берег чуть западней деревни, по слухам, были выброшены какие-то обломки или предметы, а также два бездыханных тела, из которых одно принадлежало белому человеку. Зная этнический состав стольного города на главном водном перекрёстке континента, нетрудно было предположить самое худшее.

Но и это ещё не всё!

Недавно Екатерина свет Матвеевна в совершенно обыденной беседе обо всём и ни о чём с консулом Дмитрием Николаевичем Кострицыным и его супругой Ольгой Евгеньевной совершенно случайно узнала, что это не первый дипкурьер, который так и не добрался до русского диппредставительства!

Об этом факте дипломатической чете без особых подробностей как-то рассказывал Андрей Артемович Полосов, единственный, кто хоть что-то знал о временах начала всех начал…

Имя Дипкурьера № 1 в памяти Кострицаных не сохранилась. Известно только, что действовал он под чужим флангом и паспортом, а к месту назначения выдвинулся по Гангу и по суше, примерно так же, как и мы. Этот дипкурьер под прикрытием благополучно добрался до Канберры, зарегистрировался румыном у Ричарда Касвелла, капитана рейнджеров гарнизона в Форт-Доббсе. От него же получил поминальные, судя по последствиям, инструкции и отправился дальше по Дикой дороге на велосипеде! На велосипеде, свернись в трубочку мои уши! Отговорить от опасной затеи его так и не смогли.

Я вспомнил фрагмент инструкции:

«…Никогда не позволяй своим людям отходить от машины и углубляться по нужде в чащу, ничего хорошего их там не ждёт. Этот лес реликтовый, и звери там реликтовые, огромные. Самый опасный из них — пещерник, иногда он у нас появляется, чёрт бы его побрал! Волков ты в лесу не увидишь, а вот дикие кошки встречаются. Но бойся не их, а кабанов и лосей, это настоящие монстры…»

Полосов, кстати, смог собрать немногочисленную поисковую экспедицию из нанятых в Стамбуле сталкеров-авантюристов, но ни велосипеда, ни останков они так и не обнаружили.

Утробно взвыл паровой гудок.

Я глянул вперед: почти перед самым носом «Медузы» слабо замигал зеленый огонек — пароход резко стал уходить влево. Во дела, чуть не столкнулись в тумане! Лёгкая парусная лодка едва не вписалась в нас. Какого лешего?

— А радар тебе на что даден? — проворчал я в адрес стоящего за штурвалом. — Не отстроен, что ли?

Рулевой повернул штурвал, закляцала рулевая машина, и пароход вернулся на прежний курс, врезаясь в густой мистический туман…

Вспомнил разговор на берегу с собственными хохмочками. знаете ли, с недавних пор я очень не люблю туман, испытываю к этому состоянию окружающей среды стойкую неприязнь. Профессиональный водитель в принципе ненавидит такую погоду, но здесь в основе нечто другое…

…Небо над берлинскими предместьями было свинцовым и безнадёжным, тяжёлая пелена туч давила на землю, на душу, на самое дыхание, словно предвестие неминуемого рока, — так я и записал в дневнике. Холодный ночной ветер, рождённый в волжских степях, пронизывал до костей, заставляя тело сжиматься в комок. А его заунывный вой в кронах древних, молчаливых сосен таил в себе нечто большее — леденящий душу, многоголосый шепот. Totenflüstern — шёпот смерти по-немецки.

Я, хоть и довольно молод, уже много чего успел повидать, но вот это… это происшествие засело в памяти навсегда, как заноза, никак его теперь не вытащишь. Эта память впилась в сознание, как заноза из осколка ночного кошмара, неумолимая и ядовитая.

Само место рождения и работы заставляло меня то и дело мотаться по глухим таёжным углам, но даже в самых диких местах я не испытывал столь гнетущего чувства. Повидавший опасные ситуации не по годам, уже немало познавший трудности и жестокости этого мира, я оказался бессилен перед этим местом.

Моя стезя — лесные грунтовки, далёкие и забытые богом углы — я привык к мраку. Но даже в самых глухих медвежьих углах я не испытывал столь всепоглощающего, гнетущего чувства Waldeinsamkeit — лесного одиночества, что граничит с безумием.

А началось всё с той записки.

С пожелтевшего клочка бумаги, найденного в пыльных недрах старого шкафа голландской работы в лачужке на берегу Шпрее, которую недавно приобрёл мой приятель из Берлина.

Два слова, начертанные выцветшими чернилами на немецком: «Es ist hier».

Оно здесь.

Поначалу воображение, отравленное меркантильностью нашего века, сулило клад с золотыми монетами, спрятанный под половицами. Но чужие сокровища манили мало — они принадлежали хозяину. Затем я почуял иное. Что «оно» из записки есть нечто таинственное, сокрытое где-то близко. В общем, меня потянуло в тайгу магнитом тёмного любопытства, зовом неизведанного, что во сне манил в угрюмую, непроглядную чащу к западу от жилища.

Чем дольше я размышлял над всем этим, сидя в лодке или стоя в высоких резиновых сапогах по колено в ледяной воде со спиннингом в руках, тем сильнее овладевало мной стойкое, параноидальное ощущение наблюдения со стороны. Словно сам древний германский лес, эта первозданная, молчаливая сила нордических саг, следила за каждым моим движением с немым, затаённым предостережением, словно йотун из древней легенды.

Целая неделя вольной жизни на этом диком берегу!

На воде я дышал полной грудью, но стоило лишь шагнуть под сень высокого хвойного купола, как лёгкость сменялась гнётом. Бурелом возле осыпающегося берега, непроходимый и злобный, рвал одежду, ранил колени, исцарапывал кожу. Чавкающая трясина возле утиного озерца жадно тянула за сапоги, грозя поглотить навеки.

Следы зверей встречались редко — будто сама природа отринула это место, чуя неладное.

Вековая тайга вставала передо мной сплошной, однообразной, мрачной стеной, как творение какого-то безумного бога. Порой в голову закрадывалась едкая мысль: записка эта — всего лишь чья-то злая шутка, бред сумасшедшего, и я понапрасну трачу нервы, пытаясь разгадать ребус, достойный пера Лавкрафта.

Но какая-то упрямая, чёртова жилка в характере не позволяла мне просто так отступить, бросить загадку и бежать с поджатым хвостом обратно в цивилизацию — в шумный, но слепой Берлин, не ведающий, что происходит за его каменными стенами.

И вот однажды, бродя неподалёку от избы в вечерний час, когда солнце, клонясь к закату, проливало сквозь сплетение ветвей косые, кровавые лучи, я увидел… свет. Слабый, мерцающий, он плясал в тёмно-зелёном мраке, но для моего взгляда был ярок и набирал силу, как курсовой прожектор приближающегося тепловоза.

Сердце вдруг забилось в бешеном, рваном ритме, эмоции вспыхнули, словно газовая плита под спичкой. Превозмогая леденящий страх и гнетущую неуверенность, я, дурак, дослал патров с картечью в патронник и, выставив вперёд ствол своей «Бенелли», поплёлся на этот огонь, старательно пытаясь убедить себя: «Мираж… Блуждающие огни…». Как бы не так.

Неожиданно свет начал затухать. Я выбрался на небольшую поляну — редкость в тех девственных лесах. Чёрт возьми, я клянусь — её не было здесь прежде! Эта прогалина не значилась ни на кроках приятеля, ни на картах моей памяти. Я же здесь вроде бы всё обходил!

И тут на поляну обрушился туман — густой, внезапный, неестественный, будто из-под земли выдохнуло ледяной пар преисподней. Видимость упала до нуля. Воздух застыл, стало нечем дышать, грудь сдавило свинцовыми тисками. Сделал несколько шагов вперёд — пожухлая трава шелестела под сапогами, словно предсмертный хрип, нехорошие мысли визжали в голове какофонией безумия, руки предательски дрожали, заставляя ствол выписывать предательские восьмёрки. Я отступил, прислонился к шершавому стволу сосны и замер в ожидании, пытаясь унять панику. Мне бы бежать, дураку, но что-то удерживало, тянуло вперёд, как в гибельное магнитное поле, навстречу Unheimliche — жуткому и незнакомому.

Когда же туман рассеялся с той же зловещей быстротой, в центре поляны проступило нечто. Не избушка, не землянка, а некое логово, слепленное из корявых, живых ещё веток ивы и обмазанное береговой глиной, похожее на гнездо или капище. Рядом горел костёр, который никак не мог быть источником таинственного огня. Крышу балагана составляли старые, запёкшиеся грязью шкуры. В воздухе висел омерзительный, сладковато-приторный смрад, пахнущий тлением и подгнившим папоротником. Меня чуть не вырвало от отвращения и древнего, животного ужаса.

И тишина… густая, липкая, абсолютная — только шишки с глухим стуком падали вниз, да ветер в вышине заунывно выл, словно души заблудших.

Но настоящий ужас, острый и пронзительный, как ледяная игла Нифльхейма, вонзился в меня, когда я, движимый роковым любопытством, осторожно подобрался и заглянул внутрь. Тьма, вонь от сырости, гнили и чего-то сладковато-мерзкого. Лёжка из переплетённых ветвей, обглоданные кости, похожие на рунические символы на какой-то доске и амулет из косточек и перьев, свисающий с потолка.

Полуголое существо сидело спиной ко мне.

Сперва я счёл его окоченевшим трупом отшельника. Но нет, если это труп, то кто же тогда разжёг костёр? Вид у этого существа был чудовищен. Непропорционально широкая, испещрённая жгутами бугристых мышц спина, синяя, как у давнего утопленника, вздымалась мертвенным парусом. Короткая, почти отсутствующая шея, затылок в складках жира и крошечный, покрытый бурой шерстью и светлыми шрамами череп. Сила и древнее зло, источаемые им, были буквально осязаемы.

Боже правый… да это был не человек!

Это было нечто древнее, первозданное, чудовище из германских мифов, тварь, которого не должно было быть в нашем мире, на Платформу-5, оно не могло попасть сюда вместе с людьми!

И тут мышцы на его спине дрогнули — тварь начала медленно, со скрипом, поворачиваться ко мне, испуская низкое, утробное рычание — кровь в жилах застыла. Голова уже была почти в профиль, и я с ужасом осознал, что не увижу ни лица, ни морды — лишь пугающую пустоту иного измерения, пустой серый овал без всяких черт. Меня сковало ощущение обречённости, сапоги будто приросли к земле. Но инстинкт самосохранения, острый и звериный, пересилил оцепенение.

Очнулся уже бегущим с проклятой этой поляны прочь! Не переставлял ноги, а почти летел, не чувствуя под собой почвы, сердце колотилось о рёбра, как птица в клетке! До избы я добирался, постоянно оглядываясь и ожидая погони.

Проклятье! До сих пор во мне живёт этот кошмар.

В общем, не нашёл я золотого клада — лишь страшную тайну германских чащоб. И лишний раз убедился: есть в этом мире некие вещи, которые человеку не дано постичь, и лучше бы им оставаться сокрытыми. Чтобы даже близко к ним не подходить, рядом не стоять, Всё любопытство во мне было выжжено дотла… И лишь позже, придя в себя, я начал безуспешно пытаться осмыслить увиденное, понять, что за чертовщина притаилась в том лесу, пока не узнал о существовании другого проклятого места — портала в Ущелье Весёлого Духа. Неужели и где-то на Шпрее существует подобный?

Дома я запер все засовы, поставил ружье так, чтобы можно было легко дотянуться. Положил сбоку старенький наган рядом со стопкой книг на немецком языке, потом передумал и сунул его под подушку. И кое-как заснул тревожным сном…

Признаюсь, через два дня я, с трудом преодолевая дикий страх, крадучись вернулся к этой поляне. И ничего там не обнаружил кроме серого пятна потухшего кострища и пары изломанных веток на вытоптанном сфагнуме. Тварь ушла.

А затем меня по приказу Сотникова выкрал славный экипаж флагмана ВМФ «Дункана», мир вокруг меня завертелся в водовороте безумных событий, и с берлинским приятелем я так и не переговорил. Оставил ему подробные пояснения и найденную в избе записку — хозяин должен знать тёмные тайны своего владения. Что с ним сейчас? Жив ли?

Ответа на своё письмо из Додж-Сити я пока так и не получил.

Скоро туман осядет, и Стамбульский маяк, как призрачный указатель, слабо замерцает впереди… Вроде бы и недалеко, но до него тихоходной «Медузе» плестись до самых сумерек. А в Саг-Харбор, мою конечную цель, мы прибудем только завтра после полудня. Если, конечно, погода не подведет. Как сейчас. Стамбул я намерен проспать, что я там не видел? Даже на завтрак не пойду, загляну на камбуз позже.

Судовой гудок рявкнул струёй горячего пара ещё раз. Ну и ладно. Баста, мне в этом зловещем солёном мареве густого тумана делать нечего… Лишний раз убедился: паруса, бескозырки и морская стихия — не моё. Я рыцарь дальних автомагистралей, асфальтовых румбов и встречных автобусных разъездов. Мой боевой клич прост и суров: «Кто тут ещё не обилечен?».

Я с силой захлопнул тяжёлую стальную дверь, отсекая влажный морской холод, и спустился в каюту — свою тесную стальную скорлупу, уносящую меня прочь от кошмаров суши…