Джунгли зовут. Назад в прошлое. 2008 г

Эпилог

Прошло десять лет.

Этот срок умещает в себя целые жизни. Для ребенка — это путь от первого класса до выпускного. Для мира — смена технологических укладов, политических ландшафтов, моды и… заблуждений.

Для меня эти десять лет были временем бешеного, неостановимого движения.

Моя империя — уже не пирамида, а легитимный, мощный «Консорциум Будущего» — пустила корни во все сферы: от медиа и высоких технологий до реального сектора и даже оборонки.

«Рускоин» стал цифровым стандартом внутри страны и предметом яростных споров за ее пределами. Социальная экосистема «Спутник» была у каждого в кармане. А я, Анна Владимировна Котова, из дерзкой девчонки с YouTube превратилась в фигуру, чье имя произносили с разными интонациями: с надеждой, страхом, уважением, а кто и с ненавистью.

Но был и другой, тайный фронт. Тот, что начался в подвале чернобыльского института.

Появления камней — этих инопланетных семян хаоса, питающихся болью и негативной энергией, — они случались еще не раз!

Быстро была выявлена закономерность. Работал целый институт! Камни материализовались в геопатогенных узлах, в местах, где в прошлом бушевали самые кровопролитные конфликты. Поля былых сражений, руины концлагерей, древние капища, политые кровью. Земля, казалось, хранила память о страдании, и эта память была для них пищей и приманкой.

На волне моего влияния и с помощью людей в погонах, которые помнили Припять, был создан особый, совершенно секретный отдел. Формально — «Отдел по изучению геофизических аномалий». Неформально — «Санитары».

Мы научились выявлять вспышки на ранней стадии, по слабым, но характерным искажениям в энергетическом фоне, которые теперь умели считывать наши приборы, доработанные по чертежам из моей памяти.

Сначала действовали я и несколько выживших из первой команды, к которым присоединились новые, найденные Сенсеем, военными, да и через сарафанное радио среди «чувствительных».

Но потом, после второго, третьего случая, стало ясно: нужна система. Сообщество.

Мы стали собирать их — «Светлых». Не шарлатанов с экранов, а настоящих. Тех, кто родился с даром и нес его как крест или как благословение. Целителей, способных чувствовать болезнь на расстоянии. Ясновидящих, ловивших обрывки событий из будущего и прошлого. Экстрасенсов, умевших взаимодействовать с тонкими материями. Магов, в хорошем смысле этого слова — людей, чья воля могла влиять на реальность.

Их находили по всему постсоветскому пространству, а потом и дальше. Одних уговаривали, другим мягко «помогали» принять правильное решение, третьи шли сами, чувствуя зов.

Сообщество росло. У нас появилась своя, тщательно засекреченная база — бывший санаторий, построенный на месте мощной природной аномалии «светлого» толка. Там была и школа, и исследовательский центр, и место силы, где можно было восстановиться. Мы учились работать вместе, синхронизировать свои энергии, выстраивать не индивидуальные щиты, а общие купола, способные выдержать давление Пустоты.

Теперь, когда «Санитары» выезжали на задание, это была не горстка отчаянных людей, идущих на смерть. Это была операция. Отлаженная, четкая.

Группа локализации сдерживала аномалию, пока группа «зачистки» — десять, пятнадцать, двадцать «Светлых», соединенных в единый кристалл воли, — обрушивала на черный камень сконцентрированный заряд чистой, позитивной энергии. Не ярости и боли, как в первый раз, а спокойной, неумолимой силы жизни, умноженной в десятки раз.

Это стало… почти рутиной. Тяжелой, выматывающей душу, но рутиной. Риск был, но он сводился к минимуму. Мы успевали загасить зло в зародыше, пока оно не набрало силу и не начинало искать проводников среди людей.

Лишь один раз, пять лет назад, мы опоздали. Камень нашли в Карпатах, на месте средневековой резни. Он успел глубоко врасти в энергетический пласт земли и «насосаться» не только исторической болью, но и страхами современных жителей близлежащей деревни.

Когда прибыла наша команда, он уже был активен. В последовавшей схватке погибли двое «Светлых» — брат и сестра из Сибири, души которых были неразрывно связаны. Они пожертвовали собой, чтобы разорвать формирующуюся связь камня с деревней, приняв основной удар на себя. Мы подавили аномалию, но цена была высокой. Их имена были выбиты на мемориальной плите в нашем лесу, которую видели лишь свои.

С тех пор система была пересмотрена, мониторинг усилен.

Сейчас, глядя на отчет о последней, успешно ликвидированной аномалии под Воронежем, где потребовалось участие всего семи «Светлых» и операция заняла менее часа, я чувствовала странное спокойствие.

Мы создали иммунный ответ. Противовирусную программу для планеты. Темные вспышки все еще происходили, но мы научились их подавлять быстро, с минимальными потерями. Сообщество крепло, знания накапливались, технологии для усиления и фокусировки наших способностей развивались.

Казалось, мы нашли баланс. Установили хрупкое перемирие в тихой, невидимой миру войне. Но, сидя в своем кабинете на верхнем этаже небоскреба «Консорциума», я смотрела на карту мира, где наши алгоритмы отмечали потенциальные зоны будущих вспышек.

Их было много. Слишком много.

И где-то в глубине души, за стеной из десятилетнего опыта и кажущегося контроля, жил холодный вопрос: а что, если это не болезнь, а симптом? Что если камни — не случайная инфекция, а разведчики, или, того хуже, семена, посеянные по злому плану? И что будет, когда прорастет не одинокое семя, а целая кладезь? Выдержит ли наш «иммунитет»?

Но это были мысли на завтра. Сегодня мы победили. И пока «Светлых» хватало, чтобы гасить вспышки тьмы, у мира был шанс. У меня был шанс продолжать строить свое будущее, зная, что один фронт, хотя бы, более или менее защищен.

Я откинулась в кресле. За окном раскинулся ночной город — мой город, во многом построенный по моим чертежам. Все деньги, что я аккумулировала в бизнесе, оседали в моей стране. На благо ее жителей.

Это был мой город. Он сиял, жил, бурлил. Он не знал, как тонка порой грань между его сиянием и поглощающей все свет чернотой.

И, возможно, это было к лучшему. Мир должен спать спокойно. Его кошмары — это наша работа.

Десять лет принесли не только бесконечные, изматывающие битвы с чернотой, что подкрадывалась из глубин космоса, но и зримые, осязаемые плоды в мире людей.

Десять лет, в которых каждый день был как целая жизнь, спрессованная до ядреного концентрата.

Институт я закончила. Не просто отсидев положенное, отмахнувшись от преподавателей, как от назойливых мух, помогая себе читерством собственной силы.

Нет, я выжала из этого обучения всё, до последней капли знаний и навыков. Стала дипломированным хирургом-онкологом. И это было не просто корочка, это было осознанное, выстраданное решение.

Я не стала изобретать велосипед в медицине с нуля — времени на это не было от слова совсем. Вместо этого я точечно, используя доступ к закрытым архивам через свои связи, свои «уши» в правительственных кругах и, конечно, бесценные подсказки из прошлых жизненных знаний, «подсказывала» перспективным ученым и врачам верные направления исследований. Буквально закидывала им на почту анонимные статьи или «случайно» встречала на конференциях, подбрасывая идеи, которые могли бы прийти в голову им только лет через двадцать.

Моя квалификация росла не по дням, а по часам. Я стажировалась в лучших клиниках мира, впитывая опыт, как губка, и оттачивая мастерство рук. Рук, которые уже умели держать скальпель энергии, рассекая невидимые нити реальности, а теперь учились держать настоящий, стальной скальпель, пронзающий плоть.

Каждый раз, когда я входила в операционную, ощущала это странное слияние двух моих жизней. Здесь, в стерильной белизне, я чувствовала себя не менее воином, чем когда сражалась с тенями. Здесь я спасала жизни, буквально вырывая их из лап смерти. И эта ответственность, этот груз чужих жизней, что ложился на мои плечи, был тяжелее любого космического оружия.

Моя корпорация, «Консорциум Будущего», была уже не просто пирамидой и не дерзким стартапом, а настоящим левиафаном, чьи щупальца охватывали IT, финансы, медиа, строительство, ресурсы. Это была огромная, неповоротливая махина, но управляемая мною с холодной, хирургической точностью.

Она приносила колоссальную прибыль, которая текла полноводной рекой. И весь этот денежный поток должен был орошать не только мои счета, но и почву моей страны.

И вот вставал неизбежный вопрос, который сверлил меня изнутри: а что же я, Анна Котова, сделала для своей страны, помимо тайной войны с инопланетными камнями, о которой никто и не догадывался?

Ответ был зримым, осязаемым и монументальным. Он вырос из боли, из страха, из тех самых историй, которые я слышала в операционных.

В десятках крупнейших городах, от Калининграда, что смотрит на западное солнце, до Владивостока, встречающего первые лучи востока, полным ходом шло строительство онкологических центров «Будущее». Это были не просто больницы, скучные, серые здания, где умирает надежда.

Нет! Это были ультрасовременные научно-клинические комплексы, оснащенные лучшим в мире оборудованием, закупленным моими компаниями без гигантских наценок «посредников», без откатов и всей этой грязной бюрократической возни, которую я на дух не переносила.

Архитектура этих зданий — светлая, полная воздуха и зелени, с панорамными окнами и внутренними садами — должна была лечить сама по себе, отгоняя тень отчаяния, даря надежду даже через стены.

Каждый кирпичик, каждое стеклышко, каждое посаженное дерево были пропитаны идеей, что здесь не просто лечат тело, здесь исцеляют душу.

Финансировалось всё из фондов Консорциума. Для пациентов лечение было абсолютно бесплатным. И когда я видела фотографии этих уже действующих центров, с улыбающимися детьми, играющими в светлых холлах, с врачами, у которых в глазах горел огонь, а не усталость, я чувствовала, что хотя бы здесь я делаю что-то по-настоящему важное. Это было моим ответом миру, моей искупительной жертвой, моей надеждой.

А в подмосковном наукограде, в абсолютно секретном, охраняемом лучше ядерных объектов «Институте биологических преодолений», велась главная, самая важная для меня работа.

Туда я собрала лучших вирусологов, генетиков, иммунологов, которых только смогла найти, купить или… мягко убедить работать на нас. «Мягко убедить» — это, конечно, эвфемизм для комбинации угрозы репутации, заманчивых предложений и, иногда, небольшой телепатической коррекции приоритетов.

Но! Я давила свою совесть на корню. Задачей этих ученых была не очередная продляющая жизнь терапия, не просто способ отсрочить неизбежное. Нет, их целью была именно вакцина.

Прививка от рака.

Многие в научном мире, особенно старой закалки, считали это утопией, бредом сумасшедшего. Мои ученые, имея почти неограниченное финансирование, доступ к самым передовым исследованиям и железную, считали иначе.

Прорывов, тех самых, что взорвут мир, пока не было, но движение шло. Каждый маленький шаг вперед был для меня как глоток воздуха. Я знала, чувствовала, что это вопрос времени. Того самого времени, которое у больных людей зачастую кончается слишком быстро, и я делала все, чтобы дать им шанс.

Но самые удивительные, самые немыслимые перемены произошли не в бизнесе и не в науке, а в жизни самых близких мне людей. И это было для меня самым большим чудом.

Сенсей. Мой учитель, мой наставник, мой странник во времени, который научил меня всему. Он не просто женился на тете Лиде, что само по себе было сказочным. Они… они расцвели.

Как два возрастных, но невероятно сильных дерева, которые вдруг обрели друг в друге живительную влагу. Родили одного сына. Потом второго. А потом я просто перестала считать. К моменту, когда их пятый сынок, такой же веснушчатый и озорной, как и его братья, сделал свои первые шаги, я только разводила руками, смеясь и плача одновременно.

Это было что-то невероятное! Его спутница жизни, Лидия, которая казалась мне когда-то женщиной в весьма солидном возрасте, теперь выглядела на сорок с небольшим. Сияющая, полная сил, с легкими морщинками вокруг глаз, которые лишь подчеркивали ее мудрость и безмерную доброту. Она носилась по дому, умудряясь одновременно готовить обед, менять пеленки младшему, слушать уроки старшего и утешать третьего, который только что разбил коленку.

А Сенсей? Мой седовласый, сдержанный Сенсей превратился в самого счастливого и ворчливого папу пятерых сорванцов, его глаза искрились такой теплотой и любовью, что я бы никогда не поверила, что это тот самый невозмутимый мастер.

Они оба словно отпили из какого-то волшебного источника молодости, или, вернее, сами стали этим источником. Рядом друг с другом они не старели, а молодели, открывая какой-то новый, невероятно насыщенный и плодотворный виток своей совместной жизни.

Кто-то циничный сказал бы — невозможно. Человеческая природа, биология, все дела.

Но я давно поняла одну простую, но глубокую истину: рамки возможного мы выстраиваем себе сами. Так же, как и пределы собственного роста. Нет ничего невозможного, если желание становится сильнее страха, сильнее инерции, сильнее скептицизма.

Их желание быть вместе, создать семью, дать жизнь новым душам, оказалось той самой магией, той самой энергией, что переписала реальность. Я смотрела на эту шумную, счастливую семью — на седовласого, но сияющего отца пятерых сорванцов, который теперь мог рассказывать мне не только о потоках энергии, но и о том, как правильно менять подгузник! На его жену, которая пеленала младшего с энергией двадцатилетней девушки, а ее смех был самым мелодичным звуком в этом доме. И мое сердце наполнялось тихой, совершенной радостью.

Невероятно, но факт. Они заслужили это счастье. Всё до последней капли. И я была бесконечно счастлива быть свидетелем этого чуда, которое, по сути, было самым обычным, человеческим.

Мне же было некогда. Время текло сквозь пальцы, как песок, уносимый ветром глобальных проектов и тайных миссий. Александр в моей жизни был как переменчивый бриз — то пропадал на месяцы в творческих командировках или личностном поиске, то появлялся снова, врываясь в мой выверенный график хаосом чувств и притягательной силой, от которой у меня до сих пор перехватывало дыхание.

Наши отношения были… интересными. Многогранными, как ограненный алмаз, каждая грань которого отражала разные нас: страстных любовников, уставших соратников, понимающих друзей, язвительных оппонентов. Они были насыщенными и невероятно сложными.

Сложность была не в его характере или моих тайнах. Она была в моем знании. Я знала потенциальное будущее этого человека. Тот путь, который был уготован ему в изначальной, нетронутой мной реальности. Путь, на котором его ждали другие встречи, другая любовь, дети.

Той реальности, где места для Анны Котовой не существовало в принципе.

Это был не абстрактный философский вопрос. Это был ежедневный, острый укол морали. Каждое его ласковое слово, каждый взгляд, полный тепла, который был обращен ко мне, я мысленно примеряла на другую, незнакомую женщину.

Ту, чье место я заняла. Крала ли я чужое счастье? Была ли я наглой захватчицей, переписавшей судьбу человека под свои нужды? Иногда, в редкие минуты слабости, этот вопрос звучал в голове навязчивым, мучительным эхом.

И я не была до конца уверена, что история не повторится. Что однажды он, как и весь этот хрупкий, перекроенный мною мир, не качнется на качелях судьбы в другую сторону, сбросив меня как ненужный балласт.

Сказать, что жить стало легче, жить стало веселее, я не могла. Это было бы ложью.

Всё текло своим чередом, подчиняясь новому, мною установленному порядку. Мощная, процветающая Россия, избежавшая изоляции и санкций. Украина, сохранившая суверенитет и территориальную целостность, хоть и оставалась сложным, порой враждебным соседом.

Крым, по-прежнему украинский, не стал яблоком раздора, разрывающим мир на части.

Этот мнимый, хрупкий покой, это отсутствие большой горячей войны на пороге дома — он однозначно стоил всех моих усердий. Стоил ночей без сна, нервов, потраченных на убеждение, подкуп и тонкие манипуляции «сильными мира сего». Стоил тяжелого груза — осознания, что я перекраиваю чужие судьбы, словно полотно, руководствуясь лишь своей волей и смутным знанием грядущего.

Мои отношения с высшей властью были странным, почти невидимым дуэтом.

С главой государства мы встречались еще не раз. Регулярно, но нечасто. Раз или два в год, всегда в неофициальной, камерной обстановке — в его загородной резиденции за чаем, или во время короткой прогулки по кремлевскому саду.

Это не был запрос на советы в прямом смысле. Ему, безусловно, хватало своей головы на плечах и целых институтов советников, аналитиков и силовиков, чтобы вести большую политику. Я никогда не переступала черту, не пыталась навязывать свое видение напрямую.

Но я… мягко указывала. Зерна, которые я бросала в почву нашего разговора, были тщательно отобраны и закамуфлированы.

Мы могли говорить о мировой истории, о циклах империй, и я, словно мимоходом, упоминала, как часто великие державы спотыкались не о внешних врагов, а о внутреннюю ржавчину — коррупцию низового звена, отрыв элит от народа, неэффективность вертикали в эпоху цифровых скоростей.

Говорили об обороне — и я, опираясь на обрывочные знания из будущего и отчеты «Санитаров» о новых видах угроз, задавала вопросы о киберзащите критической инфраструктуры, о малоразмерных дронах, о психологической войне в соцсетях.

Обсуждали экономику — и я намекала на перспективы водородной энергетики, квантовых вычислений, генного редактирования в сельском хозяйстве, всегда упаковывая это в форму: «А вот в одном исследовании, которое мне попалось…», или «Есть любопытная точка зрения…».

Он никогда не говорил: «Вы правы, Анна Владимировна». Не обещал, что прислушается. Чаще всего он просто слушал, его лицо оставалось непроницаемым, а в глазах читалась лишь вежливая, отстраненная внимательность. Порой он задавал уточняющий, очень точный вопрос, показывая, что выхватывает суть с полуслова. Порой — менял тему.

Но спустя месяцы, а иногда и год-два, я видела ростки. Те самые семена сомнений или идей, брошенные мной, давали всходы в реальной политике. Не в моем изложении, конечно, а как «стратегические инициативы», «поручения по итогам совещания» или «новые приоритеты национальных проектов».

Видела, как создавались комиссии по кибербезопасности нового поколения, как начинали финансироваться (пока робко) те самые прорывные направления в науке, о которых я говорила. Видела, как в речах появлялись тезисы о «новой социальной ответственности элит» и «цифровом суверенитете».

Ростки были крепкими и перспективными. Они прорастали не потому, что это сказала я, а потому, что идеи были верными, а почва — подготовленной реальностью.

Я была лишь… садовником, подсказывающим, где и какое семя может дать лучший урожай. И наблюдателем, с холодным удовлетворением отмечающим, что моя тихая работа на этом фронте тоже приносила плоды. Пусть не всегда и не сразу, но система, пусть со скрипом, начинала поворачиваться в нужном направлении, избегая некоторых самых глубоких ям, в которые она угодила в прошлой реальности.

С Ариной, главной, но в прессе табуированной на обсуждения, женщиной президента, у нас сложились по-настоящему теплые отношения. Ее судьба, как ни странно, повторила знакомый мне из прошлого мира сценарий. Их союз креп тихо, без публичных скандалов, сохранив взаимное уважение. Она родила двоих очаровательных карапузов, которые стали светом ее жизни.

Она осталась такой же активной, умной и деятельной. Но теперь ее энергия была направлена не на протокольные мероприятия, а на то, что ей было действительно близко — благотворительность, поддержку материнства, спорт.

Мы стали подругами. Настоящими. Она была одним из немногих людей, с кем я могла говорить откровенно, не выстраивая стен и не просчитывая последствий каждой фразы. Она понимала бремя публичности, цену сложных решений и необходимость иногда просто выпить чаю и посмеяться над глупостями.

У нас даже было несколько совместных социальных проектов. Ее фонд «Светлый дом» и мой «Консорциум Будущего» построили сеть кризисных центров для женщин по всей стране.

С ней я могла быть просто Аней — уставшей, иногда циничной, но все еще верящей в добро. Она, с ее житейской мудростью была для меня глотком свежего воздуха, напоминанием о том, что за всеми схемами и битвами есть простая, человеческая жизнь, которую стоит защищать.

И глядя то на непроницаемое лицо на официальных приемах, то на смеющуюся Арину, качающую на коленях своего младшего, я чувствовала, как балансирую между двумя полюсами этой реальности, которую создала.

Между холодной махиной государства, которое нужно мягко направлять, и теплом простых человеческих связей, которые и составляли ту самую «страну», за будущее которой я так отчаянно боролась. И оба эти фронта были важны. Оба требовали своего внимания.

Но я давно усвоила главный закон вселенной, который видели лишь такие, как я и Сенсей, наблюдающие за ее пульсом: жизнь не любит дисбаланса. Если где-то прибыло, значит, где-то обязательно убыло. Энергия, счастье, возможность — они никуда не исчезают, лишь перераспределяются.

Мои онкоцентры спасали тысячи жизней в России, но где-то в другой точке планеты, возможно, закрылась очередная клиника из-за отсутствия финансирования. Мое вмешательство предотвратило одну войну, но острая внутренняя напряженность могла выплеснуться в другом регионе, о котором я не думала. Весы мироздания стремились к равновесию, и мои действия были лишь гирями, которые я перекладывала с одной чаши на другую.

Вот только что такое несколько перекроенных судеб в рамках всего человечества? Статистическая погрешность. Пылинка на ветру истории. Для вселенной — ничто. Для тех, чьи судьбы были изменены, — всё.

Стала ли я жесткой и циничной? Возможно. Вернее, наверняка.

Я больше не рыдала над каждым неудавшимся проектом или потерей в рядах «Светлых». Не терзалась бесконечными угрызениями совести. Я взвешивала. Просчитывала. Принимала решения, зная, что у них будет цена. И платила ее, иногда своей болью, чаще — чем-то другим, не всегда мне принадлежащим.

Но это был мой сознательный выбор. Мой путь. Мое решение — нести этот груз и смотреть в глаза отражению в зеркале, в глазах женщины, которая ради тишины на своей земле и счастья близких была готова играть в богов, переписывать карты и балансировать на лезвии нравственности.

Александр обнял меня сзади, прервав поток мыслей, и положил подбородок мне на голову.

— О чем задумалась, архитектор? — спросил он тихо, и в его голосе не было иронии, только усталая нежность.

— О равновесии, — честно ответила я, закрывая глаза.

— И каково оно?

— Хрупкое, — прошептала я, поворачиваясь к нему. — Но пока что оно — на нашей стороне. И я сделаю всё, чтобы так и оставалось.

И в этот момент, в его объятиях, я позволяла себе на секунду забыть о цене, о дисбалансе, о чужих судьбах. Позволяла себе быть просто женщиной, которая любит и которую любят. В этой украденной, переписанной, невероятно сложной реальности, которая была теперь единственной, что у меня было. И за которую я была готова бороться до конца.

Тот вечер не предвещал ничего необычного: разбор документов, сверка графиков строительства нового онкоцентра в Екатеринбурге, короткий, деловой ужин, сон, а потом снова в бой.

Саша ворвался в мой кабинет, как торнадо, нарушая священную тишину, охраняемую секретарем и моим помощников. Он не стучал. Он просто вошел, и в его глазах горела та самая азартная искра, которую я не видела у него уже несколько лет.

— Всё, хватит, — заявил он, не дожидаясь вопросов, — Пошли.

— Саш, у меня…

— Ничего у тебя нет, — он перебил меня на полуслове, подошел к столу, захлопнул крышку моего ноутбука и взял меня за запястье. Его пальцы были теплыми, но держали крепко. — Пошли, сказал.

— Куда? Ты с ума сошел? Завтра в семь утра встреча на Первом, запись интервью про фонд «Детские сердца». А послезавтра я открываю в Нижнем…

— Аня, — он повернулся ко мне, и его голос вдруг стал жесче. — Мир не рухнет без тебя. Или рухнет — тогда уж точно ничего не изменишь. Пошли.

Он почти выволок меня из-за стола, на ходу накинув на мои плечи пальто. Я брыкалась, но его хватка была железной.

— Да, блин! Саш! Меня там на конференции люди ждут! Я не могу их подвести!

— Ты о людях думаешь всю свою жизнь! — он почти кричал, — Тебе тридцать, Ань. О тебе кто подумает? Твой Сенсей? Он со своими пятерыми сыновьями счастлив! Твои подруги? У них свои семьи! Один раз, один чертов раз в жизни можно нарушить даже собственные правила! Или ты уже совсем в них закостенела?

Он вытащил меня на ночную улицу, где у подъезда с работающим двигателем ждал его внедорожник. Засунул внутрь, пристегнул ремнем, словно непослушного ребенка.

Я хотела протестовать, но слова застревали в горле. Потому что часть моего измотанного мозга отчаянно с ним соглашалась.

— Ты когда в последний раз спала нормально? Не три часа между совещаниями, а просто выключала мозг и спала? — спросил он, выезжая на пустой ночной проспект.

Ответить мне было нечего. Последний год… нет, последние три года выдались особенно адскими.

Новые вспышки камней на границах, интриги в правительственных кругах вокруг «Консорциума», давление со стороны западных партнеров, постоянная борьба за ресурсы для своих проектов. Сон был не отдыхом, а кратковременным отключением для перезагрузки.

— Но я так не могу, — попыталась я снова, но голос звучал уже без прежней уверенности.

— А у меня — сюрприз, — парировал он, и в его голосе снова зазвучала эта бесшабашность. — И ты его получишь. Всё. Спор окончен.

Мы ехали не домой. Мы мчались по ночной Москве, и через полчаса оказались на частном аэродроме. Там, под звездным небом, стоял небольшой самолет.

— Саша, что ты задумал? — прошептала я, когда он вывел меня из машины.

В ответ он достал из кармана шелковую повязку на глаза.

— Доверься. Хотя бы один раз.

Это было самое трудное. Довериться. Передать контроль.

Я, которая все десять лет держала все нити в своих руках, которая не могла позволить себе роскоши быть слабой или просто пассажиром. Я замерла в нерешительности, глядя на черную шелковую полоску в его руках.

Он смотрел на меня, и в его взгляде не было насмешки. Была просьба. И усталость. Усталость от моей вечной собранности, от моих вечных стен самостоятельности и независимости.

И я сдалась. Кивнула. Позволила ему завязать глаза. Мир погрузился в мягкую, бархатную темноту. Он взял меня за руку и повел по бетонке. Я слышала его шаги, далекий гул другого самолета, чувствовала ночной ветер на лице. Потом — несколько ступенек, запах дорогого кожаного салона, его рука, осторожно направляющая меня в удобное кресло.

Двигатели взревели, и мы понеслись по взлетной полосе. Под нами с гулом отдалилась земля.

Я сидела в коконе незнания, и странным образом… не паниковала. Адреналин схлынул, оставив после себя глухую, всепоглощающую усталость. Все доводы — о встречах, интервью, открытиях — казались теперь такими далекими и неважными. Как будто кто-то выдернул вилку из розетки, питающей мой вечный двигатель ответственности.

Я хотела что-то еще сказать, возразить, но мысль не складывалась в слова. Вместо этого тело, лишенное привычного контроля разума, начало тонуть в мягкой, вязкой волне истощения.

Я услышала, как он поправляет плед у меня на коленях. Его пальцы коснулись моей руки.

— Спи, — тихо сказал он. — Нам долго лететь.

И я… расслабилась. Впервые за долгие-долгие годы я позволила опорам уйти из-под ног. И не упала. Я просто провалилась. Провалилась в глубокий, бездонный, беспробудный сон под убаюкивающий гул турбин, уносящих меня прочь от всех фондов, камней, войн и ответственности. Неизвестно куда. И в этой неизвестности было странное, забытое ощущение свободы.

Я проснулась от мягкого толчка и смены звука — гул двигателей сменился тишиной, нарушаемой лишь легким потрескиванием наушников. Повязку с глаз сняли уже после приземления. Когда я открыла глаза, в иллюминатор ударило слепящее, щедрое, совершенно не московское солнце. За окном проплывали пальмы с огромными, растрепанными кронами, ярко-зеленая трава и бирюзовые блики на воде где-то вдалеке.

— Где мы? — спросила я хрипло, разминая затекшую шею.

— Тайланд, — улыбнулся Саша, отстегивая свой ремень. — Остров Пхукет. А если точнее — то его самая тихая и дикая часть.

— Ты сумасшедший! — вырвалось у меня, но уже без прежнего запала, скорее как констатация факта. — У меня нет с собой ничего!

— А нам ничего и не понадобится, — заявил он с таким видом, будто оглашал самый разумный план на свете. — Купальники тут продают на каждом углу. А вечерами… будем ходить голыми.

Я покраснела, как подросток, и шлепнула его по плечу.

— Дурак!

Он лишь рассмеялся, и этот смех, беззаботный и громкий, растворялся в жарком, влажном воздухе, который встретил нас, как только мы вышли из самолета. Воздух пах океаном, солью, тропическими цветами и… свободой.

Он арендовал не просто номер. Это было отдельное бунгало из темного дерева и стекла, стоявшее на сваях прямо над лазурной водой маленькой, уединенной бухты. От нашего порога в воду вела короткая деревянная лестница. Собственный крошечный пляж с белым, как сахарная пудра, песком, окаймленный валунами и пальмами, был только наш. А позади дома, в окружении буйной зелени, искрился частный бассейн с пресной водой.

Это был настоящий рай. Тот, что я видела только на картинках в чужих, давно забытых мечтах. Дни растягивались, как сладкая ириска.

Утро начиналось не со звонка будильника, а с пения невидимых птиц и стука волн о сваи. Мы завтракали свежими манго и ананасами, запивая их кокосовой водой прямо из ореха. Потом — бесконечное плавание в теплом, прозрачном океане, где среди кораллов сновали диковинные рыбы.

Мы загорали на нашем пустынном пляже, и единственным «делом» было решить, пойти ли на массаж или просто задремать под шелест пальмовых листьев.

Вечерами мы ужинали при свечах на веранде, слушая шум прибоя и пробуя невероятно острую местную еду, от которой слезы стояли в глазах, но остановиться было невозможно.

И ни одного звонка. Ни одного письма. Он конфисковал мой телефон в первый же день и спрятал его бог знает где. Сказав, что у меня есть штат помощников, получающих баснословные зарплатны, вот пусть и отрабатывают.

Впервые за десять лет я не решала чужие проблемы. Не строила будущее. Не гасила кризисы. Я просто… существовала. Дышала. Чувствовала солнце на коже и песок под босыми ногами. И с каждым днем каменная скорлупа ответственности, в которой я замуровала себя, понемногу трескалась, обнажая забытую, испуганную, но такую жаждущую жизни девчонку.

На третий вечер, когда солнце, огромное и багровое, начало тонуть в океане, окрашивая небо в цвета пожара, он взял меня за руку и повел по нашему пляжу к воде.

И тогда он отпустил мою руку, сделал шаг назад и опустился на одно колено.

Мир замер. Шум прибоя, крики чаек — все стихло в моих ушах.

Я смотрела на него, на его лицо, озаренное последними лучами заката, и чувствовала, как все внутри переворачивается. Эмоции, которые я так долго держала за глухим шлюзом, хлынули лавиной: нежность, благодарность, дикий, животный страх и оглушительная, ослепляющая радость.

День угасал, и на бархатно-черный, бескрайний купол уже высыпали мириады звезд. Таких ярких и близких, каких я не видела никогда. Где-то там, среди этих созвездий, была моя Волчица. Та, что подарила мне этот шанс, этот путь, эти испытания.

Мне хотелось кричать. Кричать от переполнявших чувств, кричать ей, звездам, океану: «Смотрите! Смотрите, что со мной происходит!»

Могла ли я? Смела ли я, перекроившая судьбы и остановившая войны, позволить себе это крошечное, личное счастье? Расслабиться? Пожить хоть немножко для себя? Не для страны, не для человечества, не для баланса вселенной, а для себя, для девочки, подарившей мне это тело?

Достаточно ли я сделала, чтобы заслужить передышку? Оплатила ли сполна долг за дарованную силу и вторую жизнь?

И в этот миг, словно в ответ на мои немые вопросы, по черному небу с севера на юг стремительно, величаво пролетела яркая комета. Длинный, сверкающий след, как росчерк пера по бархату, остался позади нее. Она была так близко, что, казалось, можно протянуть руку и коснуться.

И я почувствовала. Не услышала, а ощутила всем существом — теплое, мощное, всеобъемлющее одобрение. Я словно увидела на миг ее мудрые, золотые глаза, полные древнего знания и… снисходительной нежности. И услышала тихий, как шелест звездной пыли, голос, от которого затрепетала душа:

«Живи, девочка. И будь счастлива. Ты заслужила».

Слезы, горячие и соленые, как океанская вода, хлынули из моих глаз, застилая взор. Я опустила голову и сквозь водяную пелену увидела его лицо. Лицо самого близкого, самого терпеливого, самого безумного и любимого человека. Он смотрел на меня, затаив дыхание, и в его глазах была вся вселенная, которую я готова была принять.

Я не смогла выговорить ни слова. Горло свело спазмом от счастья. Но я часто-часто закивала, соглашаясь, чувствуя, как слезы текут по щекам и капают на теплый песок.

Он выдохнул — шумно, с облегчением, с восторгом — и вскочил на ноги. Он не стал ждать слов. Он просто сгрёб меня в свои объятия, поднял в воздух и закружил, смеясь и прижимая к себе так крепко, что, казалось, хотел навсегда вдавить в свое сердце.

— Наконец-то! — прошептал он мне в волосы, и в этом слове была вся история нашего долгого, сложного пути. — Наконец-то, моя упрямая, несгибаемая, прекрасная Анна.

И под мириадами звезд, под одобрительным взглядом далекой Волчицы и под шум вечного океана, я наконец позволила себе просто быть счастливой. Без оглядки. Без долга. Без страха. Просто женщиной, которую любят. И это было самым большим чудом из всех, что она мне когда-либо дарила.