Джунгли зовут. Назад в прошлое. 2008 г

Глава 33

Прошел месяц — стремительный, головокружительный, насыщенный событиями, которые, казалось, навсегда закрепили мою новую реальность.

Месяц, который, с одной стороны, подарил мне невероятное ощущение жизни, а с другой — заставил трезво взглянуть на будущее, осознать, что даже самые яркие моменты требуют опоры, структуры. Пора было строить планы, и эти планы требовали основательности.

Так я оказалась в университетском коридоре, воздух которого был пропитан знакомым, но теперь уже иным — более понятным — запахом пыльных учебников, полированной мебели и чего-то неуловимо студенческого, юношеского.

Университет, в котором я числилась уже второй год, а фактически проучилась один-единственный день, встречал пустыми коридорами. У народа вовсю шла сессия.

Сейчас я числилась в академическом отпуске, и посещение данного заведения теперь обретало для меня совершенно новый смысл.

Академ — идеальное прикрытие, идеальная возможность, которую я, разумеется, не собиралась упускать. Как и терять год!

Я уже не была той прежней Аней, что сбежала из этого места, как от чумы. Теперь я была здесь по своей воле, с четкой целью и, что важнее всего, с совершенно другим арсеналом возможностей. Стоя перед деканатом, я чувствовала не страх или сомнение, а предвкушение. Впереди был новый этап, и я была к нему готова.

Кабинет ректора педагогического университета, Александра Петровича Зайцева, был святилищем порядка, пахнущим дорогим антуражем, пыльными книгами и той самой, несгибаемой, как стальной прут, бюрократией. Воздух здесь казался густым, пропитанным незыблемыми правилами и нерушимыми регламентами.

Сам Александр Петрович, мужчина с висками, тронутыми серебром, и пронзительным, словно скальпель, взглядом из-под строгих очков, смотрел на меня. Его вежливость была безупречна, но за ней читалось непреложное, гранитное «чего приперлась?».

— Анна Владимировна, я вас понимаю, — он сложил руки на безукоризненно чистом столе, — Желание сменить профиль, особенно на столь благородный, как медицина, достойно высочайшего уважения. Но то, что вы просите… — он сделал короткую паузу, словно взвешивая каждое слово, — … это попросту невозможно. Существуют утвержденные регламенты, четкие правила приема. Перевод из педагогического вуза в медицинский… да еще и, как вы намекнули, без вступительных испытаний, да сразу на второй курс… Милочка… Это, простите, нонсенс. Абсурд. Вам надлежит сначала закончить с нашим университетом, вероятно, забрать документы, а уже после этого, на общих основаниях, сдавать вступительные экзамены в медицинский.

Я сидела напротив, храня внешнее спокойствие, которое, казалось, лишь подчеркивала лёгкая, почти невинная улыбка, игравшая на моих губах.

Пару месяцев назад его категоричный отказ, несомненно, поверг бы меня в пучину отчаяния. Сейчас же, напротив, я чувствовала лишь холодную, отточенную концентрацию. Та сила, которую я едва не растеряла среди призрачного пепла Чернобыля, пульсировала внутри меня, концентрируясь и множась.

Но это был уже не буйный, неконтролируемый вулкан, а скорее тихий, но мощный механизм, отлаженный до совершенства.

Многочисленный проведенные часы в забытье вместе с Сенсеем. Наши многочасовые тренировки в безвременье, медитация, концентрация, тренировки. Все это не прошло зря.

— Александр Петрович, — начала я, и мой голос, казалось, обрел неожиданную мягкость, но в то же время прозвучал так, что мужчина не мог не прислушаться. Я смотрела ему прямо в глаза, видя, как отражается в них свет лампы. — Я прекрасно понимаю все существующие регламенты. Но я также знаю, что всегда есть место для исключений. Исключений для студентов, которые по-настоящему… целеустремленные. Которые знают чего хотят и готовы идти к своей цели, невзирая на препятствия.

— Исключений для такого рода ситуаций просто не существует! — отрезал он, и в его голосе прозвенели те самые стальные нотки, которые я ожидала.

В этот самый миг я перестала просто смотреть на него. Я сфокусировалась. Мое сознание, закаленное в столкновении с бездушной, мертвой пустотой камня, мягко, но неумолимо коснулось его воли. Это было похоже на то, как теплая, почти нежная вода медленно, но верно размывает очертания хрупкой песчаной крепости, построенной на берегу океана. Ласково смывая все ее защитные преграды.

— Александр Петрович, — повторила я, и мой голос, казалось, приобрел бархатистые, гипнотические обертоны, обволакивая его сознание как шелк. — Взгляните на эту ситуацию… немного внимательнее. Разве не в ваших собственных интересах помочь талантливому студенту найти свой истинный, предназначенный ему путь? Разве не в этом заключается истинная миссия педагога?

Его взгляд, только что острый, ясный и проницательный, вдруг стал расфокусированным, словно мутным. Он моргнул несколько раз, словно пытаясь стряхнуть наваждение, дремоту, которая внезапно окутала его. Строгая, глубокая складка между его густыми бровями начала разглаживаться. Его губы, словно сами по себе, растянулись в умиротворенную, благостную улыбку, которая казалась совершенно неуместной на его обычно суровом лице.

— Вы знаете, Анна Владимировна… — проговорил он задумчиво, и его взгляд потерял фокус, устремившись куда-то сквозь меня, сквозь стены кабинета, словно видя нечто совершенно иное. — А ведь вы, пожалуй, совершенно правы. Когда есть такое… такое искреннее, такое непоколебимое стремление… эти регламенты… это ведь всего лишь бумажки, не так ли? Пустые слова на бумаге.

Он медленно, словно в замедленной съемке, покачал головой, и в его глазах, теперь совершенно прозрачных и спокойных, читалось полное и безоговорочное согласие. Растворилась всякая борьба, всякое сопротивление.

— Конечно, нужно помочь. Нужно обязательно помочь, — пробормотал он, и его рука, словно сама по себе, потянулась к телефону. — У меня есть один хороший знакомый… ректор медицинского университета, Игорь Семенович. Сейчас я ему позвоню. Уверен, он нас поймет. И всенепременно поддержит!

Он набрал номер, и пока в трубке раздавались гудки, его лицо оставалось озаренным той же странной, безмятежной улыбкой.

— Игорь Семенович? Здравствуй, дорогой. Это Зайцев. Слушай, тут у меня преинтереснейший случай! Одна девочка… удивительная девочка, заметь! — он говорил с такой теплотой, с такой искренней радостью, будто рассказывал о своей единственной, любимой внучке. — Очень хочет к вам перейти. Да, из Педа… Понимаю, что это неслыханно, выходит за рамки всех правил… Но ты только на нее посмотри! Умница редчайшая, светлая голова! Уверен, все недостающие дисциплины она догонит в кратчайшие сроки. У нее есть тот самый стержень… Что? Нет, экзамены ей сдавать не нужно… Ты же мне доверяешь? Игорь, поверь мне, она того стоит. Давай я ее к тебе привезу? Буквально через полчаса? Отлично! Жди!

Он положил трубку и повернулся ко мне, сияя, как лампочка.

— Готово, Анна Владимировна! Всё в порядке! Поедемте к Игорю Семеновичу. Он нас уже ждет. — Александр Петрович произнес эти слова не просто с горячностью, а с каким-то внезапным, почти юношеским остервенением, словно сбросив многолетний груз. Он в одно мгновение оказался на ногах, его тело, до этого словно скованное условностями, теперь излучало невероятную энергию. — Мы к нему поедем! Мой автомобиль находится на стоянке. Идемте, Анна Владимировна, каждая минута на счету!

Вся его прежняя, монументальная бюрократическая непоколебимость, казалось, испарилась без следа, словно мираж в пустыне. На ее месте возникла странная, почти нелепая для его статуса, юношеская торопливость, желание действовать без промедления.

Это немного пугало. Я всю дорогу озиралась по сторонам, молясь, чтобы мы не встретили никого из преподавательского состава и нашего ректора не уличили в приеме каких-нибудь запрещенных препаратов.

Дорога в медицинский университет, под аккомпанемент лихого вождения Александра Петровича, превратилась для меня в настоящее испытание на прочность. Он, не отрывая глаз от стремительно мелькающего за окном пейзажа, с таким неудержимым, почти экзальтированным пылом распевал мне дифирамбы, что я чувствовала, как краснею до корней волос. Будто я была не просто студенткой, а каким-то великим открытием, нобелевским лауреатом, которого он, Александр Петрович, лично выявил и вывел в свет.

— Вы знаете, я сразу увидел в вас этот блеск! — восклицал он, лихо обгоняя очередной медлительный троллейбус, отчего мой пульс учащался не только от его слов, но и от скорости. — Вы станете великолепным врачом! Я это чувствую, всем сердцем чувствую! Вы совершите великие открытия, вы прославитесь на весь мир! Наш… то есть, ваш медицинский институт будет вами безмерно гордиться!

Я сидела на пассажирском сиденье, машинально сжимая папку с документами, и нервничала. Человеческое сознание настолько тонкое и хрупкое, что лишний раз страшно даже тончайше на него воздействовать.

Внутри меня помимо смущения, нарастала тихая, холодная тревога. Я смотрела на его сияющее, оживленное лицо, на блеск в глазах, и одна мысль неустанно повторялась: «Не сломала ли я его совсем? Это же ненормально. Это… неправильно». Меня охватило такое сильное сомнение, что я почти готова была попросить его повернуть назад. Может, лучше все отменить? Самостоятельно подготовиться, почитать, повторить этот чертов материал. Благо, никаких дурацких ЕГЭ еще не было, экзамены сейчас сдавали по-человечески — устно и письменно, требуя глубоких знаний, а не просто умения угадывать ответы.

Это было бы честно. Но время… Оно утекало сквозь пальцы…

Но было уже поздно. Мы резко затормозили перед внушительным, старинным зданием медицинского университета, его кирпичные стены монументально внушали доверие и спокойствие.

И как только мы переступили порог, началось нечто поистине сюрреалистичное, выходящее за грани привычной реальности. Мы шли по гулким коридорам не как обычные посетители, а словно как самая высокая, самая ответственная правительственная делегация, за которой закреплен особый статус. Александр Петрович шел впереди, высоко подняв голову, его взгляд был устремлен куда-то вдаль, в то светлое, сияющее будущее, которое он так яростно и необратимо уготовил для меня. Он, казалось, не видел ничего вокруг: ни удивленных, изучающих взглядов студентов, ни растерянной, пытавшейся нас остановить пожилой консьержки.

— Александр Петрович, у вас пропуск? Ректор вас ждет? — почти бегом следуя за нами, задыхаясь, пыталась до него достучаться пожилая женщина, чье лицо выражало полное недоумение.

Но он словно не слышал ее. Он гордо, почти торжественно вышагивал к своей цели — кабинету ректора, к тому, кто должен был поставить финальную точку в этом стремительном действии.

Я, сгорая от жгучего стыда и пытаясь хотя бы извиняюще, растерянно улыбнуться провожающим нас взглядам, еле поспевала за его широкими, решительными шагами. Он был полностью поглощен одной-единственной мыслью — устроить мое будущее, сделать его безоблачным. И остановить это стремительное, сюрреалистичное шествие, которое я сама же и запустила, было уже невозможно.

Кабинет ректора медицинского университета был просторнее, чем у Зайцева, и пах иначе — смесью стерильности и неоспоримой, удушающей власти. Здесь воздух казался тяжелее, пропитанным не только тонким запахом лекарств, но и негласными правилами, которые диктовали, кто здесь хозяин.

Игорь Семенович, мужчина внушительных размеров, с цепким, проницательным взглядом, напоминающим взгляд хищника, высматривающего добычу, смотрел на нас с явным, неприкрытым недоверием, которое читалось в каждой черточке его сурового лица.

— Саш, ты в своем уме? — проворчал он, бросив на меня косой, оценивающий взгляд, словно я была каким-то экзотическим экспонатом. — Перевод из Педа? Без экзаменов? Ты хоть понимаешь, какая это…

— Игорь, — мягко, но властно перебил его Зайцев. В его голосе все еще звучали те самые, насаженные мной отголоски внушения, придавая его словам особую убедительность. — Посмотри на нее. Внимательно. По-настоящему внимательно.

И снова я применила свою силу. На этот раз — с несравнимо большей тонкостью, с ювелирной аккуратностью. Я не ломала его волю, не пыталась насильно заставить принять решение. Нет. Я лишь… подсказывала ей правильный путь. Я вкладывала в его сознание не грубые образы, а тонкие, многогранные картины: не просто очередной студентки, жаждущей перемен, а будущего блестящего врача, светила медицины, человека, чье место — именно здесь, в этих стенах, среди этих колб и скальпелей. Я рисовала ему в воображении свой триумф, успех, неподдельную преданность профессии.

Игорь Семенович замолчал. Его взгляд, который секунду назад был острым и полным скепсиса, вдруг затуманился, как стекло, запотевшее от резкой смены температуры. А затем же медленно прояснился, но уже с совершенно иным выражением: в нем читались зарождающийся интерес и, что было еще важнее, одобрение.

— Хм… — произнес он задумчиво, словно пробуя меня на вкус, изучая мою реакцию, мою внешнюю невозмутимость. — А лицо, и правда, умное. Решительное. Чувствуется какой-то… потенциал. Да.

— Я готова досдать любые недостающие дисциплины в течение года, — произнесла я, и мои слова прозвучали не как робкая просьба, а как уверенная констатация факта. Факта, который, благодаря моим усилиям, он уже принял как неоспоримую истину.

— Год… хмм… резонно, — протянул Игорь Семенович, и это «год» повисло в воздухе, словно последний барьер, который предстояло преодолеть. Он снова посмотрел на Зайцева, затем, наконец, его взгляд остановился на мне, пристальный, но уже лишенный враждебности. — Знаете… у нас как раз на втором курсе одно бюджетное место освободилось. Студент уехал. По семейным обстоятельствам.

Он сделал короткую, выжидательную паузу, и в этот момент я почувствовала, как последние, едва заметные барьеры его внутреннего сопротивления рухнули под плавным, неумолимым напором моей воли. Они рассыпались, как карточный домик.

— Ладно, — вздохнул он, и в этом вздохе не было ни тени досады, ни обиды, а лишь странное, необъяснимое облегчение, будто он только что принял единственно верное решение. — Оформляем перевод. Заявление напишете. Но помните — все хвосты в течение года. Никаких поблажек. Иначе я вас лично…

— Конечно, Игорь Семенович, — кивнула я, и в этот момент, выходя из кабинета, я не испытывала ни малейшей радости, ни чувства триумфа. Был лишь холодный, просчитывающий расчет и горькое, но твердое понимание того, что теперь я играю по совершенно другим, куда более серьезным правилам. — Никаких поблажек.

Выйдя из кабинета, я оставила позади двух ректоров, которые теперь с удивительным теплом и неприкрытым энтузиазмом обсуждали мое «светлое будущее», мое новое, обретенное место.

Я получила то, что хотела. Да. Нечестным путем. Используя оружие, которое, как я теперь понимала, совершенно не предназначено для бытовых мелочей, слишком опасно и непредсказуемо, но… Кому сейчас легко?

Но я дала себе слово. Соответствовать. Я стану блестящим врачом. И это, я должна была оправдать. Опыт прошлой жизни, новое направление в медицине, повышение квалификации.

Я буду спасать жизни, независимо от того, какое будущее нас ждет.

Вечер выдался на удивление спокойным, почти сюрреалистичным после пережитых событий. Мы втроем — я, Рита и Соня — сидели на кухне, и этот привычный, милый сердцу хаос — разбросанные по столу фантики от конфет, ноутбук с запущенным монтажом, едва уловимый, но такой узнаваемый запах Сониного травяного чая, который она заваривала с особой тщательностью — всё это было лучшим, самым действенным лекарством после всех передряг, и, если уж быть честной, пережитого стресса.

— Ладно, капитан, — Рита, уперевшись взглядом в меня, с хрустом разломила очередную чипсину, отправляя её в рот. — Острова прошли, спецоперации, как ты говоришь, завершены, в мед тебя зачисляют. Возвращаемся к главному вопросу: Что с каналом? Как будем раскручивать? Я уже кучу идей набросала! Челленджи, скрытая камера, магическое исцеление… — она перечислила, словно зачитывая список потенциальных хитов.

— Наберитесь терпения, — я отпила из кружки, ощущая тепло от ароматного чая, и позволила себе легкую, загадочную улыбку. — Мы будем творить добрые дела.

Соня, размешивая ложечкой янтарный мед в своей чашке, подняла на меня удивленные, широко распахнутые глаза.

— Это… как? Мы будем снимать, как бездомным котят раздаем? — она спросила с ноткой скепсиса, который, впрочем, мгновенно сменился любопытством. — Это же немного… не наш формат, согласитесь. Мы же про другое.

— Не совсем так, — начала было я, но мне не дали договорить.

В дверь раздался резкий, неожиданный звонок.

— В этот час? Кому бы? — пробормотала Рита, вставая из-за стола и направляясь к двери.

Через мгновение она вернулась на кухню, её глаза широко распахнулись от удивления, а за ней, словно тень, проскользнула… Юлия.

Та самая. Дочь депутата, основательница самой молодежной партии «Новая Россия», которую она так страстно продвигала. Та, которую я когда-то, рискуя всем, вытащила буквально с того света после трагической гибели ее возлюбленного и затяжной депрессии. Тогда, в те страшные дни, она была лишь бледной, изможденной тенью, костлявым призраком с пустыми, потухшими глазами, в которых застыла вся скорбь мира.

Сейчас перед нами стояла совершенно другая девушка. Цветущая, полная жизни. Щеки ее порозовели, в глазах вновь горел живой, искрящийся огонь, да и фигура заметно округлилась, потеряв ту зловещую, болезненную хрупкость. Она улыбнулась, и в этой улыбке была такая неподдельная сила, такое внутреннее сияние, что мы невольно разулыбались.

— Юль, привет! — Соня, первой оправившись от удивления, радостно воскликнула и подвинулась, чтобы уступить место за столом, приглашая ее присоединиться. — Как ты? Мы так рады тебя видеть!

— Не ждали? — Юля легко, грациозно присела на предложенный стул, её движения были полны уверенности. — Виновата, что без предупреждения. Просто Аня позвонила, так заинтриговала… не смогла усидеть, должна была узнать, что за секреты!

Рита и Соня синхронно перевели свои взгляды на меня, ища объяснений. Я лишь загадочно улыбнулась, наслаждаясь моментом.

— Рассказывай, как у вас дела в партии? — попросила я, подвигая к Юле тарелку с печеньем, — Как движется работа?

— Дышим полной грудью! — глаза Юлии загорелись тем самым, знакомым мне теперь, энтузиазмом. — Агитируем по институтам, общаемся с молодежью. Ребята подтягиваются активные, горят идеями, чувствуют, что могут что-то изменить. «Новая Россия» растет, и это не просто слова, это чувствуется в воздухе. Но хватит обо мне, — она сделала глоток чая, ощутимо успокаиваясь, и посмотрела на меня прямо, ее взгляд стал более пристальным, анализирующим. — Ты меня вызвала. Заинтриговала всех нас! В чем дело? В чем суть твоего грандиозного плана?

Я обвела взглядом моих подруг, чувствуя их настороженное ожидание, а затем остановила свой взгляд на Юлии.

— Мне будет нужна ваша помощь. Как говорится, у вас товар, а у нас — купец, — начала я, подбирая слова, чтобы выразить свою идею максимально точно. — Вашей партии нужна массовая поддержка, та самая, искренняя любовь народа, верно? Не формальная, а настоящая?

Юля кивнула, внимательно слушая, её губы были слегка приоткрыты в предвкушении.

— Нам тоже нужна максимальная вовлеченность простых людей. Нам нужен контент, — продолжила я, чувствуя, как мое видение обретает четкие очертания. — Не громкие, пустые лозунги, а реальные, жизненные ситуации. Самые наболевшие проблемы. Несправедливость в ЖЭКах, убитые дороги, которые превращают поездки в кошмар, разбор полетов с местными взяточниками, которые грабят на каждом шагу, реальная, ощутимая помощь детским домам или одиноким старикам, которые никому не нужны.

— И где вы это возьмете? — спросила Рита, её пальцы перестали теребить край скатерти. — По подъездам ходить?

— Мы не возьмем. Нам это должны приносить. Сами люди. — Я сделала паузу, давая своим словам осесть на благодатную почву. — Мы создаем на нашем канале, в социальных сетях партии, мощную «народную приемную». Это будет не просто информационная площадка. Люди сами будут присылать нам материал, сигнализировать о проблемах, делиться своими бедами и наболевшим. А мы — самые яркие, самые «огненные» кейсы, те, что вызывают наибольший резонанс, — будем брать в работу. Будем освещать их, давить на тех, кто должен их решать, добиваться справедливости. И, конечно, за самый резонансный материал, за самую ценную информацию, будем премировать автора. Чтобы был стимул, чтобы люди знали — их голос услышан и важен.

Соня присвистнула, её глаза загорелись новым пониманием.

— Это же… это просто огромная работа. Масштабная. Нас трое, мы просто не справимся с таким объемом.

— Ну… В партии-то нас не трое. Нас сотни. Мы, конечно, может помочь. Но зачем это все? — вступила Юлия, её взгляд стал гораздо жестче, более аналитическим, словно она пыталась просчитать все риски и выгоды. — Я понимаю поддержку, я понимаю пиар, но такой тотальный охват… Это же не просто создание информационного потока. Это создание целой сети, настоящей структуры. Зачем такая огромная, сложная машина? Чего именно вы хотите добиться?

Я посмотрела ей прямо в глаза, чувствуя, как между нами возникает та самая, невидимая нить понимания, которая связала нас тогда. В моем взгляде не было и тени сомнения, лишь кристальная ясность цели.

— Затем, что нам нужна не просто поддержка. Нам нужна любовь народа. Та самая, искренняя, безоговорочная. Та энергия, которая… — я чуть запнулась, подбирая наиболее точное слово, — … которая способна творить чудеса. Мы будем делать добро. Реальное, ощутимое добро. А добро, как известно, всегда возвращается. И когда оно вернется к вашей партии, ко мне, Юля, его будет достаточно, чтобы изменить очень и очень многое. Навсегда.

Круговерть, словно внезапно оживший гигантский механизм, затянула нас с головой.

Маховик, который мы так стремительно раскрутили вместе с Юлей и девчонками, набирал бешеную, необузданную скорость. Каждый день превращался в калейдоскоп новых поездок, напряженных встреч, жарких съемок. Мы выезжали в самые, казалось бы, безнадежные, самые горячие точки, которые неустанно находила наша разросшаяся «народная приемная»: в обшарпанные, дырявые подъезды, где запах плесени смешивался с отчаянием. На разбитые дороги, превращающие любую поездку в испытание на прочность. В застывшие, словно во времени, чиновничьи кабинеты, где нам сначала хамили, отмахиваясь, как от назойливых мух, а потом, после моего спокойного, пристального взгляда и тихого, но веского слова, которое, казалось, проникало сквозь офисную тишину, вдруг становились удивительно сговорчивыми и покладистыми.

Я, к своему удивлению, научилась дозировать свою силу, применять ее не как грубую кувалду, а как тонкий, отточенный скальпель, точечно, без надрыва и, что самое важное, без вреда для себя. Это был искусный инструмент, требующий точности и понимания.

И как ни странно, в этой стремительной, захватывающей круговерти рядом со мной все чаще оказывался Александр. Тот самый, с которым мы когда-то снимали наше Большое Кино, которое казалось теперь таким далеким и нереальным. Он словно почуял ветер перемен, эту новую, бурлящую энергию, и примчался прямиком в эпицентр бури, чтобы принять в ней участие.

Сначала он просто позванивал, интересовался, как идут дела, как продвигается наша новая, амбициозная инициатива. Потом начал приезжать в гости, привозя с собой коробки с едой и новую порцию своего фирменного, заразительного оптимизма. А затем и вовсе начал напрашиваться составить нам компанию на выездах.

«Вам же нужна качественная картинка, — говорил он, и в его глазах, всегда таких живых и проницательных, читалось нечто большее, чем просто профессиональное рвение. — А я знаю, как выжать из любой ситуации максимум, как показать её так, чтобы затронуть самые глубины души».

И он был абсолютно прав. Его творческое видение, его колоссальный опыт в мире кинематографа, стали для нас не просто подспорьем, а настоящим подарком судьбы. Он мог одним кадром, одним, казалось бы, случайным движением камеры, одной фразой, филигранно вмонтированной в финальный ролик, передать всю гамму чувств — всю боль, всю робкую надежду или всеобъемлющую ярость, заключенные в каждой истории.

Он помогал монтировать наши ролики, превращая их из простых репортажей о проблемах в настоящие маленькие художественные зарисовки, которые, без сомнения, брали за душу, вызывали слезы или, наоборот, искренний смех и радость.

И в это время мы проводили часы напролет вместе… В дороге, в подготовках, во взятии на абордаж чиновничьих кабинетов.

Мы много и с огромным интересом общались. О жизни, о кино, о планах на будущее, о том, какой мы хотим видеть эту новую реальность, которую мы пытались строить. Он был невероятно умным, ироничным, тонко чувствующим человеком.

Но черты он не переступал, держался с подкупающим, почти старомодным уважением, словно зная, где проходит граница.

А во мне тем временем просыпалось что-то давно забытое, что-то, что я считала навсегда погребенным под слоями пережитого. Это чувство — легкое, приятное головокружение, тихое очарование человеком, робкая, едва заметная влюбленность и искреннее восхищение.

Чувство, словно из далекого, безмятежного детства, где все было просто, понятно и по-настоящему искренне. Да, там было хорошо, душевно, но это было так давно, что начало казаться сном, почти неправдой.

С Сашей все складывалось иначе. Это было не призрачное воспоминание, а реальность. Оно было здесь и сейчас. Живое, теплое, настоящее, осязаемое.

И эта новая, хрупкая радость, словно нежный цветок, пробивающийся сквозь асфальт, постоянно отравлялась одной горькой мыслью, которая терзала меня по ночам, не давая покоя. Я смотрела на него, на его увлеченное, вдохновенное лицо в мягком свете монитора, когда он монтировал очередной ролик, и думала: ему была уготована другая судьба. В той, исходной реальности, где не было меня, этой Ани, которая внезапно появилась и изменила все, все могло сложиться совершенно иначе. Он был бы счастлив с другой, той, кто был создан для него, а не втянут в водоворот моих собственных, зачастую эгоистичных, желаний. А я… я, такая наглая и, возможно, даже грязная в своих методах, влезла в его жизнь, переписала его будущее ради своего собственного, пусть и такого желанного, счастья.

Но так хотелось жить. Жить по-настоящему, полной жизнью. Жить в этом молодом, сильном теле, в этом, пусть и таком несовершенном, но таком ярком, таком беззаботном и таком реальном мире. Дышать полной грудью, вдыхая все его краски. Чувствовать. Любить.

И когда он смотрел на меня своим спокойным, понимающим взглядом, словно видя все мои сомнения и страхи, но принимая меня такой, какая я есть, вся эта горечь, весь этот самобичевательный холод отступал, оставляя лишь одно жгучее, простое, всепоглощающее желание — чтобы этот момент, эта удивительная круговерть событий, это странное, чудесное, хрупкое счастье длилось как можно дольше.

Чтобы оно не заканчивалось. Не сейчас…