Этот большой мир – 6. "Дети Галактики"

VII

— Соната для скрипки «Дети Галактики». — объявила Оля, исполнявшая на сегодняшнем концерте обязанности конферансье. Исполняется впервые, автор и исполнитель Мира Гольдберг!

Маленькая скрипачка не стала менять фамилию после свадьбы с Юркой — у артистов это не принято. Они поженились перед самым стартом «Арго», так что медовый месяц у этой парочки сократился до пяти дней. Юлька по секрету сообщила мне, что Мира ждёт ребёнка — как и Нина Ветрова, они с Димой снова вместе. Увы, ненадолго — он займёт место второго пилота «Зари-II», как называется теперь наш… звездолёт? Да, именно звездолёт, тахионный буксир «Арго» теперь остался только на фотографиях, в записях, хранящихся в архивах административного управления Проекта, да в памяти тех, кому пришлось летать на этом заслуженном корабле. А вот шевроны на комбинезонах, скафандрах и прочем оборудовании прежние — только под силуэтом корабля, хорошо знакомого каждому, кто хоть раз смотрел «Москву-Кассиопею», появилась латинская цифра «два».

Первая «Заря» стартовала три дня назад из системы Сатурна, и в прощальном послании капитана корабля, Андрея Полякова угадывалась зависть — он не смог оставить свой корабль, но как же ему хотелось лететь с нами! Ничего, пошутил Юрка-Кащей, зато он войдёт в историю, как капитан первого звездолёта, заняв место в одном ряду с Гагариным, Леоновым и Нейлом Армстронгом. Вряд ли, конечно, Андрюшка задумывается сейчас об этом — а вот потом, когда обе экспедиции вернутся, и мы с ним сможем обняться перед телекамерами уже в качестве первых звёздных капитанов Земли…

Я привычно сплюнул через левое плечо — мысль запретная для любого работника Внеземелья. Юлька права, если Первой Межзвёздной особые неожиданности не грозят (хотя — это ещё как сказать, мало ли что может случиться?) то наше будущее остаётся пока туманным. Теории, математические модели — это хорошо, конечно, но что на самом деле ждёт нас за створом «сверхобруча» — не знает никто.

Между прочим, никаких Межзвёздных экспедиций, ни Первой, ни Второй на самом деле нет — во всяком случае, на бумаге. Журналисты и обычная публика всё ещё продолжают именовать миссии «Зари» и «Зари-II» именно так, но официально обе они объединены в «Первую Релятивистскую Экспедицию» — что вернуло третьей букве в названиях наших кораблей изначальный смысл. Пустячок, разумеется, но ведь приятно!..

Мира всё не появлялась — выдерживала артистическую паузу, как шепнула сидящая на соседнем стуле Юлька. Сегодняшний концерт маленькая скрипачка даёт для экипажа «Зари-II», но Юлька с нами не летит. Нет здесь и Стивена. «Извини, Алекс, — сказал он в ответ на моё предложение, — мне, кончено, лестно, что ты выбрал именно меня, да и с нашими, артековцами я был бы рад поработать. Но ты сам посуди — для меня, пилота буксировщика, в ваших планах места, считай, нет — разве что случайность, поломка, что-нибудь, требующая выхода за пределы корабля… Так с этим справятся и Юджин с Сержем — а я нужнее на первой 'Заре», у Эндрю. Им ведь предстоит и грузы получать через корабельный «батут», и монтировать секции промежуточных станций — куча работы для такого парня, как я!

Спорить я не стал — в конце концов, Стивен был прав. Сейчас он где-то в районе орбиты Плутона, готовится принимать секции первой промежуточной станции, а место, которое я ему предлагал, занял Серёжка Лестев. Наш бывший «кадет» — теперь ни у кого не повернётся язык назвать его так, — отлично управляется с буксировщиками, да и в серьёзном деле успел себя проявить. На «Заре-II» он совмещает должность командира звена малых аппаратов с обязанностями второго пилота корабля — и, надеюсь, сумеет соответствовать. Вон он, сидит на первом ряду, рядом с корабельным врачом и биологом Гостилиной, бывшим старшим медиком «Большого Сырта». Я видел, как умело и самоотверженно работала эта женщина во время катастрофы, как оказывала помощь раненым, как не спала двое трое суток подряд — и бессовестно переманил её на звездолёт. Будь жив прежний начальник базы Пол Уитмор — не видать нам Елены Ивановны, как своих ушей, не помогла бы даже бумага из вручённого И. О. О. конверта, наделявшая меня правом привлекать в экипаж любого сотрудника Внеземелья…

Радом с Гостилиной Оля Молодых — кроме инженера-кулинара и специалиста по рекреации она исполняет обязанности фельдшера. За её спиной Юрка-Кащей — он тоже здесь, куда ж без нашего астронавигатора? — вытягивает шею, надеясь первым увидеть жену, которая вот-вот должна выйти на сцену со своей драгоценной «Гварнери». Тут же Борис Витальевич Довжанский, наш астроном и второй штурман, один из первого «взрослого» экипажа «Зари», которого я увёл у Полякова. Старший инженер Виктор Середа, Дима Ветров — в нашей экспедиции он присматривает за системами жизнеобеспечения, — и Татьяна Воронина, космобиолог. Её я включил в состав экспедиции по просьбе Серёжки — девушка вполне оправилась от своей травмы, прошла курс реабилитации и с радостью согласилась лететь.

Такой высокий процент представителей медико-биологических наук — трое из девяти — объясняется тем, что поведение человеческого организма вблизи «барьера Штарёвой» является для учёных полнейшей загадкой, как и возможные последствия длительного пребывания в подпространстве, так что работы у них хватит. Хочется верить, только исследовательской, хотя — всякое может быть. Случайности, неизбежные, согласно старой присказке, на море присутствуют и во Внеземелье — и ещё как присутствуют…

В прошлый раз, когда мне довелось побывать на выступлении Миры — дело было на станции «Артек-Орбита», перед нашими опытами по десантированию с орбиты — она была в коротеньком клетчатом платьице, едва прикрывавшем середину бёдер, какое подошло бы анимешной японской школьнице, а уж никак не именитой исполнительнице. Сегодня же маленькая скрипачка была во всеоружии — белое шёлковое платье в пол, внушительное декольте (надо признать, что в этом плане она мало уступает упомянутым нарисованным девицам) открытые плечи, на которые спадает волна чёрных лаково-блестящих волос. Блики ламп, освещающих импровизированную сцену — она выступала в рекреационной зане, наскоро переоборудованной под концертный зал — играют на тёмном лаке, наложенном триста лет назад мастером из маленького (и в наши-то дни едва полсотни тыщ душ, а уж в семнадцатом-то веке…) итальянского городка Кремона.

Никакого микрофона не было — ни на сцене, ни на платье Миры, вообще нигде. Незачем — помещение совсем небольшое, и даже мягкая обивка стен-переборок не помешает старинному инструменту напомнить его звуками целиком. Вот Мира вскинула скрипку к плечу — глаза у неё были полузакрыты, — подняла смычок, и я замер в предвкушении волшебства.

…Так она играла, что я все забыл и замер.

Так она играла, как будто я сдал экзамен,

Долетел до орбиты и вижу спину земного шара…

За спиной скрипачки в большом шестиугольном вытянутом в длину окне мягко светится глобус Земли — «в натуральную величину», как шутит Юрка-Кащей, — украшенный довеском в виде бублика орбитальной станции. Картину это подсвечивает краешек едва появившегося из-за диска планеты солнца, и даже у меня, прожжённого, циничного внеземельного волка перехватывает дыхание от неизъяснимого очарования этого зрелища.

… Так она играла, что публика не дышала.

Будто до разгадки тайны осталась самая малость.

Сердце ходуном ходило и долго не унималось…

Они, и правда, замерли — деликатная Оля Молодых, по-юношески прямолинейный, с трудом скрывающий свои эмоции Серёжка Лестев, суровый ветеран Внеземелья астроном Довжанский, корректно-ироничная врачиха Елена Ивановна…. Я тоже затаил дыхание — и боялся вздохнуть, пока пела в руках черноволосой скрипачки скрипка великого итальянского мастера…

…И был строг ее профиль, и тонко было запястье.

И я видел, как сквозь нее проступало счастье… [1]

Эти стихи мне памятны мне с «той, другой» жизни — я не знал автора, не помню, где их услышал или прочитал. Слова даже близко не ложились на мелодию, что лилась из под смычка, но я повторял, как завороженный, слова, словно ожившие сейчас на сцене, подсвеченной, словно великанским софитом, зелёно-голубым шаром Земли.

…И мы вышли на воздух, и мама меня спросила:

— По мороженому?

— Нет-нет, — я сказал.

Спасибо…

Мама сейчас на Земле — как отец, как бабуля с дедом, как наш с Юлькой сын. С ними я попрощался неделю назад, когда в последний раз был там, внизу. Я ничуть не менее суеверен, чем прочие мои коллеги — во Внеземелье вообще непросто сохранять сугубо материалистический взгляд на мир — но упрямо не желаю говорить «крайний»…

Сама Юлька скоро отправится на Землю — но только не раньше, чем допоёт волшебный «Гварнери» и угаснут звуки в тесной кают-компании, которой сейчас могут позавидовать лучшие концертные залы поворачивающейся за толстенным кварцевым стеклом планеты…

После того, как концерт закончился, «Заря-II», включив маневровые ионные двигатели, переместилась между орбитами, ближе к «Китти-Хок». Теперь — предстартовый осмотр, проверки основных систем, и огромный «батут» орбитальной верфи отправит нас в Пояс Астероидов, к стартовой точке экспедиции.

В иллюминатор капитанской каюты я наблюдал за пассажирским лихтером, увозящий Юльку, Миру и остальных гостей — наш корабль не оснащён собственным «батутом», так что домой им придётся добираться на перекладных. Бритька тоже не отводит взгляда от серебристого крестика, подползающего к тору «Китти-Хока» украшенного, как и станция «Скъяпарелли», торчащей вбок палочкой грузовых причалов. Собака долго не хотела отпускать Юльку с Мирой — крутилась возле них у шлюза, вылизывала ладони, тёрлась о колени, норовила опрокинуться на спину, подставив для почёсывания брюхо и, не переставая, поскуливала. Хвостатая зверюга безошибочно чует предстоящую разлуку, а в девчонках она души не чает. Впрочем, голдены всех любят, так что на «Заре» она не останется без ежедневной порции ласк, да и с корабельным котом Шушей отношения у неё сложились самые, что ни на есть, тёплые.

Я в гермокостюме — сменил-таки наконец привычный, привычный, как старая пижама «Скворец», на новенький серебристый «Дрозд». Для этого пришлось ездить в подмосковное Томилино, где с меня сняли персональные мерки — и для гермокостюма, и для нового вакуум-скафандра. Бритька меня сопровождала — прежний гермокостюм ей не годился, за годы, проведённые на Земле, собака заматерела и несколько даже раздобрела, так что специалисты «Звезды» после безуспешной попытки подогнать собачью космическую одёжку под новые размеры, сдались и новый «Скворец-Гав». Сейчас псина лежит возле моего кресла, и нет-нет да бросает на него взгляд. Бритька — опытная космическая путешественница и знакома с правилом, требующим надевать гермокостюмы перед посадкой в лихтер. На этот раз нам, правда, никуда садиться не нужно, корабль сам пройдёт через тахионное зеркало «батута» — но облачаться во «внутрикорабельную» броню всё равно придётся, такова инструкция. Бритька терпеть не может этой процедуры, особенно не любит, когда на неё напяливают шлем — вот и косится с неудовольствием на постылый аксессуар…

— Ну что, зверь, пора? — я поднялся с кресла. — Раньше начнём, раньше закончим, верно?

Бритти слабо вильнула хвостом, вздохнула совершенно по-человечьи и перевернулась на спину. Это не было требованием ласки — собачий гермокостюм надевают, продевая по очереди хвост и все четыре лапы в мягкие матерчатые трубы, после чего пропускают лохматую голову в «воротник» шлема и застёгивают костюм на спине. Одна радость у маленькой собаченьки, что шлем пока напяливать не придётся — он вместе с моим подождёт хозяйку в каюте, поскольку процедура предстартового обхода позволяет обойтись без шлема.

Я тщательно закрыл застёжку простёганной тканевой полосой, провёл рукой в перчатке вдоль хребта, прижимая липучку, и шагнул к двери. Собака в своём жёлтом облачении сидела столбиком посреди каюты, всем видом своим демонстрируя покорность судьбе. Но стоило мне перешагнуть через комингс, как она вскочила и прошмыгнула в коридор, где и остановилась, повиливая запечатанным в оранжевую «кишку» хвостом.

— Хочешь со мной? — спросил я. Ответом была собачья улыбка, широкая, во всю пасть — «конечно, хозяин, куда ж ты без меня?» — Ну что ж, пошли тогда, лопоушина…

И двинулся по коридору в сторону ходового мостика. Бритти потрусила за мной, цокая подошвами четырёх «башмачков» по пластиковому покрытию палубы.

Из-за поворота коридора возник Юрка-Кащей, одетый в оранжевый «Скворец». Собака издала приветственное урчание, астронавигатор удивлённо хмыкнул, потрепал зверюгу по загривку и пристроился в хвост нашей маленькой процессии. Так и вошли мы на мостик — гуськом, сопровождаемые удивлёнными взглядами дежуривших там Влады и второго Пилота Серёжки Лестева. Да, вот так и рождаются традиции — придётся теперь, подобно капитану военного корабля из прочитанной когда-то исторической книжки, совершать ежедневные обходы в сопровождении собаки…

Я не раз пытался сделать это. Сначала собирался отдать отцу. Потом хотел просто запереть в ящик письменного стола в нашей московской квартире — две недели назад, когда в последний раз был там перед отправлением экспедиции. Мелькнула даже мысль послать по почте, бандеролью — в Екатеринбург, Крапивину. И, наконец, почти решился передать из рук в руки Юльке, когда мы прощались у шлюза, перед отправлением лихтера. Почти — потому что не отдал. И вот теперь — последняя попытка. Другой уже не будет.

Я извлёк из встроенного в стену каюты сейфа две дискеты и несколько распечатанных страниц формата А4, и большой фирменный конверт, украшенный эмблемой «Зари-II». Бросил на стол рядом с клавиатурой, посидел, глядя на фотографии, прилепленные к рамке монитора — не привычного моего спутника, яблочного ноутбука, а капитанского терминала внутрикорабельной сети. Фотографии были сделаны «Полароидом» — на одной, слегка пожелтевшей (всё же сколько лет прошло, это вам не жук чихнул!) была запечатлена Юлька — юная, очаровательная, в серебристом комбинезоне, с копной густых тёмных волос. Я сам сфоткал её, когда провожал «юниоров» в испытательный комплекс «Астра», и с тех пор всюду таскаю фотографию с собой.

Второй снимок свежий, ему всего полтора месяца. На нём наш с Юлькой сын в обнимку с улыбающейся Бритькой. Собака — вот она, здесь, в каюте, а вот увижу ли я Данилу и его мать снова — это большой вопрос…

Я засунул дискеты вместе с листками в конверт, заклеил, надписал: «Если не вернёмся — вскрыть через 10 лет. В противном случае передать мне лично в руки». Поставил имя адресата, запечатал личной капитанской печатью. Готово.

Поймите меня правильно: не то, чтобы я не доверял своим близким — отцу, маме, жене — или Командору. Просто… люди слабы, да и мало ли что может случиться? А вот в Евгении нашем Петровиче, он же И. О. О. я уверен — никакие соображения целесообразности, служебной необходимости, любопытства не заставят его надорвать плотную тёмно-жёлтую бумагу конверта, скрывающего самую главную мою тайну…

Бритька наблюдает за моими действиями, лёжа на полу возле койки. Морду она пристроила на вытянутые вперёд лапы и косится на меня снизу вверх. В тёмно-ореховых глазах спокойное сочувствие: «Что, хозяин, трудно тебе? Ну, ничего, немного осталось, потерпи…»

Пора. Конверт я вручу пилоту челнока, который всего через четверть часа отстыкуется от звездолёта. Дальше депеша с официальной почтой отправится на Землю, в королёвский Центр Подготовки, к адресату, и хотелось бы мне увидеть его лицо, когда тот ознакомится с его содержимым… Или ничего особенного не будет, И. О. О. даже не удивится? Мне не раз приходило в голову, этот человек (человек ли? Да ладно, вздор…) видит меня насквозь, и без всяких дневников знает, кто я и откуда пришёл в этот мир. А что, очень может быть, с него станется…

Я потрепал Бритьку по загривку — сиди тут, скоро вернусь! — вышел из каюты и отправился к шлюзам. Пилот уже ждал; кроме него здесь был Юрка-Кащей и Влада, оба с такими же, как у меня, конвертами, разве что потолще. Любопытно, мелькнула мысль, а что за тайны они скрывают? Но нет, разумеется, никаких секретов: Влада собирается переслать в ИКИ последние свои теоретические выкладки, касающиеся предстоящей экспедиции; Юрка же отправляет на Землю утверждённый мною полётный план — параметры предстоящего прыжка, настройки тахионной торпеды, словом, всё, что положено в таких случаях. План был составлен ещё на Земле, за несколько недель до старта, но — так положено, и ни он, ни я не собираемся менять заведённый порядок.

Пилот челнока принял конверты, расписался в подсунутом Юркой журнале (порядок должен быть в каждой мелочи!) по очереди пожал нам руки, повернулся, и потопал в шлюз. Тяжёлый кругляш люка с шипением пневмоцилиндров захлопнулся у него за спиной, отрезая экипаж корабля от последнего человека Земли, которого нам суждено увидеть перед стартом — настоящим стартом! — экспедиции.

Из шлюза я отправился в инженерный отсек. Середа был на месте и отрапортовал о состоянии систем звездолёта. Полный порядок: готовность систем жизнеобеспечения… режим реактора… тахионная торпеда, как предназначенная к пуску, так и резервная, прозвонены всеми положенными тестами, программы введены в бортовые вычислители и боеголовки… Что ж, кто бы сомневался, что у Витьки всё будет чуть лучше, чем безупречно — у него всегда так, а уж сегодня в особенности. Я постоял перед экранами, на которых светились схемы, задал несколько вопросов — сугубо ритуальное действо, не зря же заходил! — и покинул отсек. В каюту до прыжка я больше не вернусь — придётся собаке посидеть под замком. Мало ли, что может случиться, и незачем путаться под ногами у занятых людей…

Цифры на электронном табло бесстрастно отсчитывают минуты и секунды. 18:49:34 по общему времени Внеземелья — до команды «пуск» осталось меньше полуминуты. Ещё можно всё отменить, а вот когда Юркин палец утопит большую красную кнопку на пульте пускового аппарата — будет уже поздно. Какой эффект произведёт порождённый вспышкой тахионной торпеды выброс — затянет корабль в «червоточину», распылит на кварки, сделает что-нибудь ещё — избежать этого мы уже не сможем. Потому и подрагивает рука штурмана на пульте, потому и щекочут мне спину между лопаток ледяные струйки, потому и шевелятся беззвучно губы Влады. Зеленоватые отсветы приборных шкал играют на полированном титане лицевой нашлёпки, отчего вид девушка приобретает несколько зловещий, становясь похожей на неизвестных пока здесь кино-киборгов.

Юрка-Кащей сидит в кресле перед пультом астронавигационного вычислителя — пуск тахионных торпед обычно производится именно отсюда. На ходовом мостике имеется резервный пульт, но сегодня в нём нет необходимости. Мы оба, капитан и руководитель экспедиции, стоим за спинкой кресла и завороженно следим за его ладонью, прикрывшей роковую кнопку.

Кащей, как и мы, в гермокостюме, без шлема, в надвинутом на лицо прозрачном щитке поверх обтягивающего голову капюшона. Такие же прикрывают наши с Владой лица, и это тоже требование инструкции — зеленоватое стекло-хамелеон способно мгновенно темнеть от яркой вспышки — а именно это и случается при срабатывании тахионной торпеды. Вспышку мы увидим не на экране, а вживую, собственными глазами сквозь толстенные стеклянные панели, отделяющие рубку от вынесенных вперёд блоков фотоумножителей и кожуха радара наведения. Сейчас Юрка похож на артиллериста, склонившегося к казённику какого-то фантастического орудия — лёгкое движение ладони, и жерло извергнет сноп убийственных лучей, поток энергии, смертоносный ракетный снаряд, нацеленный…

… знать бы ещё — куда?..

— Десять секунд. — Влада облизнула пересохшие губы. Капитан, решение!

Сквозь три слоя эластичной, пропитанной пластиком, ткани «Скворца» я увидел, как напряглась Юркина спина.

«7»… «6»… «5»… — менялись цифры на табло.

Уже «3».

Уже «2»

Уже «1».

— Торпеда — пуск! — скомандовал я. И не нашёл ничего лучше, чем добавить сакраментальное:

— Поехали!

[1] Вера Полозкова, 2015