Этот большой мир – 6. "Дети Галактики"

IV

Хлоп!

Я, разумеется, ничего не слышал — буксировщик медленно дрейфовал метрах в сорока над поверхностью астероида, развернувшись фронтом к его ноздреватой, белёсо-серой поверхности, а звуки, как известно, любому школьнику, не распространяются в вакууме. Выстрел отозвался толчком, едва ощутимым сквозь толстенные перчатки вакуум-скафандра, да ещё «суперкраб» дрогнул, обозначая едва заметное движение назад. Всё же отдача слишком слаба, да ещё и стрелял я с рук. Вот если бы орудие моё было закреплена прямо на раме буксировщика — тогда, конечно, тогда движение было бы куда заметнее и пришлось бы парировать его плевками прозрачного пара из маневровых дюз. Собственно, подобные устройства там имелись — три пары, заряженные, как полагается, якорями-гарпунами с присоединёнными к ним катушками швартовочных линей — но сейчас я предпочёл воспользоваться именно ручной мортиркой. Такими с некоторых пор стали в обязательном порядке комплектовать буксировщики и транспортные средства, предназначенные для работы на поверхности небесных тел, вроде марсианских краулеров и гирокоптеров, а так же лунные багги. Мортирки представляли из себя простейшие гранатомёты вроде американских М79 времён вьетнамской войны, отличаясь от военных прототипов разве что увеличенной для удобства работы в перчатках скафандров и гермокостюмов рукояткой да раздвижным телескопическим прикладом.

Эти простейшие и крайне надёжные устройства, напоминающее охотничье ружьё-переломку с выдвижным прикладом имело ствол-коротышку калибром в сорок миллиметров и могло заряжаться разными боеприпасами — от осветительных и сигнальных ракет, до пластиковых капсул с флуоресцирующей краской и гарпунов-якорей. Имелись в этом наборе и фугасные гранаты, начинённые мощной взрывчаткой; уж не знаю, кому это пришло в голову, но четыре штуки входили в стандартный боекомплект и, случалось, использовались по прямому своему назначению — например, на астероидах, особенно, ледяных, когда требовалось проделать в поверхности яму, не прикладывая для этого особых усилий. Не так давно был и другой случай, на станции «Лагранж» — сорвавшийся с креплений грузовой контейнер полетел прямиком на грузовой причал, где работало несколько человек, и пилот оказавшегося рядом «краба» (он как раз собирался спускаться на Энцелад и имел всю положенную экипировку, включая мортирку с полным боекомплектом), видя, что не успевает перехватить опасную железяку, влепил в контейнер фугасную гранату. Отчего тот изменил траекторию и разошёлся с перепуганными людьми на какие-то пару метров.

Сейчас из всего списка боеприпасов я выбрал якорь-гарпун. Заряжать его требовалось с казённой части; при этом стальной стержень, торчащий из пробки, затыкающей латунную гильзу, на несколько сантиметров высовывался из ствола, придавая мортирке сходство с огромным шприцем. На этом подготовка к выстрелу не заканчивалась. Следовало навинтить на стержень трёхлопастной наконечник — не самая простая процедура, если выполнять её в громоздких перчатках вакуум-скафандра, — а потом при помощи маленького карабина прицепить к кольцу у основания наконечника линь. Рулетку с линем следовало крепить на рубчатой рельсе под стволом, к карабину на поясе, или же на другое место, вроде рамы буксировщика — что я сейчас и проделал.

Выпущенный из мортирки гарпун ударил туда, куда я и целил — в основание большого тёмного камня, выделявшегося на светлой поверхности. Я подёргал линь, убедившись, что якорь взял грунт, бросил взгляд на счётчик — сорок метров, как я и прикидывал… Буксировщик тем временем отплыл назад, натянув до упора линь, после чего несильный рывок заставил его двинуться в обратную сторону — так же неторопливо, не более полуметра в секунду. Я нажал кнопку на рулетке, моторчик зажужжал и буксировщик, увлекаемый натяжением тонкого тросика, поплыл к астероиду.

— Это он самый и есть… этот ваш сверхтяжёлый?

Оля протянула пальцы к лежащему на предметном стекле кусочку металла — и остановила их в нескольких миллиметрах. На гранях кристалликов, составляющих его поверхность, играли крошечные звёздочки — отблески газосветных ламп под потолком лаборатории.

— Именно. — я кивнул. — Самый плотный из всех известных на настоящий момент химических элементов, семьдесят пять и три десятых грамма на кубический сантиметр. Золото, для сравнения — лишь девятнадцать и три десятых, а осмий, самый плотный из известных науке стабильных элементов, чуть больше двадцати двух с половиной. То есть полигимний — так официально называется этот элемент — в три с половиной раза плотнее!

Оля решилась и притронулась к образцу — очень осторожно, самыми кончиками пальцев.

— Холодный… — сказала она. — И чем же он так уникален, что понадобилось лететь за ним за половину Солнечной системы?

Я улыбнулся. Сложно было предположить, что на борту «Арго» найдётся кто-то, не осведомлённый во всех деталях о цели экспедиции и предполагаемой важности её для земной науки вообще и тахионной физики в частности. Но Олю, похоже, больше интересовали рецепты первых и вторых блюд, приготовляемым корабельным камбузом. А так же особенности подкормки и прополки кустиков, трав и прочей флоры, произрастающей в рекреационном отсеке.

— Потому он и холодный, что такой уникальный. Практически все элементы тяжелее упомянутого уже осмия, к примеру, родий или уран, в той или иной степени нестабильны. Если потрогать, к примеру, брусок урана или плутония — если, конечно, найти безумца, готового решиться на такой опыт, — то ощутишь тепло, прямое следствие радиоактивного распада, идущего в массе металла. Образец же полигимния холодный, в чём ты только что и убедилась. Что до прочих свойств — то это тебе лучше объяснит Валера Леднёв, когда мы с ним встретимся, разумеется. Он считает, что полигимний в таких количествах, позволит создавать «космические батуты» нового типа, мало отличающиеся от инопланетных «звёздных обручей», что откроет для человечества дорогу к звёздам.

— Да, я читала его статью в «Вестнике Внеземелья». — сказала Оля. — Он предположил, что из всех обнаруженных «обручей» только тот, что нашли в Поясе, предназначен для перемещений между звёздами. Что же, он изготовлен из этого… полигимния?

Я покачал головой.

— Нет, разумеется, иначе он весил бы на несколько порядков больше. Валерка уверен, что полигимний используется в конструкции узлов, отвечающих за генерацию тахионных полей, создающих червоточины. И размеры этих червоточин — а значит, и расстояния, которые они позволяют преодолевать через подпространство — напрямую зависят от размеров этих узлов, а значит, и от объёмов используемого в них полигимния.

Оля задумалась.

— Значит в наших «батутах» его очень-очень мало?

— Его там совсем нет, тахионные поля генерируются в них другим способом, крайне энергозатратным, из-за этого «батуты» и нуждаются в ядерной электростанции. А вот «звёздным обручам» они не нужны — эти создания иного разума качают энергию прямиком из подпространства.

— Как установка, созданная французом Гарнье? Та, из-за которой случилась катастрофа в Японии?

— Нечто вроде того. — согласился я. — Но у Гарнье, как ты понимаешь, не было полигимния, он даже понятия не имел о его существовании, и потому пришлось ему идти другим путём. Громоздким, ненадёжным и к тому же опасным — результатом чего и стало ЧП на острове Сикоку.

Оля осторожно, двумя пальцам взяла приподняла образец. Точнее, попыталась приподнять — брусок, несмотря на её усилия, не сдвинулся с места ни на миллиметр.

— Какой тяжёлый! Наверное, в нём килограммов… уж не знаю, сколько!

— Больше семи. — улыбнулся я. — Сможешь поднять двумя пальцами ведро с водой? Вот именно это ты сейчас и попыталась проделать.

Она с опаской поглядела на образец и на всякий случай убрала руки за спину.

— Но ведь тяжёлые металлы — осмий, иридий, да хотя бы уран с радием — они ведь содержатся в земной коре, хоть и в ничтожных количествах, так?

— Так. — согласился я. — И получить их в очищенном, первозданном, так сказать, виде — сложный, громоздкий и длительный процесс.

— А здесь можно добывать этот полигимний как уголь в карьерах, открытым способом, как это делают у нас на Донбассе…

Я кивнул. Оля, прежде чем оказаться в московской школе, где мы с ней и познакомились, несколько лет прожила с родителями в Ворошиловграде[1].

— Да, и это самое поразительное. Астероид состоит из почти чистого полигимния более, чем на три четверти — потому, собственно его и заметили. Остальное — это слежавшийся до каменной твёрдости слой пыли, которую он притянул за то невообразимо долгое время, пока странствовал в межпланетном пространстве. Кстати, именно её пробы я брал сегодня на своём буксировщике — учёные полагают, что анализ состава этой пыли может пролить свет на происхождение Полигимнии.

Я перевёл дух. Собеседница терпеливо ждала продолжения лекции.

— Так вот, для своих достаточно скромных размеров гравитационное влияние, которое он оказывает на другие небесные тела, несуразно велико, и единственное объяснение тому — то, что сам астероид состоит из необычайно плотных элементов. В земных условиях таких до сих пор обнаружить не удалось, учёные до недавних пор вообще полагали, что их и быть-то не может…

— А сейчас — тоже полагают?

— Нет, разумеется, факты — вещь упрямая. Сейчас общепринятая точка зрения такова, что где-то за пределами современной периодической таблицы имеется своего рода «остров стабильности», — очень плотные, но стабильные сверхтяжелые элементы с номерами в районе ста шестидесяти четырёх и высоким атомным числом от тридцати трёх до шестидесяти девяти граммов на сантиметр кубический. Полигимний, около миллиона кубических километров которого висят в пространстве рядом с нашим «Арго», имеет ещё больший показатель, около семидесяти пяти граммов на сантиметр, и земным учёным ещё только предстоит выяснить, каким образом этот милый камешек вообще мог появиться на свет. А пока — наша задача заключается в том, чтобы наковырять как можно больше этого удивительного металла и отправить его на Землю.

Девушка удивлённо подняла брови.

— На Землю? Но ты же говорил, что Евгений Петрович…

— Именно. Сейчас придёт Андрей Поляков — и обсудим, что нам с этим делать…

— Помнишь, как мы беседовали вот так, втроём, в классе? — спросил капитан. — Ты на своём дне рождения познакомил нас с Юркой-Кощеем, Юлькой, Середой и остальными…

— … и мы с Андрюшей поняли, что хотим подать документы в юниорскую программу проекта, и решили сказать тебе! — подхватила Оля. Глаза у неё оживлённо блестели. — А ты ответил, что его и самого туда не взяли из-за той истории в Артеке, и ничем помочь не можешь…

Я припомнил тот разговор — он состоялся дня через три после моего пятнадцатого дня рождения, классе номер семнадцать на втором этаже седьмой московской школы. Это был кабинет литературы и русского языка, владения нашей классной руководительницы Татьяны Николаевны — и мы, как и прочие наши одноклассники, порой использовали его для приватных бесед. Помнится, в тот день Оля и Андрей задержались после уроков, намекнув мне, что есть важный разговор. Он тогда и состоялся — на ту самую тему, о которой и вспомнил сейчас наш одноклассник по 9-му «В», а ныне капитан тахионного планетолёта-буксира Андрей Поляков.

— Вспомнили! Это же сколько лет назад было! Тебе тогда шестнадцать исполнилось? — спросил капитан.

— Пятнадцать. Я на полгода младше вас.

— Спасибо Диме. — вздохнула Оля. — Я ещё на дне рожденья отозвала его на кухню и спросила насчёт юниорской группы. — Он сказал: почему бы и нет, подавайте заявления… да, ещё про здоровье спрашивал…

Капитан кивнул.

— Скажи кто-нибудь, что мы будем вот так, втроём сидеть в каюте планетолёта в Поясе астероидов — рассмеялись бы! Тогда это было фантастика, как у Ефремова…

— Скорее уж у братьев Стругацких. У Ефремова всё какое-то… нереальное, неземное, что ли?

— Оля, не обижай Ивана Антоновича! — вступился я за любимого фантаста. — Если бы не его гобийская находка — нас тут вообще не было бы!

— Да я и не обижаю… — Оля сразу принялась оправдываться. Есть всё же в ней избыточная деликатность, из-за которой она ведёт себя так, будто в чём-то виновата…. — Но ведь правда, у него, что в «Туманности Андромеды», что в других книгах всё какое-то… неземное. Читать увлекательно, а вот представить себя там вживую, в обычной, повседневной жизни — не получается!

Андрей собрался, было, возразить — эта тема всплывала у нас не раз и не два, — но я решительно пресёк намечающуюся литературно-футурологическую дискуссию.

— Ладно, хватит на сегодня воспоминаний. Я, знаешь ли, не против поностальгировать, но всему своё время. Не забыли, надеюсь, зачем я вас собрал?

— Из-за просьбы Евгения Петровича. — кивнула Оля. — Чтобы подождать, не посылать Леднёву образцы этого, как его…

— Полигимния. Могла бы уже и запомнить. Ну и что решаем?

— Задержать отправку образцов на Землю нетрудно. — рассудительно сказал Поляков. — Собственно, мы и так уже её задержали, на неделю, как минимум. Утром пришла депеша от Леднёва — не радиограмма, письмо в конверте, с грузом оборудования через «батут», — так он уже извёлся от нетерпения. Грозится, что если и дальше будем тянуть, явится сюда и наведет порядок в нашем, как он выразился, бардаке.

— А ты что? — с интересом спросила Оля.

— Я ответил, что у себя в лаборатории он может хоть каждые пять минут ставить всех на уши, а на «Арго» капитан я, и разрешения на внеплановое посещение корабля не дам.

— А он?..

— Пока не знаю. По моим расчётам ответ должен быть завтра — это если он дотерпит до регулярной ежесуточной поставки. А если нет — пришлёт радиограммой…

Браслет на его запястье мигнул зелёным и трижды пискнул. Андрей с неудовольствием покосился на некстати оживший гаджет, нажал клавишу на пульте внутрикорабельной связи и обменялся парой коротких фраз с диспетчером.

— Ну вот, я так и думал… Сеанс связи с Землёй только что завершился, от Леднёва получено полутораминутное послание и всё, надо полагать, матом. И не лень же некоторым…

— Как был он, в самом деле, сюда не заявился! — забеспокоился я. — С Валерки станется наплевать на любые запреты, включая и твой, товарищ первый после бога! Как его потом унимать не пришлось…

— Пока погодим. — Поляков покачал головой. — Валера, конечно, парень пробивной, но в нарушение моего прямого приказа его в лихтер не пустят. А если всё же пролезет — на нём же обратно и отправится.

— А не слишком жёстко? — Оля нахмурилась. — Знаешь ведь его характер, обидится насмерть…

— Да сколько угодно! Дисциплина есть дисциплина, и если кто попало будет нарушать приказы капитана… — он покачал головой. — Но я сейчас не о том. Лёш, а что, если мы запустим дурочку?

— «Куры передохли, высылайте новый телескоп?» — припомнил я миниатюру Жванецкого в исполнении Райкина.

— Типа того. На запрос Леднёва ответим, что весь добытый полигимний… сколько его у нас уже?…

— Три с половиной тонны.

— … Весь добытый полигимний, все три с половиной тонны, мы отослали на «Деймос-2» через марсианскую станцию «Скьяпарелли». Новая партия будет не раньше, чем через три… нет, пять дней, в связи с профилактическим ремонтом добывающего оборудования, и если Леднёву так уж упёрлось — пусть отправляется на Марс сам и разбирается. Тем более, у него на Деймосе дела, нужно запускать лабораторию…

Я живо представил реакцию Валерки, когда он прочитает это сообщение — и порадовался, что меня в этот момент рядом не будет.

— И мы на самом деле пошлём полигимний на Деймос?

— Не сразу. Пусть поищет, поругается, ещё парочку гневных радиограмм пришлёт… А к тому времени, глядишь, и лаборатория на Деймосе заработает и придётся ему вместо ИКИ разворачивать работы на орбите Марса…

— … как и планировал И. О. О. — закончил я.- Что ж, пожалуй, это оптимальное решение.

Минуты две все обдумывалисказанное.

— Лёш, может ты в курсе… — заговорила, наконец, Оля. — К чему такие сложности: часть лаборатории на Деймосе, а всё остальное, включая и жилой комплекс — рядом, на орбитальной станции? Ставили бы всё сразу на планетоиде, куда как проще бы получилось!

— Ну, во-первых на планетоиде практически нет силы тяжести, а это серьёзная помеха. Людям придётся работать на комплексе подолгу, и держать их постоянно в условия невесомости не очень-то хорошо.

— А каждый день туда-сюда мотаться на лихтере — это, по-твоему, лучше?

— Лихтером придётся пользоваться только первые пару недель. В лаборатории, как и на орбитальной станции, монтируют Нуль-Т, так что сложностей с этим не будет

— Нуль-Т? — удивился Поляков. — Экие, право же, роскошества… На Земле, из всего три или четыре установки, а тут — на рядовую станцию, да ещё на дистанцию в жалких пару десятков километров!

Я пожал плечами.

— Не такая уж она и рядовая. А что до раздельного размещении жилого и рабочего секторов — то на этом, насколько мне известно, настоял Евгений Петрович.

— Что, сам? — удивился Андрей. Оля тоже насторожилась — з эти годы мы привыкли ждать от И. О. О. любых сюрпризов.

— Этого я не знаю, но он точно при делах. А значит, и нам следует держать ухо в остро.

— Нам? Это с чего? — удивилась девушка. — Где «Арго», а где Деймос!..

— Понятия не имею. Но помяни мои слова, не так всё с этим просто…

Поляков поднялся с кресла.

— Ладно, пойду составлять рапорт на Землю — их ведь тоже надо предупредить, — а ты, Лёш, проследи, чтобы полигимний упаковали в контейнер. Вдруг, и в самом деле, придётся спешно отправлять?

Оля улыбнулась.

— Интриганы вы оба, вот что… Неужели вся эта кутерьма так уж необходима?

Я пожал плечами.

— Оль, честно — не знаю. А вот что мне известно наверняка — так это то, что дражайший наш Евгений Петрович просто так ничего не делает. И если он поднял кипиш — то уж наверное, к тому имеются основания.

— Ну, как скажете… — она развела руками. — Андрюш, письмо может подождать четверть часика? Девчонки на камбузе испекли к вечернему чаю черничные шарлотки, пока они свежие — вкуснятина, пальчики оближите! Пошли, а? Честное слово, не пожалеете…

[1] С 1990-го года — Луганск.