DARKER: Рассказы (2011-2015)

Клиффорд Болл «Вой оборотня»

CLIFFORD BALL, “THE WEREWOLF HOWLS”, 1941

Сумерки спустились на покосившиеся сухие виноградники, и мягкий ласковый бриз проникал в открытую створку окна, наводя еще больший беспорядок в бумагах на столе, за которым усердно трудился мсье Этьен Делакруа. Он поднял свою львиную голову, волосы на которой за последние несколько лет стали седыми, и безучастно посмотрел из-под кустистых бровей на гонимое ветром облако, будто инертные небесные объекты при желании могли помочь ему в принятии важного решения.

Послышался легкий, но настойчивый стук в дверь, выходящую в холл замка. Мсье Делакруа сощурился, так как его мысли были рассеяны, торопливо собрал несколько документов вместе и засунул их в большой конверт, прежде чем впустить стучащего.

Пьер, его старший сын, тихо вошел в комнату. Отец ощутил прилив гордости, который никогда не мог подавить, когда Пьер находился рядом. Он глубоко верил в честность сына и восхищался его прямой осанкой и ясными глазами, которых в своем возрасте уже не имел. В последнее время он возложил множество вопросов, касающихся управления шато Доре и виноградниками, обеспечивающими его поместье, на широкие плечи Пьера.

Но Этьен Делакруа был рожден в строгой семье, и его привычки вырабатывались при суровом воспитании — его предки были основателями крестьянских поселений в землях Франции. Проявление эмоций он считал слабостью и, обращаясь к сыну, не показал ни признака глубокой заботы, которую чувствовал к нему.

— Где твои братья? Разве я не просил тебя вернуться вместе с ними?

— Они здесь, отец. Я вошел первым, чтобы убедиться, что вы готовы нас принять.

— Впусти их.

Жак и Франсуа вошли и осторожно встали рядом со старшим братом, который был признанным оратором, выдержав расстояние от него в несколько дюймов. Они одновременно поздоровались; голос Жака надорвался на высокой ноте от заметного юношеского смущения. Вместе, думал мсье Делакруа, они представляли три важные ступени его жизни, три взноса на счет потомства. Он был рад, что все наследники оказались мужчинами. С ранней смерти жены ни одна женщина не заботила его, и он не имел интереса к женскому полу.

— Тут, сын мой, несколько важных бумаг, — провозгласил он, обращаясь к Пьеру. — Как видишь, я оставляю их здесь, чтобы ты мог их достать в случае моего отсутствия.

В подтверждение своих слов он положил большой конверт в ящик стола, повернул ключ и оставил его в замке.

— Я старею, — он бросил на троицу свирепый, вызывающий взгляд, — и будет лучше, если вы станете ведать этими счетами, касающимися дел замка.

— Нет, нет! — хором сказали все трое. — Ты молод, как всегда, папа!

— Святая Богородица! Вы говорите, что я лжец, дети мои? Слушай меня, Пьер!

— Да, папа.

— У меня есть для вас работа на сегодня.

На лбу старшего сына появились складки.

— Но работа уже закончилась. Мы выполнили все свои задания. Рабочих проверили, все телеги уже в сарае…

— Это особое задание, которое требует от вас наибольшего усердия. Оно касается волка.

— Оборотня! — воскликнул Жак и перекрестился.

Остальные братья остались безмолвны, но смешанное выражение удивления и неприязни выступило на их лицах. С момента появления волка тема его бесчинств была нежеланной среди обитателей шато Доре.

— Боже мой, Жак! — разразился глава дома. — Ты что, тоже слушал россказни старух? Неужели ты такой же глупец, неужели я твой отец? Вздор! Оборотней не бывает. Разве преподобный отец Кромек не высмеивал их тысячи раз? Это обычный волк, огромный, действительно, но никак не помесь, это зверь с далеких гор. О его свирепости нам, к сожалению, известно слишком хорошо, поэтому расправиться с ним нужно как можно аккуратнее.

— Но рабочие говорят, папа, что в полях волков не бывало более ста…

— Чушь! Рабочие говорят слишком много! Бродячий зверь скитался, и чувство голода привело его с гор. И я, Этьен Делакруа, говорю, что он должен умереть!

Отец, уставший от непривычной ему работы над счетами, провел тяжелой рукой по лбу. Его руки слегка дрожали — это был результат старого нервного расстройства. Пальцы были тонкими и потертыми от тяжелого труда молодости, голубые вены все еще проступали, как признак силы, которой он некогда обладал.

— Хорошо, — сказал Пьер своим привычным тоном. — Волк появился и убил несчастную малышку Маргариту д’Эстуар, разорвав ее горло в клочья, а жандармы, почти загнавшие его в угол, оказались неспособны прикончить его, так как не могли метко стрелять, но он продолжает…

— Он порвал плечо старого Гавроша, и тот теперь не может ходить без двух палок! — внезапно прервал брата возбужденный Франсуа.

— …губить наших овец, — заключил несгибаемый Пьер, которого невозможно было остановить, если он выбрал свой путь в разговоре или в действии. — Ущерб нашим отарам огромен, папа. Полиция потерпела неудачу, и действовать должны мы. Я тоже думал о том, что это странный волк, но я не верю в демонов. Если он ищет пищу, то почему он убивает так бесцельно и мало ест? Он и в самом деле напоминает огромного серого демона. Я видел его дважды: он скакал по лугам в лунном свете. Тогда он передвигался на длинных серых лапах на невероятные расстояния при каждом скачке. А вчера Мари Полидор, кухарка, обнаружила его следы прямо у ворот замка!

— Мне говорили, — сказал Жак, размахивая руками с юношеской серьезностью, — что волк имеет звериную душу того, кто угодил к лунным демонам. Днем он человек, но ночью, будь он хоть святым, не может сдерживать себя. Возможно, он один из тех, с кем мы гуляем и разговариваем, не подозревая о страшном недуге.

— Тихо! — взревел мсье Делакруа. Он с силой ударил сжатым кулаком по столу, и сыновья мгновенно умолкли. — Должен ли я слушать пустой слюнявый бред дураков и идиотов? Я что, не хозяин шато Доре? Я решу этот неприятный вопрос, как и всегда, не так ли? Люди всегда жили в достатке в тени шато Доре! И с Божьей помощью я буду этому способствовать, пока последняя капля крови не иссохнет на моих костях. Вы уразумели?

Понизив голос, после вынужденного молчания он продолжил:

— Я дал приказ старшему рабочему и мсье мэру, чтобы этой ночью, в полнолуние, когда легче обнаружить хищника, все люди с виноградников и из города оставались за закрытыми окнами и запертыми дверями. И если они исполнят мой приказ — и да поможет Бог тем, кто не исполнит, — то останутся в безопасности в своих собственных домах. Если узнаю, что хоть один слабоумный глупец выглянул из-за ставен, я обещаю, у него появятся причины запомнить о своем неповиновении!

Пьер молча кивнул, понимая, что ему поручают наказать возможного, хоть и маловероятного нарушителя.

— Итак, мы — четверо разумных мужчин, я надеюсь, — сказал мсье Делакруа, делая вид, что не замечает довольное сияние, осветившее лицо Жака, включенного в это число. — Мы — Делакруа, и этого достаточно. И как лидеры мы должны время от времени идти на определенные уступки низшим по положению, несчастным, трудящимся в неведении. Поэтому сегодня я дал обещание старшему рабочему, который просил меня сделать некоторые вещи в связи с деяниями этого волка. Они решительно верят, что серый волк — это демон, нечеловеческие зверства которого насланы на нас самим Злом. И согласно их старинным, но ребяческим колдунским поверьям, уничтожить его можно лишь серебряными пулями.

Мсье Делакруа достал из-под кресла небольшой, но, по-видимому, тяжелый мешок. Перевернув его над поверхностью стола, он рассыпал две дюжины сверкающих цилиндрических предметов.

— Пули! — воскликнул Жак.

— Серебряные пули! — поправил Пьер.

— Да, сын мой. Пули из серебра, которые я сам отлил в погребе и показал людям, пообещав, что буду использовать именно их.

— Дорогое оружие, — заметил бережливый Франсуа.

— Таково поверье бедных крестьян. Если мы убьем волка обычным свинцом или сталью, они все равно будут бояться собственных теней и от них не будет толку на работах, как и было весь этот месяц. Вот пистолеты. Сегодня вы, сыновья мои, убьете этого мифического оборотня, бросите его тушу в деревянный воз, который я поставил возле дороги к виноградникам, и сожжете до пепла, чтобы все видели.

— Да, папа, — в один голос согласились Пьер и Франсуа.

Но юный Жак вскричал:

— Что? А как же шкура? Я бы хотел ее повесить на стене в своей комнате! Те двое, что видели его, говорят, будто она серебристо-серая.

— Жак! — на лице Этьена Делакруа от ярости вздулись красные вены. Пьер и Франсуа затрепетали при виде разгневанного отца.

— Если ты не сожжешь зверя, как я сказал, сразу после того, как убьешь его, я забуду, что ты мой сын и даже что ты мужчина! Забуду!

От раздражения он стал говорить бессвязно.

— Я прошу вашего прощения, отец, — замолил Жак, пристыженный и встревоженный. — Я забылся.

— Мы все выполним, папа, как и всегда, — быстро сказал Франсуа, и Пьер рассудительно кивнул.

— Скоро взойдет луна, — сказал мсье Делакруа после непродолжительного молчания. В комнате стало темно, пока они говорили. Получив немой знак от отца, Пьер чиркнул спичкой и зажег потускневшую лампу на столе. При поразительном переходе, когда свет рассеял мрачные тени комнаты, Пьер чуть не вскрикнул, увидав изможденные черты отцовского лица. Впервые в жизни он осознал, что сказанное в этот вечер немногим ранее его родителем о своем старении не было ни шуткой, ни присказкой, которую часто повторял мсье Делакруа. Это оказалось правдой. Его отец был стар.

— Вам пора, — сказал Этьен Делакруа. Его добрый взгляд уловил появившееся на миг выражение лица сына. Он глухо постукивал пальцами по краю стола — это был единственный признак его нервного состояния, который он не мог полностью контролировать. — Мсье мэр считает, что волк становится сильнее в полнолуние. А я думаю, что этой ночью его будет легче обнаружить.

Трое повернулись к двери, но едва они достигли порога, мсье Делакруа окликнул старшего:

— На минуту, Пьер. Мне нужно поговорить с тобой.

Молодой человек закрыл дверь за своими братьями и вернулся к столу, пристально глядя на отца.

Мсье Делакруа, казалось, на мгновение забыл, что намеревался сказать. Он склонил голову на грудь, и локон его длинных пепельных волос навис над бровями. Внезапно он выпрямился, словно ему потребовалось огромное усилие воли, чтобы выполнить это простое действие. Пьер вновь поразился эмоциям, которые меняли черты отца.

Он впервые заметил нежность и любовь в глазах, которые иногда, тайком, считал немного жестокими.

— У тебя есть карманное распятие, сын мой?

— Оно в моей комнате.

— Возьми его с собой сегодня. И… не своди глаз с Жака, хорошо? — его голос был непривычно резким от волнения. — Он молод, уверен в себе и… беспечен. Я не хочу подвергать опасности последнего сына твоей матери.

Пьер изумился: в последний раз его отец упоминал мать пятнадцать лет тому назад.

— Ты был хорошим сыном, Пьер. Послушай меня теперь. Держитесь все вместе. Я слышал, это очень дикий зверь и не страшится даже вооруженных мужчин. Береги себя и присматривай за братьями.

— Вы останетесь в безопасности в замке, папа? Вы не вооружены.

— Я вооружен верой в Господа и защищен стенами шато Доре. Когда ты зажжешь огонь под волчьим телом — я буду там.

Он вновь опустил свою львиную голову, и Пьер, не бросая больше любопытных взглядов, удалился.

Мсье Делакруа долго сидел не двигаясь, положив локти на мягкую обивку кресла и обхватив ладонями щеки. Затем он резко поднялся и, подойдя к открытой оконной створке, широко раздвинул занавески. Снаружи длинный, холмистый склон спускался к сумрачному горизонту, уже скрытому драконами ночи, чьи мелкие, мерцающие глаза поочередно мигали, глядя в темную пустоту небес. Торопливые облачка сновали маленькими группами.

В нагромождениях домиков, где жили рабочие мсье Делакруа, горели лампы, но небо в эту минуту было освещено лучше земли. Наступившая тьма, словно живая, звенела среди полей и лугов и тянула огромные когти поперек дорожной ленты.

Вот-вот должна была взойти луна.

Мсье Делакруа отвернулся от створки, быстрыми, уверенными шагами подошел к двери и открыл ее. В холле стояла тишина, лишь со стороны столовой доносился звон посуды — слуги убирали со стола. С быстротой, необычной для человека его возраста, он бесшумно пересек огромный холл и вышел из главного выхода. Узкая гравиевая тропа повела его вдоль замка к дальнему углу здания, где он свернул с нее и пошел по постриженному газону в сторону небольших буковых зарослей.

Ночь стояла теплая и мирная, без единого намека на дождь. Задиристый зефир ворошил густые локоны на его непокрытой голове, под ногами пели сверчки.

В роще становилось все темнее, пока он не вышел на ее середину сквозь спутанные заросли, как человек, проделывавший этот путь множество раз, и обнаружил небольшую поляну, открывшуюся ему под звездами. Здесь было больше света и не чувствовалось ни малейшего бриза. Посреди поляны находилась прямоугольная травянистая насыпь, на краю которой был белый камень, а на нем — имя его жены.

Мсье Делакруа мгновение стоял перед могилой с опущенной головой, а затем упал на колени и начал молиться.

На востоке небо начало проясняться, словно некий великан, несущий факел, приближался огромными шагами из-за края земли. Звезды слабо сопротивлялись превосходящему освещению, и их сила сходила на нет, пока на горизонте завязывалась узкая полоса крепнущего желтого огня.

С его появлением низкая монотонная молитва смолкла — окончание ее, казалось, далось с некоторой трудностью. У мсье Делакруа перехватило дыхание — то ли от горя о не поддающемся изменениям прошлом, то ли от неопределенного предчувствия неминуемого будущего. Дыхание стало затрудненным, и мелкие бисеринки пота образовались на его лице и руках. Молитва превратилась в бормочущие, отрывистые фрагменты речи, лишившись каких-либо узнаваемых фраз. Шепот — и она вовсе прекратилась.

Маленькое серое облако проплыло мимо далекой горной вершины, украдкой скользнуло над границей земли и на минуту уничтожило желтое сияние горизонта. Затем, словно в ужасе, трясясь от собственного безрассудства, оно стремглав улетело в забвение, и огромный золотой диск луны вышел из тьмы, затопившей пейзаж непрерывным ливнем иллюзорных частиц; мелкие пылинки свободно плясали в воздухе.

Мсье Делакруа издал низкий крик, словно рыдающий от боли ребенок. Его отчаянный взгляд был устремлен на тыльную сторону своих ладоней, прижатых к влажному от росы газону. Его пальцы начали костенеть и закругляться на кончиках; он видел длинную грубую шерсть, прорастающую из пор его плоти, — так же, как много раз в этом месяце, после той ночи, когда он уснул возле могилы жены и проспал под пагубным светом луны.

Он откинул назад голову, завывая от ужасного давления на череп, которое он испытывал, — его форма стала меняться и он, казалось, необычайно удлинился. Глаза налились кровью, и пока они углублялись в своих впадинах, его губы подергивались из-за клыков во рту.

Три брата, нервно подрагивающие в тени виноградников, вдруг встрепенулись. Младший, Жак, едва не выронил пистолет с серебряными пулями, данный ему отцом. Откуда-то неподалеку донесся очень громкий звук, искажающийся и возрастающий, а затем распадающийся на эхо под небосводом, несущийся, обрушающийся и погружающийся в сердца всех живых, прямо в души людей, — охотничий клич оборотня.

Перевод Артема Агеева