DARKER: Рассказы (2011-2015)

Она провела когтями по камню — звук, как железом по стеклу, но намного громче. Принюхалась, поводя головой из стороны в сторону… Она даже двигалась, как ящерица: свисая вниз головой, отбрасывая руки в стороны, цеплялась за камни — тут-то и раздавался скрежет, — подтягивалась, извиваясь всем телом. Замирала, чтобы принюхаться и осмотреться… Ну точно ящерка на охоте за мухами. Только двигалась она гораздо быстрее, и насекомые ее не привлекали. Дамочка охотилась на меня, и, судя по пятнам крови на ее острых грудках, я был не первым блюдом в меню.

— Ну же, я знаю, что ты здесь, маэстро, — звенел ее голос — молодой, музыкальный, исполненный страсти. К несчастью для меня, далеко не любовной. — Выходи, я хочу лишь поговорить. Ответишь на вопрос, и я сохраню тебе жизнь.

Теперь ее голос доносился из другого угла. Боги, как же она быстра… Я закрыл глаза, размышляя, поверить ли ей, а заодно прислушиваясь — куда она теперь скользит по щербатым камням коридора. И не услышал ничего. Потом я поднял веки и взглянул ей прямо в глаз. Зеленый, сверкающий на бледной коже глаз — с искрами внутри, какого-то другого, лукавого и злого цвета, какие бывают в коварных глубинах вина. Я посмотрел ей в глаз, о боги — в один глаз, только один. Она недвижимо свисала с потолка: так близко ко мне, что взмах ее ресниц был ощутим на моей разом вспотевшей коже.

— Ты ведь помнишь, как все начиналось? — спросила она негромким, хрипловатым тоном. — Помнишь, как встретил меня впервые? Вот что… — она облизала губы, словно не решаясь продолжить. — Если ты не ответишь на мой главный вопрос, я тебя убью, понимаешь? Хочешь прожить чуть подольше — каким бы ни был ответ, если он будет честным?

На таком расстоянии, если она заподозрит меня в неправильных мыслях, то порвет меня на куски, я и моргнуть не успею. Так что я даже не кивнул, я просто взмахнул веками, выражая согласие.

— Расскажи мне о нашей встрече. Что ты думал, что запомнил?

Как ни странно, я успокоился — просто не знал, как начать, чтобы не вызвать гнева у своей слушательницы. Наконец, я решил просто рассказывать: погрузился в себя, вспоминал, говорил — словно рядом и не дышал воплощенный кошмар.

Камни подземелья покрылись испариной — словно от ужаса перед тем, что здесь творилось. Впрочем, я считал, что дело в тепле от жаровен и факелов: их тепло заставляло камни «плакать»: вполне естественное событие. Но, если вам угодно придавать ему особое значение — кто я такой, чтобы возражать? Мое дело — разложить инструменты, и это тоже не так просто, как кажется.

Но, если уж тебе платят за работу, то делай ее хорошо, согласны? Поэтому я всегда оглядываюсь, смотрю, как сегодня играют отсветы факелов, где залегли тени, а где скользят блики — и только потом кладу сверток с инструментами поближе к клиенту, разворачиваю мягкую ткань. Ведь я не кто-нибудь, а личный палач дознавателей, я имею право носить пурпурный воротник.

Их Честности всегда начинают с предупреждения: посиди, посмотри, подумай, что тебя ждет. И здесь тоже немало секретов: молотки, к примеру, вначале лучше положить слегка небрежно, чтобы потом, перекладывая их, вроде бы случайно пристукнуть, лязгнув — пусть подумает, каково таким получить. Пальцы сами сжимаются, от одной мысли о тяжести бойка… Даже аккуратность не всегда полезна в нашей работе — хотя сама мысль об этом кажется неприятной: со временем я понял, что крючья, к примеру, лучше держать слегка заржавевшими от крови предыдущих клиентов. Это наводит их на невеселые, но полезные размышления. Мне, в конце концов, платят по времени, так зачем их мучить сильнее, чем нужно? Словом, к работе я подхожу вдумчиво, основательно — и заказов всегда хватает.

Работать с девушками, честно сказать, мне не нравится: мне кажется, что девичьим телам можно найти другое, более приятное применение. Но меня, как обычно, не спрашивали. Обвиняли красавицу, понятное дело, в Мерзости: не помню, чтобы в подобном заподозрили уродливую старуху — разве что в сказках.

Сухой, равнодушный голос Его Честности отвлекал, острее чувствовалось, что ноги слегка затекают — а переступать нельзя, чтобы она не отвлекалась от дознавателя и его вопросов. Чтобы отвлечься, я начал смотреть на клиентку: как со лба, мимо теплых карих глаз, по слегка горбатому носу, стекает капля пота. Когда она повисла на чуть приоткрытых губах, девушка, сама того не осознавая, слизнула ее острым язычком.

— Раздень ее, — приказали мне, и глаза ее неприступно полыхнули. Конечно, связанная, она не могла бы сопротивляться, но если бы глазами можно было убивать… Я взял нож, привычным движением распорол ее платье по шву… Даже не касаясь ее кожи, через сталь и рукоять, я почувствовал перемену. Она словно застыла, но не от стыда, а от страха — голая женщина всегда чувствует себя беззащитной.

— Дело не только в этом, — прервал меня из темноты ее голос. Как ни странно, спокойный, без горечи. — Когда мою одежду не стали снимать — или приказывать мне самой раздеться, когда платье просто срезали и бросили в угол, я поняла, что назад пути нет. Я уже мертва. Никому и в голову не пришло, что моя одежда мне еще понадобится… Вот что было самым страшным, ясно?

— Не только, — спокойно возразил я. Мне тоже было уже нечего бояться. — Ты еще и почувствовала, что твои прелести никому не интересны. А женщина, лишенная этой защиты, теряется, она все глубже скользит в бездну страха и понимает, что теперь с ней может произойти что угодно. Чем спокойнее ведешь себя, глядя на ее голое тело, тем сильнее женщина нервничает. В этот момент, как и было положено, я еще раз принялся перекладывать инструменты — и твои глаза расширились. Теперь они могли начинать допрос по-настоящему.

На тот момент я сделал все, что от меня требовалось, и теперь мог просто стоять, размышлять о своем… Например, что купить на ужин? Молока, это понятно, но что еще, к молоку? Да и лакомство какое-нибудь надо прихватить в подарок. До конца смены меня вряд ли потревожат: в первый день от увещеваний к делу обычно не переходят. Так что я даже не вслушивался: какие вопросы задают, какими доказательствами вины располагают — на нашей работе такие вещи быстро учишься пропускать мимо ушей. Мне это просто не нужно.

Вечером, закончив допрос, девушке не дают одеться. Она первым делом прикрывает свою небольшую грудь с темными, напрягшимися от холода сосками. Трогательный в своей неуместности жест, чего она совсем не понимает: мы же весь день могли смотреть на это тело и никого оно не интересовало. Те, кто оказывается в этом подвале, для нас не женщины, а клиентки, и мы давно научились отделять одно от другого…

— Вы-то, может быть, — плеснул горечью и ядом ее голос. — а вот тюремщики…

— Да, — я кивнул, — они по-другому смотрят на вещи. Особенно когда такую молодую, беззащитную девицу с поджарой и четко очерченной попкой голышом запирают в камере. Это тоже часть подготовки: те, кто не сломался при виде моих инструментов, находят, о чем подумать до утра за решеткой.

На второй день тебя привели снова, на этот раз — позволив даже одеться. Дознаватель сменился: понятно, что лицо Его Честности всегда закрыто маской, а тело скрыто пурпурным плащом, но ведь манеры-то разные. Этот говорит негромко, добродушно, обожает притворяться добрым и всепонимающим. Каков он в обычной жизни, я не знаю, но на клиентов этот подход действует. В конце концов, этот милый, еще крепкий старик не будет тебя пытать и казнить тебя он тоже не станет, о чем все знают. Он просто задает вопросы — и сочувственно кивает, выслушивая ответы. А потом снова спрашивает — пока ты не расскажешь все, что он бы хотел услышать. На второй день я обычно уже приступаю к делу, но понемногу, не в полную силу. Перед этими добрыми глазами тебя могут вздернуть на дыбу, так, чтобы суставы трещали, но пока еще выдерживали… Или, например, иголки под ногти загнать — ведь искренность слов нуждается в подтверждении. Так что на втором допросе я уже приступаю к настоящей работе, но обычно это не более чем знакомство, первые подступы к делу. В этот раз мне пришлось удивиться.

Я так и не понял, почему он решился зайти еще дальше… Но дознаватель вздохнул, развел руками и сказал мне — негромко, но так, что я мгновенно вышел из задумчивости:

— Ничего не поделаешь. Вынь ей глаз. Но сделай это как следует…

Лишить человека глаза — не так-то просто, как кажется, многие специалисты с этим не справятся. Тут дело не в самом увечье — его причинить нетрудно, а в том, что человек, и особенно женщина, чувствует, когда это происходит. Пока ей загоняли иглы под ногти, пока поднимали на дыбе — все это было еще поправимо, боль можно пережить, суставы заживут. А вот глаз уже не вырастет никогда — и она это хорошо понимала. Это граница, после которой возвращения к прежней жизни уже не будет — и именно это нужно дать прочувствовать клиентке. С другой стороны, если сделать все слишком медленно и неумело — в сознании человека не останется ничего, кроме боли, и он станет бесполезен для дознавателя. Я все сделал как нужно и своим мастерством мог бы гордиться.

— Так ты гордишься тем, что ты делаешь? — спросила она из темноты. Или это я не решался открыть глаза? Что-то не помню…

— Нет, не тем, что, а тем, как. Всю жизнь я пытался увильнуть от этой работы, хотел найти себе другое занятие, но судьба меня раз за разом возвращала. Если я хотел прокормить семью — то я соглашался, и был хорош в своем ремесле, даже если оно мне не нравилось.

Что самое странное — после того, как вынули глаз, допрос продолжали недолго, девушку увели в камеру, и там она осталась до утра. До того самого утра, когда мы встретились в темных коридорах башни, чтобы я рассказал ей эту историю…

— Посмотри на меня, — сказала она, почти ласково, так, что мне сразу стало холодно. Девушка зажгла факел — я почувствовал его тепло на веках. Пора открывать глаза, пока они у меня еще остались…

Она стояла у стены — а значит, преображение еще не зашло слишком далеко, она еще могла ходить прямо, как человек, хотя ступни уже согнулись, пятка ороговела, почти как у копыта, а ногти отросли и удлинились настолько, что пальцы не дотягивались до полу, она ходила, словно на зловещих пуантах. Сами ноги удлинились, бока прикрыла узорчатая, плотная чешуя, а мышцы обозначились рельефнее, хотя и не стали крупнее: передо мной была Мерзость во плоти. Человек, впустивший в себя демона. Если верить трактатам, которые почитывали в перерывах Их Честности, это был демон похоти: во всем ее облике оставалось что-то от той невинной, привлекательной девушки, которую я впервые увидел два дня назад. Только теперь она не только привлекала, но еще и внушала ужас своим видом хищной рептилии.

— Смотри на меня… Теперь я тебе буду рассказывать — все то, что ты не хотел знать, все то, что ты отказывался слушать… Слушай меня, если хочешь пожить хоть недолго.

И я слушал. Странно звучали наши голоса в коридорах темницы — в них было что-то от шепота, которым мужчина и женщина пытаются друг друга соблазнить… И было что-то от неспешной беседы двух ученых, которым попался на редкость интересный экземпляр для препарирования — и теперь его надо обсудить. Но было и что-то другое, уже не принадлежащее этому миру: оба собеседника были уже мертвы, хотя не знаю, оба ли мы понимали это.

© Василий Рузаков, 2015