DARKER: Рассказы (2011-2015)

Грэм Мастертон «Пикник на Кровавом озере»

GRAHAM MASTERTON, “PICNIC AT LAC DU SANG”, 1998

— Девушки у них совсем юные, — сказал Боубей, затянувшись в последний раз и выкинув сигарету в открытое окно своего «понтиака». — Но, поверь мне, они готовы на все.

Нахмурившись, Винсент смотрел в дальний конец улицы, где возвышалось здание в неоготическом стиле. Он никак не ожидал, что публичный дом может выглядеть так. Несмотря на густую тень от трех огромных темно-зеленых вязов, Винсент мог разглядеть башни, шпили, украшения на фронтоне и балконы с тюлевыми занавесками, вызывающе покачивающимися от легкого ветерка. Оранжевая краска, которой были покрыты стены снаружи, выцвела; от этого места веяло чем-то странным и потусторонним, будто бы Винсент видел этот дом на картине или во сне.

— Что-то я не уверен, — сказал он Боубею. — Я никогда раньше не бывал в борделе.

— Бордель! — фыркнул Боубей. — Это всего-навсего уютное местечко, куда ребята вроде нас могут прийти и обсудить с молодыми приятными особами вопросы экономики, выпить бутылочку-другую шампанского, поиграть в слова — ну и уединиться при желании.

— Для меня все одно что бордель, — Винсент попытался обернуть все в шутку.

— Только не говори, что ты струсил, эй! Ты же не струсил? Ну же, Винсент, я проехал больше восьмидесяти миль и не собираюсь возвращаться в Монреаль, ни разу не сыграв в «спрячь сосиску».

— Просто у меня такое чувство… не знаю. Будто это измена.

— Чушь собачья! Как можно изменить женщине, которая тебя бросила? Как можно изменить женщине, зная, что она трахалась с типом вроде Майкла Сэйперстейна?

— Знаю, но мне все равно не по себе. Слушай, Боубей, я одиннадцать лет не смотрел в сторону других женщин. Нет, ну смотреть-то я, конечно, смотрел, но не более того.

— Тем более! После стольких лет благочестия ты заслуживаешь поощрения. Поверь, ты не пожалеешь. Ты еще вернешься и попросишь добавки. Прибежишь как миленький, высунув язык.

— Ну не знаю. Здесь есть какой-нибудь ресторан или что-нибудь в этом роде? Я бы подождал тебя там, заодно и перекусил бы.

Боубей отстегнул ремень безопасности и вытащил ключ из замка зажигания.

— Совершенно категорично заявляю тебе: нет. Как ты себе это представляешь? Я, значит, буду развлекаться с молодой горячей девочкой, пока ты сидишь в одиночестве в какой-нибудь мрачной забегаловке и поедаешь стейк Солсбери? Какой же из меня тогда друг? Нет, Винсент, обратного пути нет. Тебе придется познакомиться с мадам Ледук, хочешь ты этого или нет.

— Ладно, ладно, я зайду к ней, — сдался Винсент. — Но о большем не проси…

Боубей взял его за локоть, и повел, будто слепого, к противоположному тротуару. Утро было теплым и ясным, машин на дороге практически не было. Нужное здание находилось в старой части Мон-Сен-Мишель, на улице все еще почтенной, но довольно запущенной. Соседний дом был явно заброшен: окна плотно закрыты, парадная дверь заколочена, а сад превратился в густые заросли сорняков и диких маков. За ним в голубоватой дымке виднелись вершины Монблан и Монт-Тремблант.

Они поднялись по каменным ступенькам к главному входу, и Боубей решительно постучал в дверь. Голубая краска на двери выцвела под солнцем, и вся ее поверхность покрылась паутиной трещин, словно холст старого художника. На ней висело бронзовое дверное кольцо, отлитое в форме оскалившейся волчьей головы.

— Видишь? — спросил Боубей. — Это для того, чтобы отпугивать злых духов. Такие штуки сейчас редко где встретишь.

Они подождали какое-то время, и Боубей постучал еще раз. Через минуту они услышали скрип открывающейся двери, звуки фортепиано — кто-то играл Моцарта — и женский голос. Винсент задрожал от волнения, и в голове его пронеслась глупая ребяческая мысль: вот бы развернуться и убежать отсюда. Боубей подмигнул ему и сказал:

— Сейчас к нам выйдет мадам Ледук.

Дверь распахнулась, и на пороге возникла высокая женщина с пепельно-белыми волосами, собранными в косу на макушке. На ней был длинный шелковый пеньюар цвета морской волны, отороченный кружевом. Ей было лет сорок пять, не меньше, но она была удивительно красива: резкие, слегка нордические черты лица и голубые глаза — такие бледные, что казались прозрачными. Ее пеньюар был расстегнут практически до самой талии, а в ложбинке между грудей покоилось большое металлическое распятие. Судя по тому, как лежала грудь, белья под пеньюаром не было.

— Франсуа, какая приятная встреча, — произнесла она. Она говорила с едва различимым квебекским акцентом, очень внятно и утонченно. — И — неужели! Сегодня ты привел с собой друга.

— Я же не настолько жадный, чтобы ни с кем не делиться, не так ли? — сказал Боубей. — Виолетта, это Винсент Джеффрис. Очень одаренный молодой человек. Известный композитор. Иоганн Себастьян Бах и рядом с ним не стоял.

Мадам Ледук протянула ему руку, так, что кисть слегка свисала, и Винсент догадался: она ожидает поцелуя. Так он и сделал, и, подняв глаза, увидел на ее лице довольную улыбку. Боубей сказал:

— Пойдемте внутрь. Я бы не прочь расправиться с бутылочкой холодного шампанского.

Они прошли в холл, и мадам Ледук закрыла за ними дверь, оградившись от солнечного света.

— Один высокий и один низкий, — отметила она, а затем коротко и звонко рассмеялась. Боубей тоже засмеялся — его смех был похож на собачий лай — и шлепнул ее пониже спины. Низкий рост никогда не препятствовал его общению с женщинами, по крайней мере, он всегда это утверждал, и Винсент не сомневался в этом. Боубей был энергичен, довольно хорош собой, хотя внешность его была грубовата и небрежна: квадратная челюсть, густые брови, черные вьющиеся волосы. Винсент же был не только выше ростом, но и гораздо более худым и спокойным. Светлые волосы он зачесывал назад, у него было узкое лицо с орлиным носом и манера прищуривать глаза так, будто бы собеседник стоял в нескольких милях от него. Патриция говорила, что, когда она впервые его увидела, он напомнил ей Лоуренса Аравийского, который вглядывается в отдаленный мираж. Миражем в итоге оказался их брак.

— Так значит, вы известный композитор, мистер Джеффрис? — спросила мадам Ледук. — Некоторые из моих девочек учатся играть на фортепиано. Вы можете преподать им пару уроков.

— Франсуа, как обычно, преувеличивает, — сказал Винсент. — Я сочиняю музыку к рекламным роликам, фильмам и все в таком духе. Видели рекламу пончиков «Даунхоум»? Музыку к ней писал я. А сейчас мы с Франсуа вместе работаем над рекламой пива «Лабатт».

— Это надо слышать! — сказал Боубей. — Захватывающе? Волнующе? Еще бы!

Они вошли в просторную гостиную с высоким потолком. Окна, должно быть, выходили в сад, но Винсент не мог с уверенностью утверждать этого, поскольку они были плотно задрапированы белыми ситцевыми шторами. Солнечный свет, проходя сквозь них, навевал воспоминания о давно ушедших летних днях. Светлый деревянный пол был отполирован до блеска, кое-где лежали старинные коврики. Мебель тоже была старинная, с позолотой и кремово-желтой обивкой. Повсюду висели зеркала, и Винсенту сначала показалось, будто девушек в комнате собралось не меньше пятнадцати, если не больше.

Мадам Ледук хлопнула в ладоши и окликнула их:

— Внимание, mes petites[320]! Поприветствуйте господина Боубея. Сегодня он привел с собой друга.

Девушки немедленно подбежали и окружили их. Теперь Винсент видел, что их всего семь, но он по-прежнему был настолько взволнован, что больше всего хотел бы оказаться где-нибудь в другом месте. Никогда в жизни он не испытывал такого возбуждения и в то же время смущения. Все девушки были хороши собой, а две или три из них были почти так же красивы, как сама мадам Ледук. Среди них была рыженькая с молочно-белой кожей, длинноволосая брюнетка с черными раскосыми глазами, в которых можно было утонуть. Блондинки — одна бойкая и кудрявая, другая высокая и загадочная, с такими длинными волосами, что она могла бы завернуться в них, как в шелковое покрывало. В комнате была еще одна брюнетка, она скромно стояла позади своих подружек, но ее лицо было просто идеальным — Винсент не мог отвести взгляд.

Больше всего его поразила их одежда. Он и сам не мог бы с уверенностью сказать, чего он ожидал: эротического белья или атласных пеньюаров, вроде того, что был на мадам Ледук. Но вместо этого все они оказались одетыми в простые ночные рубашки длиной почти до колен, а на одной из девушек даже были белые носочки. Винсент подумал, что мадам Ледук намеренно велела им так одеться, чтобы они казались еще моложе, чем есть на самом деле, чтобы они выглядели как школьницы; но и без того ни одной из них нельзя было дать больше восемнадцати, в крайнем случае — девятнадцати лет.

— Девочки, мистер Джеффрис — известный музыкант, — объявила мадам Ледук. — Возможно, он будет любезен сыграть для нас, пока мы приготовим напитки, — она подмигнула Боубею, и Винсент заметил это. Наверно, она почувствовала его волнение, и — да, предложить ему сыграть было хорошей идеей. Это поможет ему расслабиться. — Вы пьете шампанское, мистер Джеффрис? Могу я называть вас Винсентом?

— Конечно, зовите меня Винсентом. Но, если вы не против, я бы предпочел пиво.

— Все, что пожелаете, — ответила она. Почти целых десять секунд она неотрывно смотрела ему прямо в глаза, не произнося ни слова. Ее глаза были уникальны: две капельки голубых чернил на поверхности зеркала. Он опустил взгляд и поймал себя на мысли, что смотрит на крест на ее груди. Он чувствовал исходящий от нее запах духов. Летний цветочный аромат по какой-то причине напомнил ему — о чем? Он и сам не мог определить. О чем-то неуловимом. О чем-то личном. О чем-то, что случилось давным-давно.

Одна из девушек подошла ближе к нему и взяла у него пальто. Другая ослабила узел на его галстуке.

— Нравится? — спросил Боубей, шагая по комнате. — Вот это я называю заботой.

— Прошу, сыграйте нам, — застенчиво произнесла рыженькая, пододвинув к нему стул. Винсент сел, размял пальцы и принялся играть одну из своих коронных мелодий, самую быструю версию.

«Гонки в Кемптауне». Девушки смеялись и хлопали в ладоши, а, когда он закончил, одна из блондинок поцеловала его в шею. Вторая блондинка — длинноволосая, более смелая и чувственная, — поцеловала его прямо в губы.

— Франсуа был прав. Вы великий музыкант. Ваша музыка ужасна, но вы — вы великий музыкант.

«Очень смело, — подумал он, — даже слегка пугающе». Но при этом еще ни разу он не испытывал такого возбуждения, сидя за фортепиано. Сквозь простую ночную рубашку девушки он чувствовал тепло ее тела. Рубашка была не застегнута, и он мог разглядеть изгибы ее маленькой упругой груди.

Мадам Ледук подала ему бокал холодного золотистого пива. Он сделал несколько глотков и стал играть более медленную и чувственную мелодию, которую написал на стихотворение Руперта Брука. Длинноволосая блондинка подошла и, обняв его, села рядом, но играл он не для нее, а для брюнетки, которая, опустив взгляд, стояла позади остальных и задумчиво теребила прядь волос.

Блондинка массировала ему плечи, а затем провела пальцами вниз вдоль позвоночника. Рыженькая стояла за его спиной и перебирала его волосы. В другом конце комнаты сидел Боубей, усадив себе на колени кудрявую блондинку, рядом с ними на полу сидела еще одна девушка. Он поднял бокал с шампанским, и на его лице появилась блаженная улыбка.

— Вот что такое жизнь, друг мой. Вот она, настоящая жизнь.

— Огонь любви в твоих глазах, — пропел Винсент. Он смотрел на брюнетку: она пропускала волосы сквозь пальцы, и в мягком солнечном свете, приглушенном занавесками, они сияли, будто тончайшие шелковые нити. Он не знал, заметила ли она его взгляд. Он не знал, нарочно она с ним заигрывает или нет. Казалось, ей все равно, но все же…

На секунду воцарилась тишина, затем мадам Ледук хлопнула в ладоши — словно голубь угодил в дымоход.

— Винсент, вы нас совершенно очаровали. Сыграйте еще.

— Может быть, мне стоит уступить место одной из ваших девушек? Я бы хотел послушать, как они играют.

— Да, разумеется. Я забываюсь. Вы пришли сюда не для того, чтобы развлекать нас. Минетта, сыграй господину Джеффрису «Curiose Geschichte». Вы знаете, Минетта целый месяц упражнялась в игре на фортепиано. А ты, Софи, станцуй для нас.

Винсент встал, длинноволосая блондинка проводила его к дивану, на котором сидел Боубей, и устроилась рядом с ним. Она провела рукой по его бедру сквозь ткань брюк, затем ее правая рука скользнула между ног и нащупала его член. Винсент поднял на нее взгляд, но она ничего не говорила, только целовала его. Он выпил меньше половины бокала, но уже чувствовал, что вот-вот потеряет связь с реальностью. Эрекция была такой сильной, что ему было даже слегка больно, и он никак не мог с этим справиться.

Минеттой звали кудрявую блондинку. Она села за фортепиано, закрыла глаза и начала играть медленную, жалобную мелодию. У нее был прекрасный слух и чувство ритма. Мадам Ледук была права: девушка хорошо упражнялась. Ее игра была почти академической. Но почему, имея такой талант, она торчит здесь, в этой богом забытой канадской провинции, почему продается любому мужчине, который этого захочет?

Рыженькая Софи вышла на середину комнаты и встала на носочки, будто балерина. Затем наклонилась, взялась за подол ночной рубашки и стянула ее через голову. С мягким шелестом ткань опустилась на ковер, а Софи осталась совершенно обнаженной. У нее была большая грудь, но при этом тонкая талия, узкие бедра и бесконечно длинные ноги. На мраморно-белой груди виднелись голубые полоски вен, а нежно-розовые соски абсолютно не гармонировали с цветом волос. Волосы у нее между ног тоже горели ярко-красным огнем, который почти не скрывал округлостей ее половых губ.

Софи танцевала быстро и очень грациозно, как Айседора Дункан. Она делала руками волнообразные движения, словно прокладывая себе путь сквозь сильный ветер, и от этого ее грудь покачивалась в собственном танце. Затем она закрыла лицо ладонями и опустилась на колени всего в двух-трех футах от Винсента. Она покачивалась из стороны в сторону, глядя ему прямо в глаза, пока он не почувствовал, будто его загипнотизировали. После этого она стала медленно прогибаться назад, пока не коснулась плечами пола; ее половые губы раскрылись, обнажив блестящие глубины ее влагалища.

Словно этого было мало, она просунула руку между ног и раздвинула губы еще сильнее, так, что стало видно крошечное отверстие уретры; она поглаживала клитор, проникала пальцами прямо внутрь. Фортепианная музыка. Влажные звуки.

У Винсента перехватило дыхание. Пока он наблюдал за всем этим — а он не мог оторваться, — блондинка сильно и ритмично сжимала его член через тонкую ткань брюк, и он понимал: если он не заставит ее прекратить, то кончит, не успев и начать.

Внезапно Минетта перестала играть, музыка стихла. Софи упала на ковер и откатилась в сторону. Мадам Ледук снова хлопнула в ладоши.

— Что ж, не пора ли нам перекусить, прежде чем мы перейдем к главному развлечению дня?

Винсент безуспешно пытался отделаться от блондинки, которая облизывала его шею, одновременно с этим пытаясь просунуть руку ему в штаны.

— Мокро, — прошептала она. — Ты вспотел. Я чувствую.

— Обед! — с энтузиазмом воскликнул Боубей. — Надеюсь, вы приготовили нам свои фирменные крабовые котлеты, Виолетта! Винсент, ты обязательно должен попробовать! И французские колбаски!

— Я бы не отказалась от твоей колбаски, — с придыханием прошептала блондинка в ухо Винсенту, а затем набросила свои волосы ему на лицо, опутав его, будто пытаясь задушить.

Они сели за длинный стол, покрытый непомерно длинной, белоснежной хлопковой скатертью, которая падала сидящим на колени и даже стелилась по полу. Окна в этой комнате были закрыты белыми жалюзи. Мадам Ледук села во главе стола, а девушки устроились по обе руки от нее. Винсент и Боубей сидели бок о бок, а сидящие рядом с ними девушки уделяли им всяческие знаки внимания. Винсент никогда в жизни не пробовал такой вкусной еды — по крайней мере, ни разу не пробовал столько вкусных блюд за один обед. Холодная говядина со специями, фруктовый конфитюр, салат из апельсинов и листьев эндивия, крабовые котлеты, украшенные кусочками медовых сот. Помимо этого на столе стояла необычная жареная камбала, фаршированная персиками, и чаши с охлажденным бульоном, который по вкусу напоминал женский сок любви, с легким ароматом кориандра.

Застенчивая брюнетка сидела напротив, почти ничего не ела и не произносила ни слова. Винсент нарочно смотрел на нее, не отрываясь, но за все время обеда она ни разу не подняла на него взгляд. Сидящая рядом с Винсентом блондинка сунула руку под скатерть и снова принялась поглаживать его бедра. Когда у него встал, она резко расстегнула молнию на его брюках и вытащила наружу член, перебирая пальцами, будто играет на флейте. Винсент вдруг понял, что все происходящее начинает приносить ему удовольствие.

— Как ты думаешь, ты смог бы полюбить меня? — похотливо прошептала она.

Он поцеловал ее в губы.

— Тебе трудно сказать «нет».

— А если честно? Ты смог бы по-настоящему полюбить меня? Или любую из нас?

— Что? Ты имеешь в виду, жениться? Увезти отсюда?

Она помотала головой.

— Это невозможно.

— Но ты же не собираешься заниматься этим до конца своих дней? В смысле… сколько тебе лет?

— Восемнадцать.

— Ну вот. Однажды ты встретишь хорошего парня, и все это останется в прошлом.

Она снова покачала головой. Винсент опять попытался поцеловать ее, но на этот раз она подняла руку и прижала пальцы к его губам.

Мадам Ледук встала, прикоснулась ложечкой к бокалу с вином, и стекло зазвенело.

— Ну что же! — произнесла она. — Мы с вами хорошо пообедали… пришла пора для других удовольствий. Франсуа, ты уже выбрал, с кем проведешь этот день?

Боубей приобнял за плечи Софи.

— Виолетта, ты же знаешь, что я не могу устоять перед рыженькой. Особенно если волосы у нее рыжие не только на голове.

— Возможно, Минетта ей подыграет?

— Отличная мысль! Только в этот раз на другом инструменте.

Боубей поднялся из-за стола и взял под руки Софи с Минеттой. Хихикая, они повели его по коридору, а затем к лестнице. Винсент слышал, как они беспрестанно смеются, поднимаясь вверх по ступенькам.

— А вы, Винсент? — обратилась к нему мадам Ледук. — Кто-нибудь из моих девочек пришелся вам по душе?

Блондинка одарила его томным, страстным взглядом и снова погладила его член. Винсенту не хотелось расстраивать ее, но его мыслями полностью овладела застенчивая брюнетка. Он кивнул в ее сторону и сказал:

— Я даже не знаю ее имени, но если она не против…

Блондинка тут же засунула его член назад в штаны и застегнула молнию, чуть не прищемив его.

— Послушай, не обижайся, — сказал он. — Ты потрясающая, но…

— Но ты выбрал Катерину, ясно. Я видела, как ты на нее смотришь.

— Катерина? — повторил Винсент, и девушка взглянула на него, а затем коротко кивнула, даже не улыбнувшись. Винсент встал, обогнул стол и протянул ей руку.

— Только если ты сама не против, — сказал он.

— Здесь никто не спрашивает ее, против она или нет, — сказала мадам Ледук, и в голосе ее послышались стальные нотки.

Катерина встала, подобрав подол сорочки, так что под ним мелькнули ее колени. Винсент еще не встречал такой красивой, такой скромной, но при этом такой пленительной девушки, и ни разу он не встречал девушки столь покорной. У нее был высокий округлый лоб и большие васильковые глаза. Нос у нее был прямой, лишь с небольшим намеком на горбинку на самом кончике. Пухлые губки создавали впечатление, что она все время чем-то слегка недовольна, но это только сильнее возбуждало Винсента.

— Одной будет достаточно? — поинтересовалась мадам Ледук.

— А мне можно будет спуститься за добавкой?

Мадам Ледук подошла ближе к нему и провела ладонью по его затылку, будто гладила кота против шерсти. Он почувствовал, как по коже пробежали мурашки: вдобавок ко всему, он ясно ощущал ее грудь под шелковым пеньюаром.

— Может быть, в следующий раз я смогу развлечь тебя сама.

«Боже, — подумал Винсент. — Боубей был прав. Я будто умер и попал в рай».

Не сказав ни слова, Катерина взяла его за руку и потянула за собой. Она быстро ступала бледными босыми ножками, словно куда-то спешила. Рука у нее была маленькая и холодная. Она повела его не наверх, а вдоль по коридору, по полированному паркету. Коридор был ярко освещен, но все окна были так же закрыты белыми жалюзи.

Они подошли к двери в самом конце коридора, и Катерина открыла ее. За дверью оказалась большая спальня. В самом центре комнаты стояла кровать с балдахином на стальном каркасе, задрапированная бесконечными белыми кисейными занавесками; на кровати лежали огромные белые подушки. Другой мебели в комнате почти не было, если не считать кресла, обитого простой ситцевой тканью бежевого цвета, французского туалетного столика, выкрашенного в белый, умывальника и овального зеркала у изголовья кровати, повернутого так, чтобы находящийся в постели видел собственное отражение. На стене висел большой яркий портрет женщины в жемчужном ожерелье; женщина похотливо сжимала эрегированный пенис коня, вызывающе глядя прямо на зрителей.

Катерина закрыла за собой дверь. Она обогнула кровать и отдернула полог. Затем, не поворачиваясь, она взялась за подол ночной рубашки и сняла ее, оставшись обнаженной. Ягодицы у нее были большие, округлые и подтянутые, а грудь — такой пышной, что Винсент видел ее изгибы даже со спины.

Но, когда она повернулась, Винсент испытал глубочайший шок. Теперь он понял, зачем она приподнимала подол ночной рубашки, когда вставала из-за стола. Она пыталась скрыть тот факт, что была уже на пятом или шестом месяце беременности. На ее опухшей груди темными кругами выделялись соски, а живот напоминал лунный глобус. Ее вагина тоже опухла. Она побрила лобок, так что Винсент мог видеть красноватые половые губы.

Винсент подумал, что, несмотря на свое положение, она до боли красива. На самом деле беременность была ей даже к лицу. Вот почему сияли ее волосы. Вот почему светилась кожа. Вот почему она казалась такой скромной, мудрой и заботливой, что в первую очередь и привлекало в ней Винсента.

Она подошла поближе к нему и расстегнула верхнюю пуговицу на его рубашке. Он посмотрел на нее сверху вниз: спокойное, безупречное лицо, веточки бледно-голубых вен на груди, темные твердые соски.

— Сколько тебе лет? — хрипло спросил он.

— Восемнадцать с половиной, — ответила она, расстегивая следующую пуговицу, а за ней еще одну, легонько проводя пальцами по волоскам на его груди.

— Ты носишь ребенка, но продолжаешь заниматься этим?

— А что еще я могу сделать?

— Для начала ты можешь позвонить в службу социальной защиты. Там тебе помогут материально. Ты же будущая мать-одиночка, боже мой, ты имеешь на это полное право. Тебе не нужно продолжать работать на мадам Ледук.

— Но я на нее работаю.

— Нет, послушай меня, ты же не обязана. Это не лучшая работа для девушки, которая находится в положении.

Она подняла на него взгляд.

— Зачем ты говоришь мне все это? Признайся, ты бы ни за что меня не выбрал, если бы заранее знал, что я толстая.

— Ты не толстая, а беременная, и, если хочешь знать, я нахожу это чертовски привлекательным. Но это же безответственно.

— И что теперь? Ты меня не хочешь? Хочешь вместо меня Элоизу? Или Мартину?

— Я этого не говорил. Я просто сказал, что в твоем положении не следует работать в борделе.

— У меня нет выбора.

— Разумеется, есть. У тебя есть выбор. Есть множество людей, которые могли бы тебе помочь. Скажем, твои родители?

Она отвернулась.

— Они оба умерли.

— Братья и сестры? Дяди и тети?

Она покачала головой.

— Слушай, может, тогда я смогу тебе помочь?

Она сказала:

— Мне не нужна твоя помощь. Даже не пытайся мне помочь. Я такая, какая есть. И занимаюсь тем, чем занимаюсь. Другие мужчины тоже предлагали мне помощь, и каждый раз мне приходилось повторять одно и то же.

Винсент не знал, что делать. Он подошел к окну, а затем вернулся обратно.

— Ты пришел сюда, чтобы получить удовольствие, — сказала Катерина, демонстративно встав перед ним, даже не пытаясь прикрыть наготу руками. — Так почему бы тебе не расслабиться, раз уж ты здесь?

Она подошла ближе, прижавшись своим выпуклым животом к бугорку на его брюках.

— У меня лучше всего получается доставлять мужчине удовольствие. Я забеременела, доставляя мужчине удовольствие. Позволь мне доставить удовольствие и тебе.

Она поцеловала его в грудь, расстегнула последнюю пуговицу на рубашке и стала расстегивать ремень.

— А как же ребенок? — спросил он, чувствуя слабость. — Это же не опасно?

— Во мне достаточно места, — ответила она, расстегивая молнию на его брюках. — Однажды во мне были одновременно трое мужчин. И ребенок, помимо них. — Без малейших колебаний, она достала его набухший член и толкнула Винсента к кровати. Он сел, и тогда она стащила с него брюки и носки.

— Послушай, — сказал он, — может, просто отсосешь, и хватит… Я не хочу рисковать. — Но, слыша собственный голос, он понимал, что прозвучало это неубедительно. Он безумно хотел ее, хотел так сильно, что его член пульсировал в такт биению сердца. Она снова толкнула его так, что он упал прямо на раскиданные по всей кровати белые подушки, а сама опустилась на колени рядом с ним, обхватила его член губами, коснулась языком головки, стала посасывать и облизывать ее, а затем провела языком вниз до самого основания.

Лежа, он мог видеть нижнюю часть ее тела, большую колышущуюся грудь, округлый живот. Он протянул руки и сжал ее грудь, ощущая под ладонями упругие соски. Затем погладил ее живот. Тот оказался на удивление твердым и тугим. Он подумал: какой-то другой мужчина трахнул ее и оставил внутри комочек жизни, и вот этот комочек растет. Отчего-то эта мысль показалась Винсенту крайне возбуждающей.

Пока она сосала, он смотрел в зеркало, которое стояло у кровати, и сквозь завесу ее волос он мог видеть половые губы и влажную алую щель между ними. Подняв глаза, она увидела, куда он смотрит. Развратно улыбнувшись, она медленно провела языком по всей длине его члена.

Он, в свою очередь, приподнял ее правую ногу и перекинул через себя, так что теперь она была сверху. Прямо перед ним оказалась ее мягкая розовая вагина, набухшие от беременности влажные половые губы. Он прильнул к ней ртом, будто присосался к ломтику арбуза, и попытался просунуть язык как можно глубже внутрь; он пил ее сок, посасывал губы, а она выпустила изо рта член, прерывисто вздохнула и сильнее прижалась к его лицу.

Он потерял счет времени. Она кончала раз за разом, пока ее живот не стал каменно-твердым — Винсент даже испугался, что она вот-вот родит. В то же время она дразнила его, почти доводя до оргазма и резко останавливаясь; она повторяла это снова и снова, до боли в мошонке, так, что он уже начинал злиться.

К тому времени, когда она повела его к креслу и заставила лечь на спину, в комнате уже стемнело. Она широко расставила ноги и смотрела на него сверху вниз; в полумраке он не мог разглядеть ее лица за распущенными волосами. Однако он хорошо чувствовал ее запах. Запах женщины, духов и еще тот самый запах, который он уловил от мадам Ледук: запах воспоминаний.

— Думаю, тебе стоит заняться со мной любовью по-настоящему, — прошептала она. — Ты ведь этого хочешь, правда? Хочешь оказаться внутри меня, вместе с моим ребенком?

Он привстал и сказал:

— Я не могу.

Но она снова толкнула его на спину. Ухватившись рукой за его напрягшийся член, она встала прямо над ним. Провела головкой у себя между ног, как следует смазывая его, чтобы он хорошо скользил.

— Хочешь познакомиться с моим малышом? — дразнила она его. — Ты хочешь, не ври.

Она села на него, пока он не погрузился полностью в ее теплую тугую щель. Наклонившись вперед, она коснулась сосками его груди, поцеловала его и сладострастно застонала прямо ему в ухо. Он почувствовал, как ребенок внутри нее бьется и шевелится, ощущал его движения своим членом и испытал такой оргазм, что в глазах потемнело.

Когда он уходил, оставив ее спать на большой кровати с балдахином, было уже почти восемь. Он оделся и тихонько вышел, в последний раз бросив на нее взгляд. Она лежала на спине, положив одну руку между ног, волосы разметались по подушке. Ему в голову пришла неутешительная мысль, что он, похоже, начинает в нее влюбляться. Он точно знал, что захочет встретиться с ней еще раз. То, что произошло между ними, нельзя просто так забыть.

Он никогда в своей жизни не испытывал ничего подобного. То, как она посасывала его гениталии, будто фрукты. То, как она терла его член, пока он не кончил прямо ей на грудь — капельки спермы застыли на ее сосках, будто капли молока. «Когда я рожу, я буду кормить ребенка», — говорила она, размазывая сперму по всей груди. «А когда это будет?» — «Я посмотрела в свой гороскоп, и звезды сказали, что это произойдет очень скоро». — «А что говорит твой гинеколог?»

Она нахмурилась, будто не понимала, о чем он говорит.

Он шел по темному коридору, испытывая одновременно восторг и чувство вины. Он любил ее, он хотел ее, но знал, что ее нужно защитить. Нужно защитить ее от мадам Ледук. Но больше всего она нуждается в защите от таких мужчин, как он сам.

Он почти вышел в холл, когда вдруг заметил на стене табличку в форме щита. Он остановился, прищурился, как Лоуренс Аравийский, вглядывающийся в мираж, и прочел: «École St Agathe, fondée 1923»[321]. Под надписью располагалась эмблема: гусь, пролетающий над кроваво-красным озером.

Он все еще смотрел на табличку, когда услышал голос:

— Надеюсь, вы хорошо провели время, Винсент?

Обернувшись, он увидел в проходе мадам Ледук. Он не понимал, почему — может быть, из-за приглушенного света или из-за того, что он насытился в сексуальном плане, — она выглядела старше, гораздо старше, и намного менее красивой. Она, скорее, напоминала Снежную Королеву из сказки, которую мама читала ему в те времена, когда он был еще совсем юн: холодная и суровая.

— Я очень хорошо провел время, спасибо, — ответил он. — Ну… ладно, если начистоту — это было весьма интересно.

Она протянула руку и погладила его по щеке. В ее бесцветных глазах мелькнула грусть.

— Зачем вы… — начал он, но запнулся. — Наконец, он заставил себя продолжить. — Зачем вы этим занимаетесь? Эти девочки, они же совсем юные. У них вся жизнь впереди…

— Вы меня осуждаете, — сказала она. — Как только я открыла дверь и впервые увидела вас, я поняла, что вы станете меня осуждать.

— Я не осуждаю. Скорее, я не понимаю.

Одарив его полунасмешливой грустной улыбкой, она развязала поясок своего пеньюара и завязала его заново, покрепче, на миг обнажив перед Винсентом тяжелую белую грудь с ареолами сосков цвета лепестка увядающей розы.

— Вам и не нужно понимать, Винсент. От вас требуется лишь одно: наслаждаться. Ну и платить, само собой.

— Просто скажи, где ты их откопал? — спросил Винсент у Боубея по пути назад в Монреаль. — Отличное место, и я тебе очень благодарен, но как-то это все странно.

— Что — странно? Все вполне естественно. В Сан-Франциско я однажды был в клубе, в котором все дрочили там, где им вздумается, а еще там было трое парней, которые одновременно сосались с одноногой женщиной. Винсент, ты же ничего подобного в жизни не видел. Ты не знаешь и половины того, что происходит в мире. Групповухи, кожаные фетишисты, зоофилы. По сравнению со всем этим, у мадам Ледук крайне приличное заведение.

— Так где ты их нашел?

— Мне о них рассказал какой-то парень из Ширмэн Филипс. Мадам Ледук просит своих клиентов раздавать визитки всем, кого ее услуги могут заинтересовать.

— Семь молоденьких девчонок, которым едва стукнуло восемнадцать. А одна из них уже полгода как беременна.

— Только не говори, что тебе не понравилось. Ни за что не поверю, что ты не хочешь туда вернуться.

Винсент ничего не ответил, глядя на сверкающие впереди огни делового центра Монреаля. Они казались ненастоящими, будто город был нарисован на горизонте.

Разумеется, он вернулся, причем всего три дня спустя, и на этот раз один. Жара обернулась страшной грозой, и, даже несмотря на то что он припарковал арендованный автомобиль совсем рядом с домом, он успел промокнуть до нитки по пути к парадному входу. Он вытирал лицо платком, когда дверь открылась и на пороге появилась мадам Ледук. На этот раз на ней был шелковый халатик нежного персикового цвета.

— Винсент? Не ожидала увидеть вас так скоро.

— Знаю, мне следовало позвонить, но я не знаю вашего номера.

— И вы не стали спрашивать у Франсуа, потому что не хотите, чтобы он узнал, что вы снова собираетесь сюда?

Винсент неловко пожал плечами.

— Я просто хотел увидеться с Катериной, вот и все. Хотя… с вами я тоже хотел поговорить.

— Тогда вам лучше зайти внутрь, — сказала она под очередной раскат грома, от которого крыша дома задрожала.

Винсент прошел за ней в дом.

— Я беспокоюсь за Катерину, если хотите знать. Не могу выкинуть ее из головы.

— Вы не первый.

— Я к тому, что это неправильно, когда беременная девушка занимается незащищенным сексом с незнакомыми мужчинами. Поймите, она может подцепить что угодно. Подумайте о ребенке.

— Вы тоже занимались с ней сексом.

— Да, я не отрицаю. И из-за этого я чувствую себя еще более виноватым.

— И что вы предлагаете?

— Я предлагаю вам сделку. Позвольте мне увезти Катерину отсюда, чтобы она могла родить в комфорте и безопасности, чтобы поблизости была хорошая клиника. Я позабочусь о том, чтобы вы не понесли убытков. Если вы посчитаете ее потенциальный доход, скажем, на следующие полгода, я смогу заплатить вам авансом.

Мадам Ледук повела его за собой в гостиную. Окна были по-прежнему плотно закрыты, и он едва мог разглядеть ее в темноте.

— Присядьте, — сказала она. — Хотите чаю? Или, может быть, бокал вина?

— Нет, благодарю вас. От вас мне нужно лишь одно: разрешите Катерине уехать со мной.

Мадам Ледук стояла, повернувшись лицом к камину, и Винсент мог видеть лишь неясное отражение ее лица в зеркале, висевшем над ним.

— Боюсь, Винсент, что это невозможно. Ни одна из нас никогда не сможет выйти за пределы этого дома.

— Да почему, черт возьми? Что будет, когда девушки состарятся и станут хуже выглядеть? Будете держать публичный дом, полный пенсионерок — так что ли?

Мадам Ледук выдержала долгую паузу, после чего сказала:

— Если я объясню вам, почему Катерина не может поехать с вами, вы пообещаете мне, что уйдете, никогда не вернетесь и забудете о ней и обо всем, что с ней связано?

— Как я могу давать такие обещания?

— Это все ради ее же блага.

— Слушайте, я не знаю. Я подумаю, ладно? По крайней мере, я готов уйти.

— Хорошо, — сказала мадам Ледук. — Думаю, этого достаточно, — она обернулась и подошла к нему, остановившись так близко, что он мог протянуть руку и дотронуться до ее лица. — Когда-то, в тысяча девятьсот двадцатых годах, здесь была школа, пансион для юных девушек.

— Я видел табличку в коридоре. Пансион Святой Агаты, верно?

— Совершенно верно. Это была довольно известная школа, дипломаты и состоятельные коммерсанты отдавали сюда дочерей на лето, чтобы те научились готовить, шить, ездить верхом и приобрели необходимые социальные навыки.

— Понимаю. Что-то вроде пансиона благородных девиц.

Мадам Ледук кивнула.

— Однажды, июльским днем тысяча девятьсот двадцать четвертого года, несколько девушек со своей учительницей отправились на пикник на Кровавое озеро. Это озеро — очень живописное место, одна из здешних достопримечательностей. Его назвали Кровавым из-за того, что вокруг него растут клены. Осенью листья на деревьях становятся красными и, отражаясь в озере, создают впечатление, будто озеро наполнено кровью. Говорят, это магическое, священное место, настолько пропитанное тайной силой, что даже индейцы не рискнули бы с ним связываться. Так или иначе, девушки отправились туда на пикник, и день выдался просто великолепный. Это был лучший день за всю историю мира. Озеро, деревья, голубое небо — такое голубое, будто сделано из керамики. Учительница встала, оглядела своих девочек и сказала: «Сегодня просто идеальный день. Вот бы мы вечно оставались молодыми! Вот бы этот день длился двадцать четыре года, а не двадцать четыре часа!»

Мадам Ледук стояла, глядя на Винсента, и Винсент ждал продолжения, но она молчала. Через какое-то время он спросил:

— И что было дальше? Она пожелала, чтобы день длился двадцать четыре года. И что?

— Ее желание сбылось.

Последовала еще одна долгая пауза.

— Я не понимаю… — сказал Винсент.

— Все очень просто, — сказала мадам Ледук. — День длился двадцать четыре года. По крайней мере, для всех собравшихся там. Солнце оставалось высоко в небе, и они не замечали, как уходит время. Это было похоже на сон. Когда они, наконец, вернулись в школу, оказалось, что школа давно закрыта, а все их друзья исчезли. Был уже не тысяча девятьсот двадцать четвертый год. Был тысяча девятьсот сорок восьмой.

Она подошла к палисандровому комоду, который стоял в другом конце комнаты, а затем вернулась, держа в руках пожелтевшую газету.

— Вот, — сказала она. — Вот что произошло.

Это был номер вестника Мон-Сен-Мишель. На первой странице крупными буквами шел заголовок: «ПОИСКИ ПРОПАВШИХ ДЕВУШЕК ИЗ ПАНСИОНА СВЯТОЙ АГАТЫ ПРЕКРАЩЕНЫ: девять учениц и их учительница пропали бесследно».

Винсент прочел первый абзац. «В полиции считают, что надежды найти девять девушек из пансиона Святой Агаты и их учительницу, которые три месяца назад отправились на Кровавое озеро, почти нет. Вся территория вокруг озера была тщательно обыскана, и оснований полагать, что они сбежали вместе или решили сыграть злую шутку, также нет. Инспектор королевской конной полиции Рене Трушо назвал инцидент на Кровавом озере “величайшей загадкой в истории канадской полиции”».

Мадам Ледук сказала:

— Они отправились на поиски уже на следующий день, но нас, разумеется, не нашли. Для них мы оставались во вчерашнем дне, мы все еще нежились на траве у озера.

— Это были вы? Вы и ваши девочки?

Мадам Ледук коротко кивнула.

— Мы пережили неповторимый день, такой, какого никогда не было и никогда больше не будет. Но вернувшись сюда, мы обнаружили, что прошла половина нашей жизни. Я до сих пор не понимаю, что с нами произошло и почему так случилось. Я не понимаю, был это дар или проклятие. Но первая часть моего желания тоже сбылась: пока мы находимся внутри этого здания, мы остаемся такими же, какими были в тот день, много лет назад. Словно мое желание выбило нас из общего потока жизни, и я и мои семь девочек оказались вне времени; словно мы прокляты — или наоборот, имеем счастливую возможность, — оставаться здесь вечно.

— Здесь написано, что девочек было девять.

— Да… когда-то их было девять. Двое из них ушли: Сара ушла пять лет назад, и Имоджин — как раз накануне Рождества. Сара хотела потом вернуться, но она уже не выглядела молодой девушкой. Время настигло ее, и она постарела за неделю на сорок лет. А Имоджин прислала мне письмо. Всего две строчки. Желаете прочесть?

Она протянула ему листок бумаги, который так часто разворачивали и снова складывали, что он истрепался на сгибах. Почерк был такой кривой и запутанный, что Винсент с трудом разобрал слова.

Мадам Ледук сказала:

— Похоже, что чем больше проходит времени, тем быстрее мы стареем, если пытаемся покинуть это место. Поэтому… мы решили остаться здесь.

— Не верю, — сказал Винсент. — День не может растянуться на годы. Люди не могут вечно оставаться молодыми. Кого вы пытаетесь провести? Вы просто не хотите, чтобы я забрал у вас Катерину. Вас только одно заботит: деньги, которые она вам приносит. Беременная девочка, как же, лакомый кусочек! Боже, если бы вы действительно заботились о благополучии этих девочек, вы никогда не стали бы предлагать их тела первому попавшемуся извращенцу с тугим кошельком!

— Себя вы к этой категории людей, очевидно, не причисляете, — заметила мадам Ледук.

— Я поддался страсти, и я признаю это. Она очень красива, она соблазнила меня. Но это не значит, что теперь я должен оставить все как есть.

— Винсент… а вам не приходило в голову, что это единственный способ для нас заработать себе на хлеб? Ни одна из нас не может покинуть эти стены, так что же еще нам остается делать? Хоть мы и не стареем, но мы по-прежнему нуждаемся в еде и обязаны платить по счетам.

Винсент рассмеялся, а затем резко умолк. Посмотрев на мадам Ледук, он сказал:

— Знаете, что? Да вы и в самом деле спятили. Если верите в то, что в тысяча девятьсот двадцать четвертом году вы пропали, а теперь не стареете… что ж, у меня нет слов. Я и понятия не имел, с кем связался.

В комнату вошла Катерина, одетая в длинную белую ночную рубашку. Она собрала волосы в пучок и от этого выглядела еще более юной и уязвимой. С момента их встречи прошло всего три дня, но он уже успел забыть, как она очаровательна. Ее взгляд из-под длинных ресниц. Пухлые губы. Грудь под свежевыглаженной хлопковой тканью.

Мадам Ледук взяла ее за руку.

— Мистер Джеффрис хотел забрать тебя с собой, Катерина. Мне пришлось объяснить ему, почему это невозможно.

— И я, конечно, поверил каждому вашему слову, — съязвил Винсент. — О каком-то пикнике на Кровавом озере. Вы что, всегда с собой на пикники таскаете запас бутербродов на двадцать четыре года вперед?

Мадам Ледук сказала:

— Катерина, почему бы тебе не поговорить с Винсентом наедине, в твоей комнате? Думаю, он и сам этого хочет.

Не сказав ни слова, Катерина взяла его за руку и повела по коридору. Она открыла дверь, и он вошел внутрь.

— Я просто хочу поговорить, — сказал он.

— То есть, я тебя больше не привлекаю?

— Я пришел убедить тебя покинуть это место. Я хочу, чтобы ты позаботилась о своем ребенке.

Катерина отошла от него на пару шагов, а затем покружилась, стащила ночную рубашку через голову и осталась перед ним обнаженной.

— Ну, скажи теперь, что я больше тебе не нравлюсь.

— Катерина, я так больше не могу. Я нашел тебе квартиру. Она небольшая, но хозяйка о тебе позаботится, а в двух кварталах есть хорошая клиника.

Катерина подошла к нему, на ее лице появилась ее обычная мечтательная улыбка. Соски были твердыми и выпуклыми; она прижалась тугим округлым животом к его стремительно набухающему члену.

— Ну вот, — сказала она. — Все-таки я тебе еще нравлюсь.

— Ты мне не просто нравишься, Катерина.

— Так докажи, — поддразнивала она. Она расстегнула молнию на его брюках и вытащила наружу член.

— Не надо, — он пытался сопротивляться, но она так умело сжала его несколько раз, что он не мог сдерживаться.

Он наблюдал за тем, как она опустилась перед ним на колени, закрыла глаза и обхватила его член пухлыми губами. Она взяла его глубже, и на щеках у нее появились ямочки; она ласкала его теплым мягким языком. Он запускал пальцы ей в волосы, касался ее ушей и чувствовал такую слабость и в то же время такое блаженство, что решил: она должна принадлежать только ему. Он воспитает и ее саму, и ее ребенка. Он будет заботиться о ней, защищать ее, и ночи напролет будет любить ее.

Его сперма жемчужинами поблескивала на ее волосах. Катерина подняла на него взгляд и улыбнулась. На улице гремела гроза, ветер бил в стекла.

— Ты хочешь жить со мной? — спросил он.

Она играла рукой с его обмякшим членом.

— Конечно… если бы у меня была такая возможность.

— Тогда позволь мне забрать тебя отсюда. Завтра вечером я приеду за тобой, хорошо?

Она протянула ему руку, и он помог ей встать на ноги.

— Если бы только это было возможно, — повторила она и просто поцеловала его в губы.

— Ты свихнулся, — сказал Боубей. — Ты вообще представляешь, чем грозит похищение человека?

— Она сама этого хочет, — возразил Винсент. — Она сказала, что хотела бы жить со мной, если бы я забрал ее оттуда.

— Эти девицы скажут тебе что угодно, если видят, что ты хочешь это услышать. Они за это получают деньги.

— Катерина не такая.

— Знаешь, в чем ее единственное отличие? У нее пирожок в духовке.

— Франсуа, если ты не хочешь мне помочь, то я сделаю все сам.

— Ты все-таки свихнулся.

Они подъехали к дому. Винсент сказал Боубею, что хочет провести еще один вечер с мадам Ледук и ее девочками и даже готов заплатить за них обоих, и только подъезжая к борделю, раскрыл ему свой истинный план и признался, что хочет забрать Катерину.

— А что, если Виолетта сказала тебе правду насчет того озера?

— Ох, Франсуа, прекрати. Вернись в реальность. Бордель с бессмертными школьницами?

— Ну… когда ты так говоришь, звучит не очень правдоподобно.

Они постучали в дверь, и им открыла мадам Ледук, одетая в алый шелковый халат.

— Так-так-так, — сказала она, впуская их внутрь. — Как пчелы на мед, да, Винсент? Не можете устоять?

Винсент виновато пожал плечами.

Все девочки были в гостиной, Минетта играла Брамса на фортепиано. Когда вошли Винсент и Боубей, они встали и подбежали к ним, целуя их в знак приветствия и поглаживая по волосам. Одна лишь Катерина не сдвинулась с места, и Винсент намеренно не смотрел в ее сторону.

— Кого ты выберешь сегодня, Франсуа? — спросила мадам Ледук.

Боубей оглядел комнату. Наткнувшись взглядом на Винсента, он сказал:

— Тебя, Виолетта. Сегодня я хочу тебя.

Чуть позже, после шампанского, Боубей с Виолеттой поднялись наверх под хихиканье, хлопки и одобряющий свист девушек. Как только они ушли, Винсент подошел к Катерине и взял ее за руку.

— Теперь наша очередь, — сказал он.

Они вышли из гостиной и пошли по коридору, и все это время он крепко держал ее за руку. Вдруг, проходя мимо парадного входа, он одернул ее и сказал:

— Пора! Ну же, Катерина, это наш шанс!

Катерина попыталась вывернуться:

— Нет! — вскрикнула она. — Что ты делаешь! — но Винсент повернул дверную ручку, широко распахнул дверь и вытащил Катерину на крыльцо.

— Нет! — кричала она. — Нет, Винсент, я не могу!

Она подогнула колени и опустилась на пол, но Винсент наклонился и поднял ее.

— Нет! — визжала она. — Мне нельзя! Нельзя! Винсент, ты меня убьешь!

Она хватала его за волосы, пыталась расцарапать ему лицо, но боль только сильнее раззадоривала его. Он вытащил ее на улицу и поволок к припаркованной машине. Открыв дверь со стороны водителя, затолкал ее в салон и посадил на пассажирское место. Затем сел в машину сам, завел двигатель и под свист шин помчался прочь от дома.

— Вернись назад! — кричала она, хватаясь за руль. — Нам надо вернуться!

— Послушай! — прикрикнул он на нее. — Что бы там ни наплела тебе Виолетта, знай: это полная чушь! Она придумала все это, чтобы напугать тебя, чтобы ты не могла уйти! Так что прекрати думать о ней, подумай лучше о себе и своем малыше.

— Назад! — стонала Катерина. — Боже мой, за что мне это? Боже, прошу тебя, не надо! Боже, Винсент, верни меня назад!

— Да замолчи же ты, наконец! Замолчи и пристегни ремень. Если ты не думаешь о безопасности ребенка, я буду думать об этом за тебя.

— Отвези меня обратно! Обратно! Я не могу поехать с тобой, Винсент! Не могу!

Она снова толкнула его, попыталась дернуть за ухо, и машину едва не занесло. Но в итоге он сумел обездвижить ее, схватив правой рукой оба ее запястья. Она прекратила попытки ударить его, повернулась на сидении и тихонько заплакала.

К тому времени, как они въехали в Монреаль, она уже спала. Он припарковал автомобиль перед жилым домом и заглушил двигатель. Посмотрел на нее и откинул ей волосы со лба. Она была так прекрасна, что ему с трудом верилось, что она настоящая. Он взял ее на руки и занес в подъезд. В этот поздний час ярко освещенный холл был безлюден. Он зашел в лифт и к тому моменту, как они поднялись на шестой этаж, уже чувствовал усталость.

Он открыл дверь и занес ее в квартиру. Квартира была самая обыкновенная: обставленная мебелью, с двумя спальнями, ванной и маленькой кухней. Днем из окна открывался прекрасный вид на Ривьер-де-Прери, частично скрытый другими жилыми домами. Он отнес ее в спальню и уложил в кровать. На белом изголовье висела до смешного нелепая картина, изображающая осенний лес.

Он сел рядом и взял ее за руку.

— Катерина, — сказал он. — Катерина, проснись. Вот мы и приехали, милая. Мы сбежали.

Она моргнула и открыла глаза. В ее взгляде читалось непонимание, постепенно перерастающее в неподдельный ужас. Она села и огляделась.

— Боже мой, — сказала она. — Боже мой, нет, этого не может быть.

— Успокойся, все не так уж плохо. Поставим здесь пару комнатных растений, поменяем обивку на мебели.

Но Катерина не обращала на его слова ни малейшего внимания. Она встала с постели и подошла к туалетному столику с зеркалом.

— Боже мой, — повторяла она.

Винсент встал за ее спиной, наблюдая за тем, как она разглядывает свое лицо.

— Катерина, с тобой ничего не случится. Все, что тебе говорила Виолетта… это лишь для того, чтобы запугать тебя.

— Но я там была. Я была на Кровавом озере в тысяча девятьсот двадцать четвертом году.

— Это невозможно. Этого просто не могло быть. Не знаю, как Виолетте это удалось, наверно, она промыла вам мозги. Но день не может тянуться двадцать четыре года, и никто не может оставаться вечно молодым.

— Ты должен отвезти меня назад. Я умоляю тебя, Винсент. Ради моего ребенка!

— Хочешь вернуться? Куда, в бордель? Хочешь снова стать шлюхой? Отсасывать у мужиков, раздвигать ноги перед каждым, кто готов за это заплатить?

— Какое тебе дело? Ты поэтому меня увез? Хочешь, чтобы я раздвигала ноги перед тобой бесплатно?

— Ради всего святого, Катерина, я увез тебя, потому что я люблю тебя.

Только после этих слов она отвела взгляд от отражения в зеркале. На ее лице застыло такое выражение, какого он прежде не видел ни у одной девушки. Она словно воткнула в него огромный нож, который пронзил его насквозь.

Время было к полуночи. Он спросил, не голодна ли она, но она отказалась и от еды, и от питья. Он включил телевизор в гостиной, но не нашел ничего интересного: только лакросс и старый фильм с Эрролом Флинном. Катерина осталась в спальне, сидела и молча смотрела на стену. Наконец, он подошел к ней и сел рядом.

— Послушай, — сказал он. — Возможно, я совершил ошибку.

Она посмотрела на него, вид у нее был очень бледный и усталый.

— Если хочешь, я отвезу тебя назад. Я просто думал, что делаю доброе дело, вот и все. Давай ляжем спать, а рано утром я отвезу тебя.

Она ничего не ответила, только закрыла глаза.

— Прости, — сказал он. — Прости за то, что полюбил тебя. Прости, что во мне остались человеческие чувства. Что я должен был делать?

До полуночи он смотрел телевизор, а затем разделся и лег в постель рядом с ней. Она тихо посапывала в подушку. Он протянул руку и дотронулся до ее плеча, положил ладонь ей на грудь. Затем провел рукой по круглому животу. Он чувствовал, как там шевелится ребенок, будто кто-то замешивает тесто.

До 3:40 он ворочался в постели. Иногда он засыпал, и тогда ему снилось, будто в других комнатах кто-то разговаривает и смеется. Он проснулся с сильной эрекцией и снова потянулся к Катерине. Она по-прежнему спокойно посапывала. Он погладил ее грудь сквозь ткань ночной рубашки, а затем раздвинул ей ноги и лег сверху. Наверно, трахать спящую было неправильно, но он не мог устоять. Было темно, и она была совсем сухая, но он смочил пальцы слюной и смазал кончик члена, а затем резко вошел в нее и начал ритмично двигаться, погружаясь так глубоко, как только было возможно.

Она проснулась. Он почувствовал это. Но он вот-вот готов был кончить и не мог остановиться, поэтому продолжал трахать ее, все жестче и грубее. Он слышал, как тяжело она дышит, и думал: отлично, ей тоже нравится. Он сказал:

— Да, детка, ты великолепна. Ну же, сладкая, ты просто прелесть.

И тут она закричала. Это был пронзительный, булькающий крик, она забрызгала ему слюной все лицо. Испугавшись, он сел, чувствуя, как по спине пробежали мурашки, она закричала снова. Он нащупал выключатель настольной лампы, но, включая, уронил лампу на пол, и открывшееся зрелище, освещенное под таким углом, казалось еще более ужасающим.

Перед ним, раскинув ноги, лежала ссохшаяся старуха. На ее голове клочьями торчали редкие седые волосы. Глаза впали глубоко в глазницы, иссушенные губы были туго натянуты на беззубые десны. Единственное, что выдавало в ней Катерину, — это ее огромный круглый живот.

— Господи, прошептал Винсент. — Господи, пусть это окажется страшным сном.

Старуха снова закричала, но из ее груди вырвался лишь хрип. Она подняла костлявую руку и слабо уцепилась за плечо Винсента, но тот оттолкнул ее. Она умирала прямо на его глазах. Под кожей на ее лице все явственней проступал череп, грудь сморщивалась. Кожа на ключицах разорвалась, обнажив кости, подбородок упал на грудь.

— Катерина! — Винсента трясло. — Катерина!

Он приподнял ее голову, но та оторвалась и покатилась на подушку. Катерина была мертва. Винсент соскочил с кровати, вытирая руки о простыни. Он так дрожал, что ему пришлось опереться на стену, чтобы не упасть.

И вдруг он подумал: «А ребенок? А как же ребенок? Катерина мертва, но вдруг удастся спасти ребенка!»

На секунду он задумался о том, чтобы вызвать скорую — но как, черт возьми, объяснить врачам, что в его постели делает мертвая старуха — мертвая беременная старуха? Он осторожно подошел к ней и убедился, что ребенок все еще шевелится внутри. Но как долго он сможет так жить?

Винсент направился на кухню, открыл ящик и достал большой разделочный нож. Вернувшись в спальню, подошел к Катерине, лицо которой стало совсем серым. Он уже почти готов был бросить все как есть, но снова заметил движение внутри живота и понял, что обязан дать ребенку шанс.

Он приставил острие ножа к ее сморщенной коже прямо над лобковой костью, а затем осторожно надавил, разрезая мышцы, пока не почувствовал что-то мягкое. Он опасался, что случайно заденет ребенка, но продолжал разрезать живот. Ее плоть была такой старой, сухой и увядшей, что больше напоминала гнилую мешковину. Наконец, он разрезал живот и потянул два куска плоти в стороны, обнажив матку.

Дрожа и обливаясь потом, он вырезал из ее утробы младенца. Сначала появилась ножка, затем ручка. Каким-то чудом ребенок оказался жив. Он был скользкий, фиолетовый, и от него исходил сильный запах околоплодной жидкости. Винсент перевернул ребенка так, чтобы можно было перерезать пуповину, а затем поднял его обеими руками. Младенец был такой крошечный, такой хрупкий. Девочка. Зажмурившись, она сжимала и разжимала кулачки. Она засопела, а затем пару раз едва слышно вскрикнула.

Винсент был очарован. Он разрыдался. Слезы бежали по его щекам, стекали с подбородка. Он не мог понять, что произошло с Катериной, но понимал, что только что спас жизнь ребенку. Он прошел через всю комнату, положил ее на диван, а сам ушел в ванную за полотенцами.

На рассвете под проливным дождем он уже на всей скорости несся к Мон-Сен-Мишель. Время от времени стрелка спидометра переходила за отметку сто десять километров в час. Он добрался до места к одиннадцати часам дня. Подбежал к крыльцу, перепрыгнул через ступеньки и принялся бешено колотить в дверь.

Вышла мадам Ледук, а за ее спиной показался Боубей.

— Вы вернулись, — сказала она. — Я поражена, что вам хватило на это смелости.

— Что ж… Думаю, у меня не оставалось другого выбора.

— Что с Катериной?

Он опустил голову.

— Вы не солгали мне. Катерины больше нет. Но мне удалось спасти ее дочь. Я хотел привезти ее сюда, пока не стало слишком поздно.

Он подошел к машине и открыл дверь. С нерешительным видом, будто бы никогда прежде она не стояла под дождем, будто никогда раньше лучи солнца не слепили ей глаза, из машины вышла молодая девушка — босая, завернутая лишь в зеленое полотенце. Винсент взял ее за руку и повел к дому. Виолетта и Боубей молча наблюдали за тем, как они поднимаются по ступенькам. Девушке на вид было семнадцать или восемнадцать лет, у нее были длинные темные волосы, как у Катерины, и она была почти так же красива, только черты лица были чуть более резкими.

— Вот, — сказал Винсент, подводя ее к двери. — Здесь ты будешь в безопасности.

На глазах мадам Ледук блеснули слезы.

— Я так раскаиваюсь в своем желании, — сказала она Винсенту.

— Что ж, — ответил он. — Все мы иногда в чем-то раскаиваемся.

Они поехали прочь от дома. Небо начинало проясняться. Боубей сказал:

— Куда мы? Монреаль в другой стороне.

Винсент протянул ему сложенную карту.

— Кровавое озеро, — сказал он. — Мне нужно сделать еще кое-то.

В лесу он выкопал неглубокую могилу и положил в нее истлевшее тело Катерины. Он засыпал ее лицо землей и листьями.

— Прости меня, — все, что он смог сказать. После этого он подошел к озеру, в зеркальной поверхности которого отражалось чистое голубое небо.

— Они пришли сюда и загадали желание, — сказал он Боубею. — Господи, они и подумать не могли, что все так обернется.

— Я вот хочу новый «Мерседес», — сказал Боубей.

— А я просто хочу просыпаться каждую ночь, и видеть, что Катерина лежит рядом со мной.

— Можешь вернуться к Виолетте и попробовать закрутить с ее дочкой.

— Забудь. Она мне как дочь. Она родилась на моих глазах. И выросла на моих глазах.

— За три часа? Это еще не значит быть отцом.

— Все равно, это было что-то невероятное. Она становилась все старше и старше, будто в ускоренной съемке.

— Да, конечно.

— Так и было, клянусь.

— Конечно.

Они сели в автомобиль и уехали, а Кровавое озеро осталось таким же спокойным, каким было всегда.

Шесть недель спустя, Боубей позвонил Винсенту и сказал, что ему дали повышение и компания предоставила ему служебный автомобиль: новенький 5OOSL цвета «металлик». После этого Винсент просыпался по два-три раза каждую ночь и ощупывал вторую половину кровати, чтобы убедиться, что она по-прежнему пуста.

Перевод Анны Домниной