Диссидент-4: Да не судимы будете

Глава 9 «Очень честный парень»

Понедельник уже лет пять начинался не в субботу, а в пятницу — шестидневную рабочую неделю сменила обычная пятидневка. Поэтому в управлении было пустовато, хотя дежурные и охрана находились на положенных местах и смотрели на меня, как на идиота. Но я старался не обращать на их взгляды внимания, а спокойно добрался до своего кабинета, где смог воспользоваться машинкой и перепечатать вчерашний черновик. Я даже зарегистрировал его в первом отделе, после чего отправился к начальству.

Бобков уже был на месте. Он сидел на своем кресле и смотрел на меня так, словно я украл подарок, который ему преподнесли на день рождения, и категорически отказывался его возвращать. Мой рапорт он прочитал, но там и читать-то было нечего — три абзаца по паре предложений в каждом, которых мне хватило, чтобы очень кратко, но по существу, изложить собственное видение того, что произошло вчера в театре на Таганке.

Моя версия событий выглядела очень травоядно. Да, мы с Валентином заехали в театр, но по моей просьбе; он напросился со мной лишь потому, что ни разу там не был и хотел посмотреть. Нет, бить Высоцкого я не планировал и не бил, до рукоприкладства дело вообще не дошло, я лишь хотел вежливо попросить его не приставать к моей жене. Да, вежливо не получилось, но Высоцкий сам в этом виноват — видимо, нарушил какой-то из запретов Юрия Петровича Любимова, какой именно — не знаю, это лишь предположение. Нет, сразу после общения с Высоцким мы с Валентином покинули театр и больше туда не возвращались, и что там происходило после нас — не в курсе.

Сейчас этот рапорт лежал в стороне, но так, чтобы я не смог его быстро схватить и, допустим, сожрать. Мне почему-то казалось, что Бобков всерьез опасается именно такого развития ситуации. Он пока никаких вопросов мне не задавал, ну и я мудро хранил молчание, дожидаясь, когда начальство сделает первый ход.

— Вот именно так всё и было? — Бобков подвинул листок с рапортом так, чтобы он находился у него перед глазами, но сам смотрел на меня.

— Именно так, товарищ генерал, — подтвердил я.

— Товарищ генерал? — деланно удивился он. — Раньше ты называл меня по имени-отчеству.

— Ситуация иная, товарищ генерал, — не сдавался я.

— И чем же она отличается от того, что было раньше?

— Мы с вами общаемся официально, товарищ генерал. Вас устраивает мой рапорт или мне нужно его как-то дополнить?

Бобков тяжело вздохнул.

— Дополнить… в первую очередь вы, Виктор, не должны были допускать, чтобы возникла необходимость в написании этого рапорта, — наставительно произнес он. — И во вторую очередь — тоже. Не допускать! И в третью, и в четвертую. Ну а сейчас… чем ты хочешь его дополнить?

— Чем прикажете, товарищ генерал! — четко ответил я.

Самым сложным в этот момент было не улыбнуться.

— Виктор! С каких пор ты стал таким солдафоном? В твоей характеристике ни о чем подобном даже не упоминается! Неужели те, кто их тебе давал, могли ошибиться?

— Не могу знать, товарищ…

— Прекрати! — Бобков резко стукнул ладонью по столу, и я благоразумно заткнулся.

Доводить начальство до каления нужно в определенной степени, не переступая той грани, за которой оно превращается в разъяренных зверей.

С минуту мы смотрели друг на друга.

— Начнем с начала, Виктор, — спокойным тоном сказал он. — И без «товарищей генералов», будь так любезен.

— Так точно, Филипп Денисович, — послушно согласился я.

И заслужил ещё один взгляд, который намекал, что я всё ещё нахожусь под подозрением в краже подарка.

— Так-то лучше, — сказал Бобков. — Итак, что мы имеем? А имеем мы следующее. На тебя поступила жалоба в ЦК КПСС. В этой жалобе сказано, что два сотрудника Комитета государственной безопасности ворвались в помещение московского театра драмы и комедии, сорвали репетицию, нанесли множественные побои одному из ведущих артистов труппы, то есть Владимиру Семеновичу Высоцкому. Напоследок эти сотрудники повалили вышеупомянутого Высоцкого на пол и били его ногами, из-за чего вышеупомянутый Высоцкий обратился в больницу, где врачи подтвердили временную нетрудоспособность артиста, из-за чего премьерный спектакль сезона 1972−73 годов оказался под угрозой срыва. Это я цитирую, если что. По памяти, но на память я ещё не жаловался. И вот теперь я получаю твою писульку, которую ты по какому-то недоразумению называешь рапортом, где нет ни побоев, нанесенных артисту Высоцкому, и ни словом не упомянуто пинание артиста Высоцкого ногами. И как я должен это понимать?

Я пожал плечами и ответил:

— Можно предположить, что человек, написавший заявление в ЦК КПСС, врёт. Когда мы уходили, Высоцкий и правда сидел на полу, но в этой позе он оказался сам, по собственной воле.

Эпизод с Валентином, который уложил Высоцкого мордой в ковролин, я решил опустить. Тот и так действовал достаточно мягко, а если удастся отбиться от «множественных побоев» и «Пинания ногами», то на всё остальное никто и смотреть не будет.

— Шутишь? — Бобков чуть прищурился. — Это хорошо, что у тебя хорошее настроение. Вот только, мне кажется, ты не до конца осознаешь, в какие неприятности попал.

— Почему же, осознаю, — я отвел взгляд и посмотрел в окно, из которого был виден памятник Дзержинскому. — Только я вины за собой не чувствую.

— А это не важно, чувствуешь ты что-то или нет, — наставительно произнес Бобков. — Ответ всё равно придется держать.

— В том-то и дело, товарищ генерал, — я всё-таки улыбнулся. — После возвращения из Сум мне пришлось разбираться с полусотней анонимок, которые на меня настрочила одна завзятая театралка… вы её знаете, думаю, полковник Денисов вам говорил о том случае…

Бобков хмуро кивнул.

— Да, говорил, — подтвердил он. — И спасибо, что не подвел Элеонору под статью о клевете… сам знаешь, почему она такая…

— Знаю, поэтому и оставил это всё внутри Комитета, Филипп Денисович. А теперь ещё одна… известно, кто написал жалобу?

Он покачал головой, давая понять, что я задал неправильный вопрос. И то верно — не стоит нам знать фамилии людей, что пишут на нас жалобы в ЦК. Но я лишь собрался, чтобы настаивать на ответе.

В этот момент дверь в кабинет чуть скрипнула, открываясь, мы оба посмотрели в ту сторону — и синхронно вскочили, вытянувшись в по стойке «смирно».

— Здравствуйте, товарищи, — мягко сказал Андропов. — Вижу, у вас совещание по вчерашней жалобе? Позвольте мне присоединиться? Прошу садиться.

— Виктор, поправьте меня, если я не прав, но ваш прежний начальник должен был провести с вами беседу и предупредить от вмешательства в дела театра на Таганке. Была ли эта беседа?

Андропов решил поиграть в демократию. Он отказался от кресла Бобкова, которое тот предлагал ему, на мой взгляд, излишне настойчиво, и уселся на один из стульев для посетителей. Впрочем, для человека, который не так давно перекусывал в насквозь рабочей столовой это, видимо, было в порядке вещей. Вот только теперь он сидел напротив меня и сверлил меня газами из-за очков в тяжелой оправе. И я не мог отвести взгляд — это могло быть расценено как попытка скрыть что-то. Приходилось держаться.

— Так точно, Юрий Владимирович, полковник Денисов говорил мне об этом, — подтвердил я. — Только с тех пор утекло много воды…

— И вы решили, что тот запрет больше на вас не распространяется? — Андропов нехорошо прищурился.

— Не совсем, — поправил я председателя Комитета. — Дело в том, что с некоторого времени я женат на одной из актрис театра на Таганке.

Андропов недоуменно посмотрел на Бобкова, тот ответил таким же недоуменным взглядом.

— Юрий Владимирович, я и не знал…

— Филипп Денисович, это не ваша ошибка, — Андропов чуть улыбнулся. — Виктор, вы скрыли такое изменение вашего семейного положения от коллег?

— Нет, не скрывал. Кто-то знает… полковник Денисов, один из сотрудников, с которым мы долго работали вместе — он был свидетелем на нашей свадьбе. В личное дело все изменения внесены. Но объявления на проходной я не вешал и по кабинетам управления весть не разносил. Возможно, если бы я остался в Москве, там бы знали, но здесь… здесь у меня не так много знакомых… пока.

— Понимаю, — кивнул Андропов. — Что ж, будем считать это нашей недоработкой. Что вчера произошло в театре на Таганке?

— Мне доложить подробно или кратко?

— С необходимыми для понимания деталями.

Я мысленно вздохнул и снова выложил примерно то, что написал в рапорте.

Некоторое время Андропов обдумывал услышанное, потом кивнул.

— А артист Высоцкий приставал к вашей жене?

— Да, Юрий Владимирович, — подтвердил я. — Накануне он заявился домой к её родителям, где она в то время находилась, и требовал вернуться к нему.

Я снова заслужил два недоуменных взгляда.

— Виктор, я просил, чтобы в твоем рассказе были детали, необходимые для понимания ситуации. Расскажи всю историю.

Я снова вздохнул про себя и выложил всё — как увел любовницу у Высоцкого, как она с ним поругалась и приехала ко мне в Сумы, как мы нашли общий язык, и как она согласилась стать моей женой.

Андропов снял очки и потер глаза.

— Интересной жизнью живут офицеры КГБ, вы не находите, Филипп Денисович? — спросил он.

— Да, соглашусь, — кивнул Бобков. — Такое у нас, кажется, впервые.

— Нет, думаю, было что-то подобное, но задолго до нас, — сказал Андропов. — В последние годы я такого и в самом деле не вспомню. Предатели были, перебежчики… даже писатели заводились, но такой талант к разрушению вижу впервые.

Они даже посмеялись.

— Удивлены, Виктор? — снова посмотрел на меня Андропов. — А вы ни разу не задавались вопросом, как в нашей стране может существовать такой театр, как Таганка? Почему Юрия Петровича ещё не уволили с волчьим билетом, а актеров не разогнали?

Я сделал над собой усилие и изобразил ничего не понимающего балбеса.

— Не понимаю, Юрий Владимирович, — твердо сказал я. — За что же их разгонять? Играть они умеют, билетов на их спектакли не достать, постоянные аншлаги, наверное, и финансовые показатели в полном порядке… за такое, на мой взгляд, хвалить надо, а не наказывать.

Андропов опять улыбнулся.

— Виктор, не делай вид, что ты глупее, чем есть на самом деле, я всё равно не поверю. И товарищ Бобков не поверит, это я вам гарантирую. Вы же были на их «Гамлете»? — я кивнул. — Вспомните, как они декламируют в зал — «Прогнило что-то в Датском королевстве». И скажите, это они из-за Дании тысячелетней давности переживают, или же едва ли не прямым текстом говорят, что всё прогнило в Советском Союзе? Это Эзопов язык, они им владеют в совершенстве. Самые острые высказывания, конечно, купируются силами министерства культуры, но кое-что приходится и разрешать. «Гамлета», «Галилея», «Пугачева»… эти их инсценировки по стихотворениям Вознесенского… Как вы думаете, зачем всё это?

— Чтобы вокруг этого театра объединились те, кто недоволен советской властью? — выдал я популярную теорию из моего будущего.

Но Андропов посмотрел на меня с легким осуждением.

— Разумеется, нет, нам не нужны никакие объединения, тем более с такой идеологией, — безжалостно сказал он. — Но нужен предохранительный клапан. Как в паровой машине — если такой клапан не включить в схему, рано или поздно машинист не заметит, что давление превышено и произойдет взрыв. Первоначально была идея сделать такой клапан из театра «Современник», но те люди оказались… недостаточно смелыми. А Юрий Петрович — человек нужного калибра, особенно с поддержкой извне. Ну а актеры… актеры это как раз заслуга Юрия Петровича, он умеет подбирать кадры, которые будут работать на его идею. Высоцкий в их числе. Этот театр — такой клапан, который стравливает избыточное давление. А всё остальное, что этому процессу сопутствует… всё остальные мы аккуратно контролируем. Но никто не мог предположить, что появитесь вы — человек из ниоткуда. Человек, который влезет в очень хорошо настроенную схему и начнет вносить в неё собственные изменения. Вчера был не только звонок из ЦК… вчера я также получил несколько жалоб от сотрудников, которые заняты этим театром. Они не знают, что делать — вы за десять минут разрушили всё, что тщательно выстраивалось несколько лет. Может, посоветуете что? А, Виктор?

Всё это я выслушивал с возрастающим недоумением. И когда Андропов задал свой вопрос, я не выдержал и спросил:

— Юрий Владимирович, вы же пошутили сейчас?

Идея канализации протестов против действующей власти существует примерно столько, сколько в человеческом обществе имеется та самая власть. Оппоненты найдутся у любого правителя, и редкий дурак будет ждать, когда придут решительно настроенные люди, которые выкинут его с теплого местечка. Можно, конечно, окружить себя кольцом телохранителей, но ещё история с преторианской гвардией в Древнем Риме показала, что этот метод срабатывается не всегда. Да и более близкая к нашим реалиям история России XVIII века прямо намекает — гвардия может не только защищать, но и совсем наоборот.

В общем, в какой-то момент до власть предержащих дошло, что надо бы протестом управлять. Не в открытую, разумеется, а тайно, исподтишка, с помощью различных секретных служб. Тоже не самый безопасный вариант, но так уж исторически сложилось, что главы и сотрудники этих самых секретных служб при смене власти идут на плаху в числе первых, а потому стараются сохранить статус кво и за страх, и за совесть. И если они держат руку на пульсе настроений общества, ни один заговор против нынешнего монарха — как бы он ни назывался — не ускользнет от их внимания. Ну а дальше дело техники, можно сразу пришибить наиболее одиозных заговорщиков, а можно с ними поиграть, чтобы собрать урожай побольше.

Так что, в принципе, ничего плохого в этой игре с Таганкой не было. Недовольные политикой партии и правительства собираются вокруг либерального театра, специально обученные люди берут их на карандаш, проводят работу, и когда вся жирная рыба выловлена, проект закрывается, а его место занимает что-то другое. Например, какой-нибудь музей чего-нибудь современного или ленинградский рок-клуб, если не слишком далеко уходить от искусства.

Но театр на Таганке не был похож на разработанную спецслужбами — в данном случае Комитетом — ловушку для инакомыслящих. Этот театр не только казался местом объединения для тех, кто недоволен советской властью, но и был им. Старые большевики вроде Гришина или Полянского это видели очень хорошо, но ничего не могли поделать. Любые попытки помешать Любимову и компании кричать про прогнившее Датское королевство натыкались на жалобы нужным людям, которые мягко советовали недовольным не лезть в оперативные игры КГБ. То же самое происходило, если в эти игры влезал любой человек со стороны — вроде меня.

В итоге Таганка выполняла совсем не ту функцию, которую ей предназначали. Она не канализировала протест, не помогала преторианцам власти бороться с инакомыслием. Этот театр лишь подпитывал веру недовольных в то, что советская власть когда-нибудь рухнет — например, когда наберется достаточно много «гамлетов», их услышит простой народ, который возьмется за вилы и начнет жечь господские дома.

И мне было интересно, почему этого не видит Андропов.

Председателя КГБ мой вопрос явно задел. Я не исключал, что он втайне гордился тем, что создал в центре Москвы такой мощный рассадник диссидентства, правда, и не был уверен, что эту операцию придумал именно он. Бобков слушал наш разговор очень внимательно, так что это мог быть его замысел. Возможно, его и поставили на свежесозданную «Пятку» после того, как прозвучало предложение дать некоторым актерам побольше воли. По времени всё сходилось — Пятое управление было создано в 1967-м, и именно тогда акции театра на Таганке резко пошли в гору.

— Почему ты уверен, что я могу шутить в таком вопросе? — Андропов как-то резко перешел на «ты», и у меня немного похолодела спина.

Но сдаваться в этой ситуации было глупо. К тому же мы вместе с ним пили компот в безымянной столовой, и в моих глазах его образ железного председателя уже не выглядел так грозно. Он был обычным человеком со своими слабостями и своими предпочтениями.

— Юрий Владимирович, какая цель операции с театром на Таганке? — спросил я.

Он недовольно посмотрел на меня, потом перевел взгляд на Бобкова и кивнул — мол, объясни недоумку.

— Виктор, ты, видимо, недостаточно внимательно слушал Юрия Владимировича, — сказал тот. — Нужен символ, если угодно — огонек, на который будут лететь те, кто может нас заинтересовать. И этот символ был создан.

— Филипп Денисович, может, я покажусь грубым, но ваш ответ вызывает следующий вопрос… И много таких, залетевших на огонек Таганки, смог поймать Комитет?

— Почему обязательно поймать? — Бобков явно оскорбился. — Они же не обязательно уже совершили какое-то правонарушение, как, например, диссиденты, которыми ты сейчас занимаешься. Но потенциально… поэтому чаще всё ограничивается профилактической беседой, человека берут на заметку, он… перестает быть потенциальным врагом, а становится полезным членом общества.

— Или же этот человек становится более осторожным, чтобы больше не попадаться, — безжалостно поправил я. — И всё же — какова эффективность этой ловушки для потенциальных антисоветчиков? Сколько на неё потрачено сил, сколько врагов было поймано, сколько посажено, а сколько отпущено после беседы? Филипп Денисович, вы же наверняка владеете этой статистикой.

В поисках поддержки я оглянулся на Андропова, но тот на нас не смотрел — снял очки, и его взгляд был устремлен куда-то в пространство. Я очень надеялся, что эта поза свидетельствовала о том, что председатель наконец задумался о том, чем занималось одно из управлений вверенного ему Комитета последние пять лет.

— Эти данные секретны, Виктор, — укоризненно сказал Бобков.

— А я и не требуют точных цифр, — парировал я. — Этой эффективности достаточно, чтобы оправдать существование такого рассадника антисоветских настроений, каким является Таганка?

— Хватит! Хватит! Виктор! Остановись!

Андропов вернул очки на место и решил вмешаться в наш спор.

— Так точно, Юрий Владимирович, — я покорно склонил голову.

— Хорошо, что «так точно», — сказал он. — Что тебе не нравится в этой операции?

Я пару секунд поколебался и уточнил:

— Кроме того, что театр всё больше и больше скатывается в антисоветчину?

— Да, — Андропов оставался очень серьезным.

— То, что Таганка становится театром одного актера, — сказал я. — Фамилия этого актера — Владимир Высоцкий. Многие зрители ходят на него, уже сейчас среди мужчин-актеров равноценной фигуры просто нет. Среди актрис можно назвать Зинаиду Славину или Аллу Демидову, но я могу смело спрогнозировать, что со временем Юрий Петрович будет всё больше и больше переходить на мужские спектакли. Может, поставит что-то провокационное, где вообще неважно, кто именно выходит на сцену. Но от Высоцкого на сцене он отказаться не сможет.

Мне легко было делать эти прогнозы. Таганка второй половины семидесятых — это театр, чуть ли не целиком заточенный под удовлетворение амбиций Высоцкого. И пусть его не было, например, в «Мастере и Маргарите», но там всё затмевалось голой спиной Нины Шацкой, а исполнители ролей Мастера и Воланда вообще не оставили каких-то следов в истории. [1]

Андропов вопросительно посмотрел на Бобкова и снова на меня:

— Мне доложили, что Любимов уволил Высоцкого? Меня неправильно информировали?

— Юрий Владимирович, приказ так и не был оформлен, — поспешил вмешаться Бобков. — Высоцкий остается актером театра. Там, правда…

— Что?

— Он снова ушел в запой… — убитым голосом доложил Бобков. — Вчера, вечером. Так что сегодня его на сцене не будет, а у них первый спектакль сезона.

Он осуждающе посмотрел на меня, словно это я был виноват в том, что Высоцкий все свои печали заливал алкоголем.

— То есть ещё ничего не решено? — уточнил Андропов.

— Нет, Юрий Владимирович.

— Хорошо, Филипп, держи меня в курсе, — приказал председатель. — Виктор, я вынужден повторить свой вопрос. Что ты посоветуешь делать с театром на Таганке?

Я мысленно вздохнул и сказал:

— Превратить его в «Современник», Юрий Владимирович. Эта ловушка на идиотов давно не работает, лишь внушает отдельным личностям синдром небожителя, который может влиять на судьбы обычных людей, и отнимает ресурсы, которые можно потратить с большей пользой.

— А Высоцкий?

— Высоцкий — хороший характерный актер, но любят его не за актерскую игру, он пока и не сыграл ничего выдающегося, а за песни. Вот пусть на песнях и сосредоточится, только…

— Только? — усмехнулся Андропов. — Тебе не нравятся его песни?

И я понял — знает он про моё увлечение. И не только про него. Нельзя исключать, что в какой-то папочке лежат все песни, которые я когда-либо пел.

— Не нравятся, — согласился я. — Но мои предпочтения к делу не относятся, Юрий Владимирович. Главная проблема в том, что на своих встречах со зрителями, которые Высоцкий проводит регулярно и в больших количествах, он всегда поет эти песни, которые через Главлит не проходили. То есть это какое-то подпольное творчество. Ну и деньги… если на эти концерты обратит внимание ОБХСС, то их организаторы и Высоцкий сядут. Насколько я понимаю, пока что не обращают, чтобы не вмешиваться в операцию, которую проводит Комитет. То есть мы сами покрываем это правонарушение. А я не уверен, что нам это нужно.

Андропов медленно кивнул и зачем-то посмотрел на Бобкова.

— Понимаю, — сказал он. — Ты предлагаешь свернуть эту операцию?

— Или изменить её так, чтобы она приносила более зримую пользу, — подтвердил я.

— Что ж, я понял твою позицию… Мы можем надеяться, что ты больше не будешь врываться в какой-нибудь театр и бить актерам по лицам?

— Я, собственно… — тут я понял, что оправдываться не время. — Так и собирался поступить, Юрий Владимирович.

— Хорошо, на этом и завершим, — Андропов решительно положил руки на стол, словно собираясь вставать — и тут же продолжил: — Кстати, когда ты собираешься следующий раз встречаться с Вячеславом Михайловичем Молотовым?

[1] Шацкая там играла Маргариту и в сцене бала сидела спиной к залу, обнаженная до пояса. Собственно, эта сцена и вызвала основные споры на приемке — говорят, какой-то чиновник поинтересовался, голая ли она с другой стороны, на что ему посоветовали зайти на сцену и посмотреть. Любимов предлагал Высоцкому сыграть Ивана Бездомного, тот даже репетировал, но в итоге отказался, поскольку хотел быть Воландом. Воланда же в первых спектаклях играли Вениамин Смехов и Борис Хмельницкий, потом к ним добавили Всеволода Соболева.