Диссидент-4: Да не судимы будете

Глава 3 «Пир был очень долгим»

В квартире на Фестивальной улице меня никто не ждал. Татьяна вчера отправилась к родителям, чтобы поутру попасть на прием к какому-то очень востребованному врачу в некой ведомственной клинике Минобороны. Она мне рассказывала, что руку к этому приложил её отчим, который обладал каким-то весом в оборонных структурах, но в детали я не вникал. Как не стал вникать и в то, зачем ей потребовалась помощь медицинского светила — вроде бы с ребенком всё было в порядке, что могли установить и районные врачи.

В гинекологию на Петрозаводской улице Татьяна ходила регулярно, хотя и сомневалась, что стоит это делать — но расположение подкупало. К тому же в апреле по Фестивальной пустили автобус номер 233 до круга, до нас он добирался уже полупустой, а остановка была рядом с нашим домом. Но периодически она каталась и на свой юго-запад, потому что — по общему мнению — именно там почему-то были сконцентрированы самые лучшие заведения и лучшие специалисты. Это касалось не только гинекологов, но всего остального; ещё там были хорошие садики и продвинутые школы, которые уступали, возможно, только тем, что находились в самом центре. И если думать о будущем ребенка уже сейчас, как мы с Татьяной собирались, то имел значение даже тот роддом, в котором наша с ней дочь появится на свет. Я, правда, в этой теме слегка плавал, поскольку был жителем Кузьминок, где всё было просто и понятно, но с уроженцами тех кварталов, что расположены между проспектом Вернадского и Профсоюзной улицей, дела имел. Ну и сама Татьяна тоже кое-что знала.

В любом случае женщины на определенной стадии беременности становятся существами очень тревожными, и снять эту тревожность можно только одним способом — скрупулезно выполняя все их прихоти, какими бы странными они не были. К счастью, у Татьяны беременность протекала относительно спокойно, докторов я мог выдержать, а селедку с сахаром она не просила — и то хлеб. Моя супруга из будущего как-то посчитала это за лакомство, и бесилась всю ночь вплоть до открытия магазинов. Потом ей, правда, пришлось заниматься уборкой, когда её всё-таки стошнило от вкуса этих плохо сочетаемых продуктов, но я тогда ещё был в форме и мог помочь.

В общем, я не возражал — ни против светила, ни против ночевки у родителей. В конце концов, они были милыми людьми, которые изо всех сил желали дочери счастья, да и я им понравился. Так что подозревать их в дурных намерениях относительно моего ребенка явно не стоило.

Ну а вернуться она должна была лишь вечером, и это означало, что меня сегодня кормить ужином не будут. Поэтому я завернул во все тот же гастроном, отстоял небольшую очередь в кулинарию, купил странных котлет и немного витаминного салата — и посчитал, что на вечер я едой обеспечен. Была мысль взять ещё пару бутылок пива и какую-нибудь закуску, но завтра ожидалась вполне рабочая пятница, расслабляться было рановато, и я отложил алкоголь до лучших времен.

Следует отметить, что Татьяна не возражала, если я позволял себе спиртное. Впрочем, и время сейчас было такое, когда даже алкоголик был, скорее, героем анекдотов и комическим персонажем в кино, а не горем в семье. К тому у неё был многолетний опыт общения с Высоцким, который воздержанием вообще не отличался, да и её отчим, как и все военные, позволял себе иногда возвращаться домой, хорошенько заложив за воротник с товарищами по службе. На этом фоне мои бутылки пива выглядели как злоупотребление компотом, хотя при известном упорстве можно было и пивом напиться до розовых соплей. Впрочем, до такого я пока не доходил ни разу.

Но до дома я шел с легкой грустью — не из-за некупленного пива, а потому, что привык к присутствию девушки в этом холостяцком жилище. Вообще человек быстро привыкает к хорошему, а мне понравилось жить с Татьяной ещё в Сумах. Она была очень уютной, а ещё она могла ответить на звонок телефона, как заправская секретарша — а так мне пришлось суетливо открывать замок, поскольку я услышал, как кто-то настойчиво хотел меня услышать.

— Междугородняя связь, будете говорить с Киевом?

Операторы телефонных станций были сама любезность. В принципе, я мог бы отказаться — тогда бы они, наверное, придумали какую-нибудь отмазку для клиента на том конце провода. Мол, не смогли дозвониться, абонент не абонент и вообще связь сегодня паршивая из-за низкой облачности в Антарктике. Это пока прокатывало, да и в будущем тоже, особенно если сдерживать полет фантазии.

Но я не стал выделываться и согласился поговорить, тем более что Сава обычно не звонил по безделицам.

— Да, конечно, спасибо, — сказал я, послушал гудки и наконец дождался голос приятеля и делового партнера. — Привет, Сав, что-то случилось?

— Привет, Витёк! — сказал он бодро, но сразу же сбавил тон: — Да как сказать, я сам не пойму.

Про жизнь Савы в Киеве я был в курсе. Ещё в мае я выдал ему пяток песен, которыми он должен был всё сильнее и сильнее привязывать к себе руководителя ВИА «Смеричка» Льва Дутковского, уже продавшегося с потрохами за «Сказку» от группы «Круиз». Одной из песен была «Трава у дома», которая в моем будущем была хитом ВИА «Земляне», а в этом настоящем ей предстояло быть переведенной на украинский язык и стать визитной карточкой «Смерички». Правда, я надеялся, что у Дутковского хватит мозгов записать две версии песни, потому что в триумф украинского варианта не верил совсем, но вмешиваться не собирался — как пойдет, так пойдет. Впрочем, Саве свои соображения я уже изложил.

Эту «Траву» Сава должен был отдать Дутковскому на прошлой неделе, так что я не знал, чем закончилось это мероприятие.

— Что, твой худрук не оценил песню про космонавтов? — усмехнулся я.

— Оценил, в том-то и дело, — всё также грустно сказал Сава. — Вот только он хочет её отложить на будущий год, а в этом активнее продвигать «Сказку».

— Почему? — вырвалось у меня, но я и сам понял мотивы Дутковского.

Сейчас было очень неспешное время, особенно в случае с Советским Союзом и его эстрадой. Тут не было цели выпустить хит «первее всех», собрать сливки продаж и почивать на лаврах. У всякого рода ансамблей и так всё было хорошо — они постоянно давали концерты на огромные аудитории, их приглашали на телевидение, пусть чаще — в какие-то региональные студии. Главной же и иногда недостижимой целью было попасть в здешний хит-парад, то есть в телевизионный конкурс «Песня года». Этот конкурс стартовал всего год назад, но уже дал шанс огромному числу коллективов засветиться перед всей страной; «Смеричка» в декабре попала в финал со своей «Червоной рутой» и собиралась повторить успех. «Сказка» для этого вполне подходила — первые выступления с ней показали, что слушатели принимают эту песню с большим воодушевлением, не слишком обращая внимания на кондовый украинский перевод.

Но Дутковский явно смотрел в будущее. Ему хотелось постоянного успеха, растянутого на годы, а не разовой акции. К тому же Ротару уже подгребла «Червону Руту» под себя — короткометражный фильм вышел на телевидении как раз в то время, когда я уезжал из Сум, а муж певицы Анатолий Евдокименко тогда же начал собирать документы для организации нового вокально-инструментального ансамбля. Дутковский чувствовал, что главный хит буквально ускользает и судорожно искал новый материал, так что Сава пришелся ему ко двору.

Но и расходовать неожиданные подарки судьбы за раз Дутковский не собирался. В этом году он нацелился на «Песню года» со «Сказкой» — шансы были очень высокими, так что его надежда могла и сбыться. Потенциал «Травы у дома» он тоже наверняка разглядел очень хорошо, но решил отложить этот хит на следующий год и выпустить, например, под День космонавтики. В принципе, ход был разумный, но он шел вразрез с тем графиком, который я придумал для Савы.

У Савы в загашнике лежали ещё несколько песенок, которые он должен был отдать Дутковскому до конца этого года — «Белые розы», «Не волнуйтесь, тётя», «Три белых коня» и «Я готов целовать песок». За литование этих песен я не переживал — в «Розах» вообще не было ничего идеологически вредного, а «Тётя» вполне могла стать шуточной, особенно если в «Смеричке» и её переведут на украинский. Ну а «Три белых коня» должна была сойти за новогоднюю песню, как было и в моем будущем.

Эти песни я выбрал лишь потому, что хорошо помнил историю их появления на свет. Сомнения были только с «Конями», которые могли лежать у композитора Евгения Крылатова где-нибудь в загашнике — но я решил рискнуть. Ещё про «Песок» вроде говорили, что она родом из дворовых песен 1960-х, но в этом случае просто подтверждалась легенда об «аранжировке народных песен».

Остальные песни из списка, с которыми Сава должен был стать великим сочинителем Советского Союза семидесятых, пока оставались у меня в голове, но я примерно представлял, в каком порядке и когда Сава будет отдавать их Дутковскому. Правда, если худрук «Смерички» начнет выдавать полученные песни раз в год, на свой собственный альбом Сава наработает в лучшем случае лет через десять, а это меня не устраивало. То есть, кажется, я категорически промахнулся с выбором коллектива для слива своих воспоминаний о будущих хитах, и мне надо думать снова, причем о какой-нибудь московской команде, а потом перетаскивать Саву в столицу нашей родины. Не слишком приятные хлопоты, но если я хочу продолжить своё прогрессорство, придется заниматься и этим тоже.

Впрочем, я до сих пор толком не убедил себя, что поступил правильно, воруя песни из будущего, поскольку это до степени смешения было похоже на плагиат. Из Сум многое выглядело иначе — как безвозмездная помощь школьному приятелю моего тела, как блестящая операция по внедрению своего агента в музыкальную тусовку… Но после возвращения я оказался погружен совсем в другие дела, по сравнению с которыми вся эта возня выглядела слишком несерьезно. Правда, и бросать Саву на полдороге мне не хотелось — ведь мы в ответе за тех, кого приручили.

В принципе, примерно это Сава мне и изложил — Дутковский не скрывал от него своих планах по долговременному закреплению на музыкальной сцене.

— Честно говоря, не знаю, что и делать… — сказал он, закончив рассказ. — То ли как-то договариваться с Левко, то ли всё же подумать над предложением москвичей.

Я сделал зарубку, чтобы позже узнать, почему Сава назвал Дутковского именно Левко, хотя раньше он был для него исключительно Львом Тарасовичем, но пока сосредоточился на более интересной информации.

— Что за москвичи? — спросил я.

— Да тут был у нас один паренек, играет в рок-группе в Москве… он после концерта зашел к нам за кулисы, пообщался, узнал, что «Сказку» я притащил, потом подошел и прямо спросил — есть ещё материал. Ну я честно ответил, что кое-что имеется, он попросил наиграть, я ему «Песок» сбацал, он прямо в восторг пришел. Спросил, нельзя ли её купить, я прикинул, что у Левко нескоро очередь до неё дойдет, ну и согласился. И знаешь, он мне сразу пять сотен дал!! Прямо тут же, наликом, даже расписку не попросил!

Сава говорил горячо, словно боясь, что я начну его осуждать, требовать расторгнуть сделку и вернуть деньги, чего ему явно делать не хотелось. Для провинциального музыканта, недавно игравшего в любительской группе на сцене дома культуры в Сумах, пятьсот рублей были той сумой, за которую он готов на многое. Но мне на это было пофиг — продал и продал, в конце концов, не первородство же за чечевичную похлебку. А деньги… я вспомнил фразу из «Двенадцати стульев»: «Взалкал отец Федор, захотелось ему богатства». Сава, похоже, тоже оценил возможность обогащения с минимумом затрат.

— Какой щедрый товарищ, — усмехнулся я. — А что за группа-то, в которой он играет?

— Я не спросил, — виновато ответил Сава. — Его Юрий зовут, он телефон оставил, если я надумаю.

— Если надумаешь что? — уточнил я.

— А я не сказал? — он как-то нервно хмыкнул. — Он предложил в Москву перебраться, обещал группу собрать, у него как раз ритм-секция неполная, я бы подошел. Сказал, что его знакомые прямо профи, на «Союзмультфильме» мультики озвучивают. И они типа также смогут.

Я на мгновение задумался. В принципе, переезд Савы в Москву на мои планы не влиял никак, хотя надо будет где-то его селить и как-то развлекать, но он мальчик уже взрослый, может, сам справится. На раскрутке песен это тоже не скажется, хотя то, что Сава не знал названия группы, немного смущало. Думаю, если бы это были «Веселые ребята» Слободкина, он бы запомнил. Правда, я был уверен, что Слободкину не нужно было искать песни где-то в Киеве, да и звали его Павлом, а не Юрием.

— Сава, пока горячку не пори, — посоветовал я. — Продиктуй номер, я проверю этого Юрия, а там посмотрим. С Дутковским своим тоже не гони, не хочет «Траву» выдавать сейчас, и хрен бы с ним, только потом пусть не жалуется, что кто-то успел первым. Известно же, что кто раньше встал, того и тапки.

Номер Сава прилежно продиктовал, а я записал. Мне это набор цифр ничего не говорил, я лишь подавил желание сразу же позвонить туда и поговорить с неведомым Юрием лично. Надо всё делать по порядку.

Котлеты я готовил в задумчивом состоянии, а ел безо всякого аппетита — они оказались не слишком вкусными, но я буквально заставлял себя их жевать и глотать, хотя очень хотелось обойтись одним чаем с бутербродами. Ещё я пожалел, что не взял пива — сейчас оно было бы в кассу.

Думал я, правда, не о Саве и о его москвиче по имени Юрий. Эта проблема вполне могла подождать до завтра, когда я доберусь до наших конторских справочников и узнаю об этом змее-искусителе всю подноготную, собранную моими коллегами. Потом уже можно и подумать, что с ним делать и что советовать Саве.

А вот мои диссиденты меня занимали более плотно. Сегодня я от них сбежал, но завтра всё равно придется к ним возвращаться, потому что от дела Якира зависело моё будущее в Комитете. Я плохо представлял себе это будущее, но оно обязательно должно быть блестящим. В каком-то из вариантов, например, я занимал место Бобкова и курировал всех антисоветчиков страны. Правда, всё это были лишь мечты. Сейчас Бобкова некуда было девать, потому что следующая ступенька в его карьере — это зампред Комитета; в моей реальности его сдвинули с Пятого управления лишь в восьмидесятые, когда ставший Генсеком Андропов расставлял заместителями нового председателя верных себе людей. То есть и Бобков сейчас достиг своего потолка, и мне деваться было некуда. К тому же я пока был всего лишь майором, которому максимум что доверят — один из отделов, да и то не факт. Полковников и подполковников в нашей системе сейчас был переизбыток, а у того же Бобкова имелись и собственные заместители, которые тоже хотели попасть повыше.

Но я не без оснований рассчитывал на то, что после успешной отправки Якира на нары мне дадут подполковника и поручат что-то посложнее. Ещё я очень хотел, чтобы под меня сформировали постоянную следственную группу, пусть и с переменным составом — это позволит выхватывать диссидентов на постоянной основе, без лишней штурмовщине. Перевести этот нелегкий труд на некий принцип конвейера, который позволит не тратить лишние ресурсы на бесполезные действия. Все антисоветчики должны понимать, что они сядут рано и поздно — и, скорее, рано, чем поздно. В таких условиях у иностранных разведок пропадет имеющаяся сейчас гибкость в подходах — они должны будут играть по нашим правилам, которые мы будем периодически менять. Но для этого мне нужно всё-таки продавить закон об иноагентах — я очень надеялся, что своими действиями немного отодвинул точку невозврата, когда этот закон будет бесполезен и даже вреден. С двумя большими звездами на погонах проталкивать его будет легче, особенно если удастся переманить на свою сторону Бобкова — все же Андропов прислушивается к его мнению, а сам глава КГБ, как показала практика, мог договориться и с непробиваемым Сусловым.

Я доел свой холостяцкий ужин, допил чай, помыл посуду и собрался переместиться в комнату, чтобы немного поиграть на гитаре. Но тут стукнула входная дверь — и я пошел встречать Татьяну.

— Как дела? — спросил я, чмокнув её в щеку.

— Врач выглядел довольным, — ответила она.

— Коли доктор доволен, так и больному легче, — я улыбнулся.

«Формулы любви» этот мир ещё не знал, а в повести Алексея Толстого персонажа Броневого не было.

— Это точно, — подтвердила Татьяна. — Он сказал, чтобы я не переживала и больше по больницам не бегала, спросил, в каком роддоме рожать собираюсь, и одобрил — там недавно провели обработку и всё должно быть нормально.

Я смутно представлял, что за «обработку» она имела в виду, но, видимо, для неё это было важно — да и для врача тоже, — поэтому просто кивнул.

— Вот и хорошо. Ты есть будешь? У меня котлеты из кулинарии, не очень вкусные, но съедобные. И что-то на гарнир можно…

— Нет, не хочу, — она помотала головой. — Я к родителям забегала, там поела. Мама хотела мне с собой кастрюльку дать, чтобы и тебя накормить, но я отказалась.

— И правильно, ещё еду мы через всю Москву не возили, — я погладил Татьяну по голове. — Ну раз так, то могу предложить небольшой концерт. Мне тренироваться надо, а тут малость свободного времени образовалось. По телевизору всё равно нет ничего интересного.

Тут я, конечно, слегка кривил душой — у меня и у людей из 1972 года были очень разные представления о том, что может быть интересным для телезрителей. Наверное, кому-то по вкусу пришелся и фильм «Джура Саркор», который собирались показывать по Первой программе в самый прайм-тайм. [1]

Но вкусы Татьяны я уже немного знал, так что говорил вполне уверенно. Думаю, её даже не привлек бы репортаж с гастролей в Москве театра драмы Латвийской ССР.

— Можно и так, — согласилась она. — Только я чай себе сделаю и приду…

Эти «концерты», как я их называл, понемногу становились у нас регулярным развлечением. Я играл на гитаре — либо на акустике, либо на электрике, — иногда просто инструментал, иногда пел, если это были современные советские хиты или что-то из опять же современной западной музыки, например, The Beatles или The Kinks. Играть песни из далекого будущего я избегал — я и так разбросал по этому времени слишком много артефактов, и у кого-то могли возникнуть вопросы. Но иногда позволял себе похулиганить — как было с песней группы Aerosmith «Cryin»'. Правда, сама команда уже вполне существовала и даже готовилась к записи своего первого альбома, но до серии баллад им оставалось чуть более двадцати лет. [2]

Но я избегал русского рока восьмидесятых и девяностых, втайне ругая себя за то, что в своё время дал слабину и показал пару песен девушке Нине. Правда, та, кажется, окончательно пропала из моей жизни, уехав на такси в свой стройотряд, хотя, скорее всего, какие-то отношения с моей соседкой Лидией Николаевной она всё-таки поддерживала.

Так что на этих концертах «Черный кот» сменялся «Let It Be», а «Sunny Afternoon» — «Свадьбой». Голосом я до Магомаева, конечно, не дотягивал, но в целом справлялся неплохо.

И ещё я не признавался Татьяне, что для меня это действительно было чем-то вроде тренировки — на тот случай, если меня всё же выгонят из КГБ. Тогда я собирался прибиться к какой-нибудь ресторанной команде, репертуар которых представлял себе достаточно хорошо — спасибо «Мишке» и регулярному с ним общению.

Но мне нравились эти моменты. Татьяна сидела в кресле, и пила свой чай; я играл, устроившись прямо на полу — или на стуле, мне было удобно и там, и там. И никаких проблем не существовало, только гитара, музыка и милая семейная атмосфера.

Но в этот раз мне удалось спеть только пяток песен. А когда я ударил по струнам, чтобы сыграть «Свадьбу», Татьяна вдруг перебила меня:

— Вить, я, наверное, всё же не буду скрывать, хотя сначала собиралась…

Она выглядела чуть виноватой, и у меня в груди похолодело от нехорошего предчувствия.

— Что такое? — как можно беззаботнее спросил я. — Ты решила меня бросить?

— Нет! — она отмахнулась и чуть скривила лицо. — Как ты мог такое подумать? Просто… Вчера Во… Высоцкий приходил. Откуда-то узнал, что я у родителей, и приехал. Отец открыл, впустил… Трезвый был, но какой-то разобранный. В ногах валялся, умолял вернуться к нему…

Она чуть запнулась, но я ничего не сказал, лишь продолжил неосознанно наигрывать перебор из «Города золотого».

— Не знаю, что с ним такое… — продолжила Татьяна. — Я его прямо спросила — не поругался ли он со своей француженкой. Но нет, и разводиться не собирается. Но вёл себя… я ему тогда напомнила о ребенке, но он закричал, что усыновит и вырастит, как своего… Я тогда сказала, что своих он бросил младенцами, и своему ребенку я такой судьбы не хочу… А он…

Она вдруг всхлипнула.

— И что он? — всё-таки спросил я.

— Да ничего… Заорал, что я его никогда не любила… Тут папа с мамой вмешались, заставили его уйти… Он уже выходил из себя. Я потом Тае позвонила… подруга из театра… она мне рассказала, что от него недавно Печерникова ушла — сама, а он этого очень не любит. И я от него сама ушла… два ухода подряд… Он, думаю, что-то доказать себе хотел…

Наверное, стоило уточнить, что это за Печерникова и чем она знаменита, но я не стал. С Высоцким и так всё было понятно — мне нужно как-то сделать так, чтобы он больше к Татьяне не лез. Вот только с этими артистами очень сложно о чем-то договариваться, особенно с теми, у кого семь пятниц на неделе и десять романов за месяц, да ещё и при живой жене. Но я надеялся что-то придумать. [3]

— Придется нам последовать совету того доктора и больше тебя к родителям не отпускать, а то опять припрется, и не факт, что будет трезвым, — сказал я. — Так что ближайший месяц к ним только вместе со мной… Кстати, а на Таганке скоро же открытие сезона?

Татьяна внимательно посмотрела на меня и кивнула.

— Да, двадцать шестого, «Доброго человека» будут показывать. А что?

— Нет, ничего, — я улыбнулся. — Ну что, продолжим?

Я не стал говорить Татьяне о том, что я немного в курсе распорядка театральной жизни накануне большого события, каким и является открытие сезона. Если спектакль послезавтра, то завтра Любимов соберет своих любимых артистов на очередную репетицию — где-то во второй половине дня. Всю постановку они, конечно, прогонять не будут, но отдельные сцены — обязательно. И у меня есть шанс сделать необходимые дела на работе, а потом съездить в театр на Таганке, чтобы побеседовать с Высоцким по душам.

[1] «Джура Саркор» — фильм киностудии «Таджикфильм» 1970 года, три новеллы о жизни таджикского аула и бригадира местного совхоза, мудрого старика Джуры Саркора. В СССР фильм шел в прокате, его даже посмотрели 5 млн человек.

[2] Свой первый концерт Aerosmith сыграли 6 ноября 1970 года, в октябре 1972-го они записали свой первый альбом (собственно, «Aerosmith»). Ну а баллады «Cryin»«, 'Amazing» и «Crazy» вышли в 1993-м на альбоме «Get a Grip».

[3] У Ирины Печерниковой был совсем короткий роман с Высоцким — судя по всему, летом 1972-го. Он возил её с собой на съемки фильмов (часть сцен снималась на Черном море), дарил подарки, но потом при ней решил позвонить Влади, чтобы рассказать той, как он её любит. Печерникова это послушала — и бросила барда.