Диссидент-4: Да не судимы будете

Глава 19 «Хлебное поле затянул плевел»

В СССР про теракт в Мюнхене писали и говорили очень аккуратно. Вернее, совсем не говорили — в вечернем «Времени» лишь упомянули о нападении террористов на олимпиаде, но сразу же сообщили, что игры будут продолжены и перешли к успехам советской команды. Успехов, кстати, набиралось прилично — на спортсменов из СССР регулярно проливался дождик из золотых, серебряных и бронзовых медалей, они проходили отборочные туры, и всё было хорошо.

В центральной прессе впервые о теракте сообщили лишь 7 сентября — это событие было упомянуто сразу в трех небольших заметках на шестой странице газеты «Правда». В одну, посвященную в основном спорту, похоже, в последний момент добавили три коротких абзаца — да, были террористы, но все кончились, игры продолжаются, полицейских много, а канцлер Брандт выразил «глубокое сожаление» по поводу случившегося. Глубокое сожаление выразила и наша страна — в лице всесоюзного комитета по спорту, Олимпийского комитета СССР и советской команды.

Самое подробное описание происшествия было в третьей заметке, но из её текста было непонятно, где именно террористы захватили заложников, кем были эти заложники — Израиль не упоминался даже косвенно. Мне со всем моим послезнанием было невозможно сложить полную картину — заметка короткая, на пять абзацев, на абзац приходится ровно одно предложение, так что на подробности места не оставалось. Но, в принципе, наши честно сообщили: террористы уничтожены или задержаны, а заложники погибли.

В следующих номерах журналисты «Правды» написали о теракте ровно одно предложение — и на этом сочли свою миссию выполненной.

Если бы я не знал, что Комитет в эти дни напоминал растревоженный пчелиный улей, если бы сам не принимал участия в этой работе, я, наверное, был бы уверен, что Советскому Союзу и дела нет до громкого происшествия в Мюнхене. Но, разумеется, это было не так. Информация до СССР добиралась — «голоса» слушали не только во Втором главном управлении, но акций в Москве удалось избежать. В Киеве коллегам пришлось чуть сложнее — через несколько дней после теракта местные евреи отправились к мемориалу в Бабьем яру и устроили там импровизированный митинг. Кого-то задержали, но обошлось без посадок, хотя в иностранной прессе моментально тиснули заметки о новых репрессиях. Мне дико хотелось позвонить генералу Чепаку, посоветовать вдумчиво поработать с организаторами этой акции и найти лазейку, по которой «советы» из-за границы попадают в нашу страну. Но я не стал это делать — если уж они сами не догадались, то там всю систему надо менять, за один раз я ничего не сделаю, даже если расшибусь в лепешку.

Были и неожиданности. Уже назначенный первым городским замом председателя московского управления КГБ генерал Денисов вышел на Бобкова, а тот не отказал в небольшой просьбе коллеге. И на меня свалили надзор за парой молодых лейтенантов, которые в отсутствие Макса и составляли личный состав группы по выявлению финансирования диссидентов. Правда, в силу возраста и опыта они сейчас лишь учились ходить и говорить, но я бы не назвал присмотр за ними слишком сложной задачей. Всё же офицеров в школе КГБ учили на совесть, и если их хорошенько пнуть в нужном направлении, они способны даже летать — недалеко и нызенько-нызенько, но важен сам факт.

Я и сам неплохо побегал по городу, общаясь со своей агентурой, но все мои осведомители были бесконечно далеки от политической активности, а обзавестись новыми из диссидентской среды я пока не успел. Впрочем, не могу сказать, что я торопился — мне нужно было хоть какое-то понимание собственного будущего. Ведь если меня завтра снова закинут на полгода в какую-нибудь Тьмутаракань, где меня будет проверять ещё один заслуженный диверсант, эти агенты мне просто не понадобятся. Впрочем, моё начальство не любило повторяться, так что я с легким нетерпением ждал встречи с Андроповым, от которой, возможно, зависела моя судьба.

Ну а часть времени у меня отнимала Татьяна. В институт, где она лежала, я мотался на ежедневной основе, привозил по её заказу всякое — мы оба понимали, что вкусы беременных за время от заявки до доставки могли поменяться, но играли в эту игру. Я не спрашивал, что она делала с едой — может, подкармливала соседок по палате и медсестер, может, просто выкидывала. Сам институт нравился мне всё больше и больше — в нем разрешали свидания, а ограничения на те же передачи были достаточно внятные. Я и сам понимал, что не стоит носить в больницу «вкусное» советское молоко, которое скисало за день.

Правда, про срок родов врачи ничего не говорили, отговариваясь, что всё происходит в соответствии с природой. Но и в этом случае я их понимал — до конца человеческий организм не изучили и в моем будущем, так что полной взаимосвязи сразу кучи факторов никто не знал. Но специалисты этого института были, как мне показалось, чуть ближе к истине, чем их коллеги из районных родильных домов.

Толковых выходных, впрочем, у меня не получилось. Мы всё ещё ждали каких-то провокаций, службу несли в усиленном режиме, и субботу я провел на рабочем месте, как один из дежурных по управлению. И пусть я воспользовался этой оказией, чтобы подготовить целую кучу недостающих документов по своей группе, но всё равно вечером у меня было чувство бездарно потерянного времени.

В воскресенье я проснулся рано, но все обыденные дела делал настолько медленно, что не заметил, как раннее утро превратилось в просто утро. Включил телевизор — как раз в девять начинались передачи на первом канале, — убрал звук, а потом целый час терзал струны — сначала под гимнастику для детей, а потом под «Будильник», стараясь играть так, чтобы музыка подходила под движения юных гимнастов и кривляния клоунов-ведущих. Получалось плохо, но меня радовало, что вообще получалось — в моей прошлой жизни подобные экзерсисы изначально были обречены на провал.

А в десять раздался звонок в дверь. Я отложил «торнаду», с сомнением посмотрел на усилитель, но выключать его не стал, надеясь вернуться к своему занятию, когда незваный гость уйдет. Подошел к двери, глянул в глазок — и обнаружил, что на моей лестничной площадке стоит сам председатель КГБ СССР Андропов.

Мне потребовалась пара мгновений, чтобы глубоко вдохнуть и выдохнуть. Не для того, чтобы успокоиться, а просто от неожиданности. С Андроповым мы пересекались уже столько раз, что никакого трепета при виде его грозной фигуры я уже не испытывал. Он не был олицетворением «кровавой гебни», каким его любили представлять неблагодарные потомки; не был он и гением сыска, да и к госбезопасности имел отношение лишь последние шесть лет, понемногу вникая в специфику службы и также понемногу влияя на политику партии и правительства в нужную его подчиненным сторону. Не для большей свободы, как могли подумать мои подопечные диссиденты — просто некоторые задачи требуют однозначной трактовки, а не общих фраз с кучей оговорок. В основном это касалось ПГУ и ВГУ, разумеется, но относилось ко всему Комитету.

Мне изменение подхода государства к нашему делу было заметно, пожалуй, чуть лучше, чем моим коллегам, всегда жившим в этом времени. Я мог сравнивать воспоминания «моего» Орехова о первых годах его службы со своими личными впечатлениями и с тем, как мы работали в далеком будущем. В принципе, нынешняя Контора уже была пригодна для выполнения большинства задач — оставалось изменить психологию начальников управлений и отделов. Правда, до этого руки у Андропова так и не дошли. Насколько я понимал, он вообще в какой-то момент отошел от перестройки вверенного его заботам хозяйства и увлекся политикой; возможно, это было связано с тем, что он стал членом Политбюро, и эта версия мне нравилась. [1]

Я открыл дверь и сделал приглашающий жест.

— Проходите, Юрий Владимирович, — я улыбнулся. — Прошу прощения, но я не готовился к гостям, а супруга в больнице, так что у меня небольшой холостяцкий бардак.

Он был не один — сразу два сопровождающих, явно из нашего ведомства, но их управление я определить не смог. Возможно, девятое, но я мог и ошибаться. Впрочем, это определенно были его люди, которые точно не будут болтать лишнего по разным углам. Я жестом показал, что они тоже могут заходить. [2]

— Здравствуй, Виктор, — Андропов шагнул через порог. — С супругой что-то серьезное?

— Беременность, девять месяцев, — объяснил я. — Куда уж серьезнее.

Теперь уже и он улыбнулся.

— Тогда понятно, — кивнул всемогущий председатель Комитета. — Что ж, я приехал не состояние уборки твоей квартиры проверять. Филипп мне сказал, что ты вчера дежурил, и мне показалось неправильным снова вызывать тебя на службу. К тому же я ездил в «Шереметьево», а на обратном пути вспомнил, что ты живешь неподалеку.

Я мысленно хмыкнул — как же, вспомнил он. Скорее всего, этот визит задумывался ещё в рабочие дни, но удачно подвернулась необходимость быть в аэропорту, даже над легендой работать не пришлось.

Я немного поколебался, но всё-таки повел Андропова в комнату. Мне почему-то показалось неправильным сидеть с ним на кухне, хотя в этом времени это было бы понято правильно.

— Могу предложить чай, Юрий Владимирович, — чуть виновато сказал я. — И бутерброды. Извините, но больше ничего не припас. Могу ещё яичницу пожарить…

— Нет, яичница не для моего организма, — сказал Андропов с легким сожалением. — Но ты не беспокойся, у нас с собой есть кое-что… Павел, организуй.

Оба сопровождающих были с объемными сумками — но опорожнили они их очень быстро. Пара бутылок вина — кажется, грузинского, и, кажется, из каких-то лимитированных партий. Судки с различными колбасами и сырами. Два кувшина с плотными крышками — возможно, морс. И какой-то торт в белой коробке без каких-либо надписей.

— Спасибо, — сказал Андропов, когда они закончили сервировку. — Подождите внизу, в машине. Я пробуду тут полчаса.

— Юрий Владимирович… — протянут тот, которого назвали Павлом.

— Всё в порядке, — он чуть улыбнулся — получилось весьма зловеще. — Но за входом в подъезд присматривайте. И не вздумайте никого заворачивать!

— Так точно, — грустно ответил Павел и разве что руку к голове не приложил, хотя попытку сделал.

Как раз в этот момент я заметил у него подмышкой кобуру с пистолетом. Охраняли моего начальника, похоже, серьезно — впрочем, после Ильина это было даже оправдано. [3]

Правда, своими распоряжениями Андропов серьезно затруднял работу охранников, которые вряд ли знали всех моих соседей — их даже я всех не знал. Но я дождался, когда Павел и его товарищ уйдут, и лишь потом сказал:

— Юрий Владимирович, их можно было расположить, например, на кухне, из неё видно входную дверь.

— Ничего, и так хорошо, — отмахнулся он. — Разливай, чего ждешь?

На кухню пришлось идти мне — за штопором и бокалами. Заодно прихватил нож с вилками и хлеб. Этого продукта в сумках почему-то не оказалось.

Я разлил вино — белое, с резковатым запахом. Мы выпили, не чокаясь, словно поминали кого.

И лишь после этого Андропов спросил:

— Твоя гитара?

— Моя, — ответил я обреченно.

Почему-то играть в этой ситуации мне не хотелось совершенно.

Андропов наслаждался моим расстроенным лицом, наверное, минуты две — время я не засекал, но по ощущениям это было очень и очень долго. А потом он рассмеялся.

— Видел бы ты себя, — сказал он. — Ты словно понял, что тебе предстоит выполнять какую-то необходимую, но совершенно нелюбимую работу. Ты не любишь играть?

— Думаю, сейчас это было бы не слишком уместно, — осторожно пояснил я и всё-таки выключил усилитель.

Андропов кивнул.

— Да, хорошее слово — неуместно. Я пришел поговорить о серьезных делах, гитара могла сбить весь настрой. Это наша или?..

— Чехословацкая, — сказал я. — Наши такие делать, к сожалению, не умеют, уж не знаю, почему. Да и обычные тоже… гитаристы предпочитают импорт. Кто может — достает «гибсоны» или «рикенбакеры», кто не может — вот такие чехословацкие или из ГДР, там ещё «музимы» и «кремоны» есть. Наша продукция… совсем для любителей.

— А ты, значит, не совсем любитель? — улыбнулся Андропов.

— Не совсем, — я вернул улыбку. — У меня хороший слух, я слышу фальшь в строе, это раздражает неимоверно. Но мне повезло, я смог приобрести гитару от мастера, к сожалению, не знаю его фамилии… Но это значит, что гитары у нас делать могут, только не хотят. Видимо, всех всё устраивает.

— Прямо как… — начал он, но оборвал себя. — Ладно, это неважно. Я видел твои предложения по реабилитации Сталина.

— Я не предлагаю его реабилитировать…

— Выглядит это именно так, Виктор, — перебил меня Андропов. — И именно так это будет понято в ЦК. Объяснений никто слушать не будет. А для многих из членов Центрального комитета и особенно для членов Политбюро реабилитация Сталина недопустима. Это та линия, перейти которую они не позволят никому. Понимаешь?

— Чего тут не понять, — я поморщился. — Налить вам ещё?

— Нет, мне больше нельзя, а ты не стесняйся, — ответил он. — Хорошо, что ты понимаешь. Но мне твоя идея понравилась. Она… изящная.

Я мысленно согласился. Эта идея была опробована на полутора миллиардах китайцах и работала без сбоев полвека — до самого переноса моего сознания в прошлое. Наверное, и дальше работала, но этого я знать не мог.

— Но предлагать такое нельзя? — уточнил я.

— Нельзя, — согласился он. — Но если ты будешь настаивать, я вынесу этот вопрос на Политбюро.

Андропов сказал это и внимательно посмотрел на меня. А я грустно подумал, что мы опять играем в непонятные игры вместо того, чтобы заниматься настоящей работой.

Впрочем, на этот раз игра Андропова была вполне прозрачной, а его идея видна как на ладони. Он хотел с моей помощью расшевелить болото Центрального комитета и его Политбюро. Возможно, во время заседания он даже даст моей писанине положительную оценку — мол, так и так, товарищ заблуждается, но идет в правильном направлении, и нам тоже не мешает об этом подумать, потому что диссиденты и всё такое. Если предложение хоть в каком-то виде будет принято, лавры достанутся не мне, а как раз Андропову. Но в случае, если кремлевские старцы упрутся рогом и захотят мою голову, Андропов тут же сдаст назад и предоставит им требуемое. Моя жизнь при этом исходе становится разменной монетой в большой игре башен Кремля, и разрешение на отъезд в Сумы или Лепель можно будет считать настоящим подарком судьбы.

Готов ли я на такие жертвы? У меня есть семья, которая скоро станет чуть больше; Татьяна, возможно, поддержала бы любое мое решение, но я даже не стану пытаться объяснить ей все нюансы того, во что я ввязываюсь, принимая предложение Андропова. Во время этого объяснения не обойтись без упоминания моего настоящего происхождения — «мой» Орехов просто не мог знать ничего из того, чем я собирался руководствоваться. А раскрывать себя как путешественника во времени… Нет, на это я готов не был.

— Пятому управлению это поможет, — тихо сказал я. — И не только ему. Всей стране.

Я всё же плеснул себе ещё вина — оно оказалось неожиданно хорошим, пилось легко. Впрочем, с такими винами надо было соблюдать повышенную осторожность — опьянение обычно подкрадывалось внезапно и сильно било по мозгам.

— Почему ты так уверен в этом? — поинтересовался Андропов.

Я качнул плечом и посмотрел на экран телевизора, где беззвучно грохотали огромные танки, а суровые танкисты смотрели из люков куда-то вдаль.

— История — вещь непрерывная, — сказал я, понимая, что говорю ересь, идущую вразрез с существующей идеологией. — Если вырывать куски из истории, то страна окажется висящей в воздухе, а не стоящей на надежном фундаменте. То, что удалось сделать после 1917-го, сейчас уже не повторить, революционная идея тогда помогла удержать государство. Что поможет нам сейчас?

Я немного помолчал, собираясь с духом.

— И ещё, Юрий Владимирович… Если мы сами не дадим оценку событиям нашей истории, найдутся те, кто сделает это за нас.

— Партия осудила культ личности Сталина, — сказал Андропов. — Ты считаешь, что этого недостаточно?

— Не я, — я помотал головой. — Не я так считаю. Так считает, например, Петр Якир. Проблема в том, что даже если мы выкопаем Сталина из могилы и прямо на Красной площади начнем глумиться над его трупом, Якир всё равно будет уверен, что мы недостаточно осуждаем бывшего Генсека. Ничто из того, что приходит мне в голову не удовлетворит Якира и тех, кто разделяет его мнение. Но должны ли мы оглядываться на них?

Андропов помолчал.

— Налей-ка мне ещё, только немного, — попросил он.

Он подождал, пока я выполню его просьбу — и снова выпил вино, не предлагая мне чокнуться. Это застолье всё ещё напоминало мне поминки, но у меня не было идей, кого мы поминаем таким странным способом. Я не мог исключать, что меня, потому что ступил в какие-то неизведанные земли, где ориентировался очень плохо и не знал, к чему приведет каждый мой шаг.

— Вижу, ты много об этом думал, Виктор… — спросил Андропов.

Я хотел схохмить про пару месяцев и всю жизнь, не раскрывая, что имею в виду, но не стал ничего говорить. Просто смотрел на него и ждал продолжения.

— Другие люди думали об этом ещё больше, смею тебя уверить, — сказал он, так и не дождавшись моей реакции. — Я показал двум проверенным товарищам твои записки. Они интеллигентные люди и были очень аккуратны в выражениях. Но оба сказали, что это явная попытка возвращения сталинизма. А один из них указал, что вслед за Сталиным придется вытаскивать из небытия, как ты выразился, и других деятелей тех времен. Например, Лаврентия Берию. Готов ли ты к этому?

Я хмыкнул, уже не скрываясь.

— Это самый страшный деятель, которого ваш знакомый вспомнил? С Берией проще всего — он как раз остановил массовые репрессии, начатые Ежовым, а потом курировал советский атомный проект, то есть благодаря Берии у СССР есть ядерная бомба. В общем, заслуги есть. Ну а всё остальное можно записать в ошибки. Кажется, его обвинили в работе на какую-то разведку? Вот и оставить всё именно так — под конец жизни бес попутал товарища Берию, на что партия ему и указала… Я больше другого опасаюсь…

Я запнулся, заметив на лице Андропова непонятную мне радость.

— И чего же? — поторопил он.

— Как возвращать из небытия, допустим, Троцкого, — ответил я.

— Ну у него тоже есть ошибки и заслуги? Я правильно понимаю твой подход? — уточнил он.

— Всё есть, как не быть, — согласился я. — Вот только сейчас на Западе троцкизм весьма распространен, и многие движения, которые называют себя коммунистическими, на самом деле ориентируются на труды именно Троцкого. Нам нужно будет очень хорошее идеологические обоснование, если мы начнем его возвращать в нашу историю. А это архисложная задача.

— Ах, вон оно что… да, про троцкистские секты нам известно, — кивнул Андропов. — Но, думаю, Михаил Андреевич со своими сотрудниками смогут с этой задачей справиться.

Я едва заметно поморщился. В таланты Суслова и его подчиненных я не верил абсолютно, но говорить это вслух не собирался.

— Возможно, Юрий Владимирович, мне об этом сложно судить, — деликатно ответил я.

Он снова рассмеялся.

— Виктор, ты не хочешь перейти в Первое главное управление? — вдруг спросил он. — Все твои идеи направлены вовне, а не внутрь нашей страны. Даже те самые иноагенты. Когда мы задумывали создание Пятого управления, то считали, что оно должно сосредоточиться именно на внутренних врагах.

— Нет никаких внутренних врагов, — устало объяснил я. — Есть люди, которые работают на наших противников. А уж сознательно они это делают или по дурости — вопрос даже не десятый.

— Вот как… — он задумался, но потом вскинулся. — Недавно в донесении одного нашего источника я прочитал о его беседе с сотрудником американской разведки. Этот сотрудник признал, что они не в состоянии сами захватить Кремль, но собираются воспитать людей, которые смогут это сделать, и готовы помочь этим людям. Ты это имеешь в виду? [4]

— Да, Юрий Владимирович, — я посмотрел ему прямо в глаза. — Я уверен, что ваш источник прав, американцы и их союзники действуют именно так. И деятельность людей, которых они воспитывают, надо всячески ограничивать. Объявлять иноагентами, сажать за малейшие нарушения законодательства, выбивать у них почву из-под ног. Но нам нужны инструменты, которые позволят справиться со всем этим диссидентским кагалом без потери времени. Мы должны работать быстрее, чем они нам вредят.

— Как с Якиром, за пару месяцев? — Андропов нехорошо прищурился, словно потратив на Якира столь мало времени, я нарушил какую-то священную клятву офицера КГБ.

— Именно, — твердо сказал я. — Два месяца — и переход к другим делам. А Якир пусть сидит.

— А если он снова вернется к своей борьбе после освобождения?

— Пусть возвращается, — я пожал плечами. — К тому времени у нас будут собраны показания и будет накоплена доказательная база ещё по нескольким пунктам обвинения в его отношении. И если он снова возьмется за старое — всё это тут же отправится в суд, и он сядет уже не на год, на который мы с ним договорились лишь ради ускорения процесса осуждения, а лет на пять-семь.

— Конвейер… — прошептал Андропов. — Это же тот самый конвейер, который придумал в тридцать седьмом Ежов… Ты что задумал⁈

Последние слова он почти прокричал, вскочив на ноги и едва не опрокинув стол. Я остался сидеть и спокойно смотрел на него снизу вверх.

— Да ты… — он явно забыл все подходящие слова. — Ты — сталинист! Хуже Ежова! Хуже Берии! Правильно мне сказали, что ты задумал реабилитацию Сталина, чтобы открыто почитать своего кумира! Таким не место в Комитете!.. Сосунок… ты жизни не видел ещё…

— Юрий Владимирович, — громко сказал я.

Он замер и посмотрел на меня глазами, в которых пылала благородная ненависть.

— Что?

— Успокойтесь, — попросил я. — Что ж вы все так любите навешивать ярлыки… наверное, вам так проще. Как в магазине — повесил ярлык и сразу понятно, что это за фрукт. А я не сталинист. И не троцкист, предупреждая ваши дальнейшие догадки.

— А кто ты?

— Что вы имеете в виду? — холодно спросил я.

В конце концов, гость не должен оскорблять хозяев, кем бы он ни был.

— Кем ты себя считаешь? — этот вопрос он задал уже спокойнее.

Даже сел обратно на стул и отправил в рот кусок ветчины.

— Да никем я себя не считаю, — я пожал плечами. — Сотрудник Комитета государственной безопасности, которому поручен определенный участок работы против врагов нашей страны. Стараюсь выполнять эту работу как можно лучше. Если вижу недочеты в нашем законодательстве — не молчу, а сразу докладываю.

— И начал ты это делать с января текущего года… — как-то невнятно напомнил Андропов.

— Количество переходит в качество, — я снова пожал плечами. — У меня это случилось в конце декабря прошлого года. После этого стало проще. Работа в Сумах под руководством полковника… он сейчас генерал… Чепака тоже помогла. Этим летом я столкнулся с настоящими диссидентами и антисоветчиками, ещё были разговоры с Молотовым и Маленковым. Люди меняются, Юрий Владимирович. Но цель у меня не изменилась. Мне хочется, чтобы тот американский разведчик так и продолжал мечтать о том, что воспитанные им советские люди однажды возьмут Кремль. Пусть воспитывает. А мы будем перевоспитывать. А для этого нужен закон об иноагентах и… пусть будет по-вашему — реабилитация Сталина. Без этого нам придется тяжко. Возможно, мы даже не справимся. И всё-таки увидим выкормышей того разведчика в Кремле.

— А с реабилитацией, выходит, справимся? — он поморщился и сдался окончательно. — Ладно, шут с тобой. Пиши свой рапорт и отдавай Филиппу. Буду выносить вопрос на Политбюро. Оба вопроса.

Я видел, что ему очень не хотелось проигрывать, поэтому не стал добивать начальника.

— Спасибо, Юрий Владимирович, — просто сказал я. — Я не подведу.

[1] Андропов был кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС с 1967 года — его избрали почти одновременно с назначением главой КГБ. Полноправным членом Политбюро он стал в 1973-м, где вместе с ним в Политбюро были введены Гречко и Громыко. Чуть раньше из кандидатов исключили проворовавшегося Мжаванадзе (в декабре 1972-го), а на том же Пленуме в апреле 1973-го из ПБ вывели Григория Воронова и Петра Шелеста. Через два года из Политбюро уберут и Шелепина, и в целом формирование контура власти в позднебрежневском СССР завершится.

[2] 9-е управление — это охрана первых лиц государства, к которым, в принципе, относился и Андропов. Но есть тонкость — это управление как раз в 1967-м (за пару месяцев до прихода Андропова) было переведено в Кремль и как бы выведено из оперативного подчинения председателя Комитета. Поэтому эти парни вряд ли из «девятки», но иметь своих людей внутри вверенной организации должен каждый уважающий себя начальник.

[3] Военный, младший лейтенант Ильин в 1969 году стрелял в кортеж, в котором, как он считал, ехал Брежнев. Убил водителя, ранил мотоциклиста сопровождения и двух космонавтов, которые направлялись в Кремль на встречу с главой государства. Его не расстреляли, но следующие 20 лет он провел в отдельной палате психиатрической больницы в Казани. В 1990-м выпущен на свободу, сейчас живет в Петербурге. Во время следствия он, кстати, встречался с Андроповым и заявил тогда, что его целью было устранить Брежнева, чтобы Генсеком стал Суслов.

[4] Этот факт — из доклада Андропова на Пленуме ЦК в апреле 1973 года — том самом, на котором он был избран членом Политбюро.