Диссидент-4: Да не судимы будете

Глава 14 «Правда станет слишком горька»

Я внимательно посмотрел на Чепака, но он выглядел предельно серьезным, словно был на ответственном задании в тылу врага. На меня он не глядел, а зыркал по сторонам, видимо, надеясь обнаружить в этом тихом дворе подкрадывающихся к «москвичу» иностранных шпионов.

— Трофим Павлович, этот вопрос вы вполне могли задать и по телефону, ничего секретного те, кто вас может слушать, не узнали бы, — с укоризной произнес я.

— Это почему ещё? — он всё же обратил на меня внимание.

— Да элементарно же. Вы сейчас с оружием? — спросил я.

Он чуть напрягся, но всё же сдвинул пиджак и показал кобуру подмышкой.

— Всё тот же «люгер», — я улыбнулся. — Патронами обзавелись?

— В Киеве это не так и трудно сделать, — с легким довольством ответил он. — Но я хотел поговорить о другом.

— А я как раз об этом, Трофим Павлович, — жестко сказал я. — Вы не изменились с нашей последней встречи, я тоже. Этот вопрос вы мне задавали, мои слова, что свои методы и агентов я не раскрываю, надеюсь, запомнили тоже. Всё осталось по-прежнему. И чтобы это услышать, вам не обязательно было придумывать очередную операцию прикрытия и вытаскивать меня в Киев, хотя я рад с вами повидаться. Достаточно было позвонить мне по телефону. Или приехали бы в Сумы, я там ещё месяц работал. Или уже в Москву, нашли бы, куда вас пристроить.

Он насупился и замолчал. Я тоже молчал, ждал, когда он вернется в нормальное состояние.

Наконец он крякнул и положил руки на руль — это был как зеленый знак светофора.

— Не хотел я по телефону, вдруг слушают, — в сердцах чуть не крикнул он. — Я свой кабинет проверял — микрофон нашел! Не подключенный, но сам факт!

— От предыдущего хозяина остался? — лениво уточнил я.

В принципе, микрофон мог оказаться в кабинете Чепака кучей разных способов. Его могли даже немцы оставить, кажется, во время оккупации в здании на Владимирской улице сидело гестапо, а подчиненные папаши Мюллера знали толк в разных технических новинках. Интересно, Чепак может отличить немецкий микрофон 1943 года выпуска от современного советского?

— Понятия не имею! — рявкнул он. — И разве это важно⁈

— Я бы рапорт написал по команде, пусть бы проверили, кто и чего там поставил, — объяснил я свою беспечность. — Заодно стало бы понятно, была это чья-то самодеятельность или начальство вас опасается — тогда рапорт замылили бы. Ну а если всё с санкции начальства, то и дергаться бессмысленно, можно и в шпионов поиграть. Но что-то я сомневаюсь, что в Киеве всё настолько серьезно. Даже в Москве в шпионов играть незачем. Но если вы так хотите поберечься… Давайте, Трофим Павлович, прогуляемся…

Я вылез из «москвича», оставив авоську с салом на сиденье. Чепак заглушил двигатель и выбрался вслед за мной. Пришлось ждать — негоже заставлять генералов бегать, ведь, как известно, в мирное время это вызывает смех, а в военное — панику.

— Зачем это, Виктор? — недовольно спросил он.

Я пожал плечами и двинулся по дорожке между вековых сосен.

— Если вы опасаетесь прослушивания, то вам стоит опасаться и вести важные разговоры в машине, особенно — в заведенной машине, Трофим Павлович, — наставительно произнес я. — Записывающая техника сейчас не слишком миниатюрная, автономность у неё низкая, а в любом автомобиле есть электросеть и куча мест, в которые можно спрятать магнитофон. Поэтому если и беречься, но и так тоже. А здесь хорошо, наружку не спрятать, местность далеко просматривается. Так что с незалежниками, чего вы на них взъелись? Раньше вроде старались не трогать… что-то поменялось?

— Слишком много их оказалось, Виктор, слишком много… — тихо произнес Чепак. — В Сумах я этого не замечал… думал — случайные явления, незначительная погрешность, да и разъяснения были того же плана. А в Киеве — представляешь, они даже в республиканском управлении есть!

— Вы же говорили тогда, что они могут и в ЦК партии быть, — я пожал плечами. — Я был уверен, что вы в курсе, где и что. С учетом общей политики на Украине, это было бы даже логично. Макухин… тут вы правы — он никто и ничто, нахватался по верхам от знакомых. Я тогда по вашему приказу не стал копать дальше, но там было очевидно, что нахвататься чего-то этот Макухин мог только в обкоме. Кто именно ему вложил в голову эти идеи, мне неизвестно, но самый логичный вариант — бывший секретарь по идеологии Петр Козырев. К тому же Макухин сменил его на этой должности, когда Козырев отправился окучивать Полтаву.

Некоторое время мы шли молча.

— Петр просидел в Сумах чуть дольше, чем я, — глухо сказал Чепак. — Такой же сосланец, только по партийной линии. Когда я туда приехал, он уже был секретарем обкома, занимался идеологией, и ничем не выделялся среди прочих партийных работников. Я не люблю говорливых, а он как раз из болтунов, хлебом не корми, дай потрындеть. На собраниях заберется на трибуну — и часа полтора про ленинские принципы и всё прочее, что положено, вещает. Народ со сном борется, а ему покласть на это с прибором. Несколько лет назад я стал замечать, что у него тональность речей поменялась — раньше всё про Советский Союз говорил через слово, а потом начал про Советскую Украину. Я тогда тоже, как ты, начал изучать, кое-что нашел, съездил в Киев, но Никитченко мне прямо запретил в эту сторону смотреть. Да так, что я и сам заткнулся, и подчиненных своих заткнул.

— А Никитченко — это кто? — уточнил я.

Этой фамилии я не знал, и в памяти «моего» Орехова её не было.

— Председатель украинского управления был, до Виталия Васильевича, — пояснил Чепак. — Но к новому я уже с такими вопросами не лез, на всякий случай.

Виталий Васильевич — это как раз Федорчук, будущий сменщик Андропова в КГБ СССР и министр внутренних дел, который приводил министерство в порядок после Щелокова. Я подумал, что к нему Чепак мог и обратиться — вроде бы толковый товарищ, да и заукраинцем точно не был. [1]

— Воронов много накопал?

Этот вопрос пришел мне в голову как-то вдруг. Майор Воронов был заместителем Чепака, с десяток лет обеспечивал тому крепкий тыл, но умер в сорок от инсульта. Именно из-за этой внезапной смерти я и оказался в Сумах — надо было наладить работу по моему направлению перед уходом полковника в республиканское управление. Про Воронова я слышал только хорошее, ну а человек, который занимался диссидентами, просто не мог пройти мимо «незалежников».

— Достаточно, — подтвердил мои догадки Чепак. — И фамилия Козырева в его бумагах была. Не смотри так, сохранил я его документы, лежат у меня… Это ещё одна причина, по которой я хотел, чтобы ты приехал.

Он вернулся к машине, открыл багажник, достал оттуда пухлую папку и протянул её мне. Некоторое время мы так и стояли — он с протянутыми бумагами, а я — в сомнениях.

— Чего застыл, забирай, твоё это теперь, — поторопил меня Чепак.

Я всё же взял у него эту папку и грустно посмотрел на неё.

— Вряд ли я смогу использовать их по назначению, Трофим Павлович, — сказал я. — Не по профилю мне… в Сумах занимался, пока вы не запретили, а сейчас, думаю, и не подпустят меня к национальным делам. Хотя я и так на них постоянно натыкаюсь.

— Это каким же образом? — заинтересовался он.

— Недавно допрашивал одну женщину, дочь Якира-младшего, она тоже с диссидентами хороводы крутит, — объяснил я. — Сажать её не за что, своего ума не вложишь… в общем, обычный наш контингент, в антисоветском движении таких полно… сами понимаете. Да хоть Солдатенко вспомните — вроде и диссидент, и запрещенную литературу хранит и читает, но за решетку его отправлять…

«Диссидент» Солдатенко был сумской достопримечательностью — как минимум для сотрудников областного управления КГБ. Этот товарищ активно боролся с советской властью, периодически ездил в Москву, посещал квартиры видных деятелей диссидентского движения, привозил запрещенную литературу. Вот только был он настоящим идиотом, поэтому тот же Чепак организовал в рамках управления некие курсы по слежке за ним, которые должен был пройти любой желающий служить под началом полковника — своего рода «тест Солдатенко». Я этой участи счастливо избежал, но новобранцы, которых мы привлекли во вновь создаваемый пятый отдел, учились слежке именно так — под руководством своего начальника, капитана Сухонина.

Чепак улыбнулся.

— Да, помню его, жаль, в Киеве никого подобного нет.

— Может, это и к лучшему. Так вот, к той барышне, о которой я говорил, ещё в институте аккуратно подвели нескольких друзей с Украины. Ничего серьезного, но информацию в их альманах украинцы поставляют именно через неё. Ну а редакторы «Хроники» принимают эту информацию без особых проблем — как же, дочка самого Якира приносит! Вот такая комбинация в два хода. Не хотите заняться этими бывшими студентами? Есть имена, фамилии и адреса, есть данные на тех, кто их просил что-то передать Ирине Якир. Но сажать их не за что, Трофим Павлович, нет таких статей в наших уголовных кодексах. «Хронику» они не составляли и не распространяли, а пара писулек… это не серьезно, их даже в СИЗО не отправят. Так и с вашими… ну пусть будет — нашими… незалежниками. Как только тронешь — тут же начнут вонять, причем из-за рубежа, чего все опасаются. А трогать… трогать-то не за что, одни разговоры, а разговоры к делу не подшить.

Я прикидывал возможные варианты развития событий, если начать раскручивать цепочку поставщиков «украинских» заметок «Хроники», и мне все они не понравились. К тому же без содействия КГБ по Украине это было бессмысленно, а я не знал, как отнесется Федорчук к этой московской инициативе. Совместные операции союзного и республиканского Комитетов были — в этом январе задержали пару прожженных диссидентов. Но чтобы идти к Бобкову с таким проектом, я должен сам ясно понимать, что хочу получить в итоге. Пока что просматривалось только сколько-то времени в СИЗО для фигурантов в самом оптимистичном варианте, а это ни на что не повлияет. Зато будет затрачена целая прорва ресурсов, которых и так ни на что не хватает.

— Да уж, — посочувствовал мне Чепак. — С шпионами попроще будет… даже с бандеровцами было проще — не поднял руки вверх, значит, в расход. А тут целые игры… отвык я от такого, словно опять за линию фронта попал. Этих твоих студентов трогать… лучше я кроссворды вместо работы разгадывать буду, хоть удовольствие получу. А ты, я гляжу, в теме, хорошо во всем разбираешься.

Чепак мне, конечно, очень польстил. Наверное, я лучше всех людей из 1972 года представлял, чем закончится эта вакханалия комариных укусов, но проблема была в том, что все последующие исследователи этой эпохи так и не предложили действенного лекарства. Вернее, какие-то мысли у них были, что-то можно было взять из времен военной спецоперации, когда законодателям пришлось в авральном режиме создавать хоть какие-то методы противодействия разъедающей общество заразе, но никто не мог ответить на вопрос, приведут ли эти методы к положительному результату. Я очень надеялся, что мои иноагенты всё же пробьются через глухую стену непонимания старцев в Политбюро — это дало бы Комитету определенные возможности хотя бы в маркировке возможных предателей. Но пока эти старцы держали оборону, возможно, не желая давать КГБ дополнительные полномочия. И мне не хотелось думать, что волокита с этим законом происходит от того, что кто-то в Политбюро всерьез опасается стать тем самым иноагентом.

— Уже жалеете, что променяли тихие Сумы на беспокойный Киев? — спросил я.

— Жалею, — подтвердил он. — Звание, конечно, дали, что не может не радовать… столько лет ждал… но до следующей звезды могу и не дожить, слишком уж тут всё… сложно.

— Везде сложно, Трофим Павлович, абсолютно везде, — серьезно сказал я. — Не так давно разговаривал с одним человеком, который многое знает. Он напомнил мне, как в пятьдесят пятом протолкнули масштабную амнистию этих ваших бандеровцев… думаю, и кто-то из тех, что вы поймали, под неё угодил. Не довелось потом сталкиваться?

Чепак задумал, потом покачал головой.

— Помню ту амнистию, помню… Дурость наши руководители совершили, но, видимо, обстановка такая была, тут я судить не могу, — сказал он. — А в Сумы они не приезжали, избегали, наверное, меня. Эх, жаль, Ковпак умер, с ним бы поговорить, он же тут, в Киеве все эти годы просидел, двадцать с лишним лет за всем наблюдал. Тоже эту сволочь не любил, но я с ним не виделся после войны, не знаю, что он думал… Надо бы близких его навестить, может, что скажут…

— Старинов жив, — тихо напомнил я.

Судя по биографии, Чепак пересекался со Стариновым в Польше в сорок четвертом, они должны были неплохо друг друга знать. А если мне удастся протолкнуть предложении об организации действий в тылу нынешнего «предполагаемого противника», опыт этих людей окажется бесценным.

— Да, Илья Григорьевич… но его после войны сразу в сторону отодвинули, даже на пенсию отпустили без звука, — задумчиво произнес Чепак. — Я его видел года три назад, приезжал к нам в управление по каким-то делам… Не тот он стал, растерял боевой задор.

Насколько я понял, это означало, что Старинов — в отличие от Чепака — всё же смог сообразить, что война закончилась и началась совсем другая, мирная жизнь. Но я хорошо помнил поговорку про бывших сотрудников органов, которые бывшими не бывают. К тому же Старинов сейчас имел некоторое отношение к КГБ — преподавал на курсах повышения квалификации; меня на эти курсы, судя по всему, отправят после завершения дела Якира — не могут же мои начальники всерьез рассчитывать, что вчерашний старший лейтенант будет досконально знать служебные обязанности майора или подполковника?

— Но его и ваш опыт может пригодиться, — сказал я. — На мой взгляд, сейчас против нашей страны ведется война… на западе и ведут себя соответствующе. Венгрия, Вьетнам, Чехословакия, провокации в ГДР — это всё она, холодная война. Проблема, Трофим Павлович, в том, что мы не воюем…

— Виктор, ты не прав, — перебил меня Чепак. — Все понимают, на что нацелено НАТО, работа ведется, ракеты…

— Ракеты — это хорошо, Трофим Павлович! Это очень хорошо, я даже скажу, что это здорово, без ракет нас давно попытались бы смять, — оборвал я его. — Но речь не про ракеты. США и их подручные ведут активную работу в СССР и странах социалистического блока. Работу неспешную, но от того не менее эффективную. Поддерживают, например, наших диссидентов — и деньгами, и похвалой, и дипломатическими нотами, если потребуется. Думаю, и ваших незалежников они тоже поддерживают, не всех, но тех, кто может влиять на остальных. А как реагируем мы? Недавно мне Филипп Денисович прямым текстом сказал — вот этих мы трогать не будем, потому что западные страны будут недовольны и не подпишут с нами какие-то контракты…

Я резко замолчал, снова переживая ту обиду, когда Бобков не разрешил работать по Сахарову и Боннер — и понял, что эта обида гораздо глубже, чем я думал. Да и вообще — с таким подходом мы действительно далеко не уедем, надо их менять, наши подходы. А, может, не только подходы, но и начальников, которые их продвигают. Но это явно выходило за пределы моих возможностей.

— Такое случается в нашей работе, — Чепак пожал плечами. — Иногда приходится идти на компромиссы.

— На мой взгляд, компромисс — это не игра в одни ворота, — ответил я. — Поэтому и надо что-то делать на территории наших заклятых друзей. Например, у ваших незалежников хвосты растут из Канады. Если там притушить пару-тройку десятков особо ретивых, остальные могут и сбавить накал борьбы, мне так кажется. Пока же они себя слишком вольготно чувствуют… Но вряд ли позволят. Хотя я бы создал у нас спецотдел, который будет нацелен на физическое устранение таких оппонентов… вот там-то товарищ Старинов был бы к месту.

Чепак надолго замолчал — видимо, вспоминал былое и думал о будущем. В таком отделе и ему бы нашлось местечко, а при его сноровке и опыте организации подпольной работы он бы уже через год был обвешан новыми орденами так, что старые пришлось бы снимать. Кадры были — даже Павла Судоплатова уже выпустили, и он сейчас в Москве работал над своей первой книгой. Возможно, он даже согласится оставить литературу, если родина принесет ему искренние извинения.

— Эк ты завернул, — крякнул Чепак. — А я уж подумал — перегорел ты за за три месяца, что мы не виделись. В Сумах ты был другим, более активным, более деятельным. Ты там верил в то, что делаешь. А сейчас твоя вера куда-то делась… ты мне Илью Григорьевича напомнил. Но сейчас вижу прежнего Виктора. Что у тебя там случилось, в этой твоей Москве?

Мне понадобилась пара минут, чтобы решиться.

— Мои мысли, Трофим Павлович — это мои скакуны, — я улыбнулся. — К вам я приехал свежим капитаном, который недавно был старлеем и не видел дальше собственного носа. А сейчас я стал майором, занимаюсь очень важными делами на высоком уровне, и вижу, что мы сидим за забором, выйти за который нам не дадут. Мы не сможем сделать с окопавшимися в Канаде украинцами ничего… вернее, нам не дадут. Потому что Канада может перестать продавать СССР зерно, а на это наше с вами руководство пойти не может. У нас всё плохо, Трофим Павлович, и я боюсь, что уже поздно что-либо менять. Но это так… было и ещё кое-что, по мелочи.

Я рассказал Чепаку о своем демарше с бросанием удостоверения, назвал причины, по которым я пошел на этот шаг, а также в красках описал свои посиделки в рабочей столовой с Андроповым, который уговаривал меня вернуться.

Он слушал внимательно, а под конец грустно улыбнулся.

— Хорошую всё же характеристику я тебе дал, очень хорошую, — сказал он удовлетворенно. — Не захотели тебя отпускать, такие люди в Комитете им нужны, как воздух.

— Зачем?

Я действительно не понимал, в чем моя уникальность. Ну да, я что-то делаю по диссидентской линии, но и только, да и то — за большую часть работы ответственны сотрудники той группы, которую я возглавляю. И с результатами тоже непросто — Якир-то с Якобсоном, конечно, сядут, один на год, другой — надолго. Но как это повлияет в целом на антисоветское движение, в котором по-прежнему авторитеты Солженицын и Сахаров, а их, кажется, стараются лишний раз не трогать.

— Потому что для тебя борьба с антисоветчиками — смысл жизни, — просто сказал Чепак. — А таких в Комитете мало, очень мало. А ещё ты барахтаешься, стараешься пробить систему. Работяг в Комитете всегда было много, но инициативных, умеющих широко смотреть на вещи сотрудников — единицы. Помяни моё слово — если нигде не оступишься, через пяток лет заменишь своего нынешнего начальника.

Я мысленно вздохнул. Через пять лет будет 1977 год, и я сам, скорее всего, откажусь от руководства Пятым управлением, даже если вдруг его сделают главным и уровняют в правах с Первым и Вторым. Потому что тогда уже точно будет поздно что-либо делать…

— Через пять лет я от этой должности откажусь, Трофим Павлович, — решился я. — Я же говорю — я не уверен, что и сейчас не поздно предпринимать некоторые шаги, но пока, на мой взгляд, есть шанс всё исправить. Через пять лет всё будет бессмысленно. Делать можно, нужного результата не будет.

Он остановился и удивленно посмотрел на меня:

— Это почему ещё?

— США, Британия и, думаю, Израиль, наращивают влияние собственной идеологии в нашей стране, — сказал я. — Пока исподволь, в малых дозах. Джинсы, музыка, кино, техника, мебель. Сейчас за этим охотятся далеко не все. А через пять лет за финскую стенку кто-нибудь обязательно родину продаст, причем я говорю не фигурально. Вот предложат человечку финскую стенку — и он с легким сердцем отдаст секреты новейшего танка или ракеты. С этим надо бороться, на мой взгляд…

— А диссиденты? — уточнил Чепак.

— А их просто пересажать, чтобы под ногами не путались, как и ваших незалежников, — жестко сказал я. — Чтобы не отвлекали ресурсы, не требовали времени на игры с ними. Вы знаете, на днях я узнал, что московскому театру на Таганке дозволяют вести эдакую культурную фронду. Дозволяют мои начальники. Но когда я спросил их, в чем смысл этой операции, ответить они не смогли. Да я и сам знаю, что смысла нет — но люди заняты делом, пишут отчеты… Я ведь тоже ещё год назад обходил по кругу всяких артистов, что читают изданные на Западе книги, беседы с ними вёл, биографию им портил… А смысл… сейчас я смысла этих действий не понимаю.

Некоторое время мы с Чепаком шли молча. В этом райончике действительно было красиво, тихо и в чем-то умиротворяюще — хорошее местечко, чтобы после радения о делах государственных посидеть, погулять и подумать о вечном.

— То есть ты всё-таки предлагаешь ничего не делать? — спросил он.

— Почему? — я улыбнулся. — Сложить лапки — самое простое, Трофим Павлович. Думаю, мы ещё поборемся. Я посмотрю эту папку… у меня и свои наработки остались, может, что соображу такого, что даже в ЦК компартии Украины не смогут игнорировать. Но у меня к вам просьба будет. Будьте осторожны. И напишите рапорт по поводу обнаруженного вами микрофона. Всегда полезно знать полную картину.

— Хорошо, это сделаю… а потом? Кроссворды разгадывать?

— Ну если вы не хотите кроссворды… — я улыбнулся. — Мне нужна информация по диссиденту Виктору Красину. Он родился в Киеве, вроде бы у него отца расстреляли в тридцатые, а они с матерью в Москву сбежали, так и смогли уцелеть. Но в его деле не сказано, кем был его отец, где он работал, почему его репрессировали. Даже адреса киевского нет, хотя он у нас частый клиент, коллеги могли бы и озаботиться пробелами в его биографии. Могу официальный запрос сделать, но если там какая-то нехорошая тайна, лучше, думаю, не светить этот интерес.

— Любопытно, — Чепак кивнул. — Позвони мне из Москвы, расскажешь, что о нем известно, чтобы не с пустого места копать, а я гляну, что нашим известно.

Он говорил предельно серьезно, и, кажется, я смог его заинтересовать. Правда, сам я был уверен, что это некая пустышка, и будет жаль, если свежеиспеченный генерал поймет это в процессе поисков. Но мне загадка Красина покоя не давала — сам я хотел зайти на него с московской стороны, хотя и был готов к тому, что ответы мне ничего не дадут.

— И ещё… но это личное.

— Что такое?

— Помните Саву? Ну, музыканта, который с нами в самодеятельности выступал?

— А как же, он же из этих, волосатиков?

— Почти, все музыканты из этих, — улыбнулся я. — Сава тоже сейчас в Киеве, у Льва Дутковского в «Смеричке» играет. Вроде бы всё в порядке, но что-то мне этот Дутковский не нравится… заочно, лично я его не знаю. Мне кажется, стоит его биографию тоже пристально посмотреть — кто родители, где живут, какие взгляды исповедают. А то он как-то слишком увлечен продвижением всего украинского, а это для музыканта не слишком типично, прямо скажем.

Чепак пару мгновений обдумывал мою просьбу, но потом кивнул.

— Сделаю, Виктор. Но будешь должен.

— Я и так вам должен, Трофим Павлович, — серьезно сказал я, нисколько не покривив душой. — По гроб жизни должен. Отвезете меня в аэропорт?

[1] Андропов никаких мемуаров не оставил, а вот Горбачев Федорчука очень не любил и при первой же возможности отправил в отставку весьма обидным способом. Причина этой нелюбви непонятна, другие отзывы об этом генерале тоже родом из перестроечного времени и чаще похожи на анекдоты. В более-менее нейтральных источниках его считают обычным служакой и трудягой. В украинском КГБ он просидел 12 лет без особых нареканий.

Никитченко на пост председателя КГБ Украины попал в 1954-м из партии — его прислали на укрепление после чистки от бериевских кадров, ушел в 1970-м, потом 8 лет преподавал в Высшей школе КГБ в Москве, после чего был отправлен в отставку.

[2] Павел Судоплатов до войны специализировался на украинских националистах, в 1938-м ликвидировал Евгения Коновальца. После ареста/расстрела Берии в 1953-м был арестован, отсидел 15 лет. С конца шестидесятых жил в Москве, написал несколько книг; уже в 90-е вместе с сыном-историком занялся «разоблачениями». Умер в 1996-м, не дожив нескольких месяцев до 90-летия. В 1972-м ему было 65 лет.