Диссидент-4: Да не судимы будете

Глава 11 «Здесь растут странные растенья»

Решение вылезти на «Соколе» возникло у меня спонтанно. Я немного устал от обдумывания рассказа Маленкова, и завершение ещё одного несделанного дела казалось мне хорошим способом хоть немного успокоиться. К тому же я не видел каких-то затруднений — доберусь до ближайшего таксофона, наберу номер этого генерала, попрошу позвать Юрия, и если того нет, просто положу трубку и спущусь обратно в метро. Но жизнь, как всегда, посмеялась над тем, кто составляет стопроцентные планы.

Ближайшая пара таксофонов оказалась недоступной — по одному разговаривал мужчина и, кажется, не собирался быстро сворачиваться, а у другого аппарата отсутствовала трубка. На другой стороне проспекта тоже всё было занято. Я прошел чуть дальше, нашел свободный телефон — но оказалось, что у него сломан монетоприемник. В общем, за какие-то пятнадцать минут я полностью разочаровался в социализме и едва не воззвал к богам, чтобы они вернули капитализм, при котором такой ерунды не было. Да и в целом такие знаки нельзя игнорировать — мне следовало уезжать оттуда ещё после первых признаках грядущей неудачи.

Но я продолжал искать, и моя настойчивость была вознаграждена — правда, в полукилометре от метро. Но там нашелся свободный аппарат, у которого имелась трубка, и который спокойно проглотил мои две копейки. Я набрал нужный номер, послушал гудки, а потом откликнулся голос, который явно привык командовать.

— Говорите!

Судя по всему, это и был тот самый генерал, отец Юрия. Что ж, я знал, на что шёл.

— Добрый день, — вежливо сказал я. — Могу я услышать Юрия?

— Юрку? — я зримо представил, как генерал чешет затылок. — Да, сейчас, — и громкий крик, поскольку он даже не отвел трубку: — Юрец, к телефону подойди!

Потом послышался стук — трубку положили рядом с аппаратом — и тяжелые шаркающие шаги. И отдаленный голос, который наставительно сказал:

— Я у тебя секретарем быть не нанимался!

А потом откликнулся тот, кто был мне нужен.

— Это Юрий, вы меня искали?

Его голос резко отличался от голоса отца — более мягкий, он говорил с явным уважением к собеседнику. Примерно так разговаривал мой агент «Мишка», который привык мыслить категориями, что клиент всегда прав. Я немного успокоился.

— Здравствуй, можно на ты, если не возражаешь, — сказал я. — Это Виктор, приятель Савелия… из Киева. Хотелось бы встретиться, поговорить о твоем предложении.

— Савелий?

— Сава, он обычно так представляется, — уточнил я. — Я готов целовать песок…

— А, Савка! — воскликнул Юрий и спросил настороженно: — А что-то не так?

— Да нет, всё так, — я вложил в свой голос всю свою способность к убеждению. — Просто он попросил встретиться, поговорить. Сам понимаешь — переезд в Москву это очень ответственное решение, вот он и попросил меня всё проверить.

— А, ты в этом смысле… Да заходи, я тут пока… только ещё и отец с матерью дома… как тебя зовут-то? Я дежурному скажу, чтобы тебя пропустили, у нас тут строго.

— Можно во дворе, — предложил я, не горя желанием рассказывать свои ФИО направо и налево.

Может, этот Юрий мне не понравится, и я предпочту забыть его, как страшный сон.

— Во дворе… там патруль ходит, гоняет посторонних, — задумчиво произнес он. — Хотя есть одно местечко… подходи тогда, подъезд знаешь?

— Тут у нас бомбоубежище, в нем что-то типа красного уголка, в нем собрания иногда проводятся, а так стоит пустым, а стены вот такой толщины, звук вообще не проходит. Ну отец и договорился, что мы тут играть можем, когда помещение никому не нужно.

Юрий оказался высоким белобрысым парнем с иностранной внешностью, но общался он безо всякого снобизма. Ему даже хватило одного моего имени, о фамилии он и не спросил — то ли из скромности, то ли в их тусовке это было в порядке вещей. В принципе, он и с Савой, похоже, общался именно так — представились именами, а все остальные детали биографии так и остались тайной. Сава, пожалуй, тоже был таким — может, тут и надо искать причины, почему он переименовал Дутковского в Левко.

— Это ты про «Сокол»? — спросил я.

— Да, про неё… хорошее было время, жаль, что пришлось разбежаться.

— И там сейчас никто не играет?

— Почему? Харитон с ребятами, у них там база, но они с мультиками плотно законтачили, редко тут появляются. А у меня ключ остался, — добавил он с заметной гордостью.

Причин этой гордости я поначалу не понял, но потом это стало очевидно. Бомбоубежища в СССР строили по типовым проектам, даже если их встраивали в подвалы жилых домов. Поэтому я примерно знал, что увижу — несколько помещений, спрятанных за тяжелыми дверьми, и одно из них предназначено для размещения большой группы людей. Но здесь люди постарались на совесть — вернее, военные, для которых проектировался этот дом, потребовали у архитекторов сделать некоторое подобие соседней станции метро. Я оценил размах — при некотором старании здесь можно было разместить, наверное, всех жильцов первых очередей дома.

Большое помещение напоминало актовый зал какой-нибудь школы — большей схожести мешали низкие потолки. Аппарат я даже сразу не увидел — и лишь потом разглядел несколько усилителей, стоявших в углу и накрытых пленкой и какими-то тряпками. Один небольшой усилитель находился отдельно, а рядом с ним притулилась электрогитара «Музима» благородного черного цвета.

— Это я вчера заходил по старой памяти, поиграл немного, — стесняясь, объяснил Юрий. — Редко получается вот так, работа много времени отнимает, даже перед ребятами неудобно.

— Ребята — это твоя группа? — спросил я.

— Да, но нам до группы ещё далеко, — он улыбнулся. — Все работают, у некоторых семьи, какая уж тут группа. Зато название есть — «Тролли», это мы у американцев подсмотрели, может, слышал — была такая команда, The Trolls, к нам тогда их альбом попал — «Animated Music», очень классный.

Я покачал головой.

— Кажется, нет, хотя, может, и слышал, но не знал, что это они.

— Жаль, у них классная музыка, — с сожалением сказал Юрий. — Хотел бы я уметь так сочинять. Так в чем вопрос-то?

— Да вопрос простой, — сказал я. — Ты вот Саву куда пригласил? В эту свою группу, которой до группы ещё ползти и ползти?

— Ну да, мы без баса сейчас, а этот паренек видно, что с гитарой обращаться умеет. Ну и песни у него классные… я, правда, не поверил, что это что-то народное, думаю, он сам их пишет, но почему-то признаваться не хочет. А с полным составом можно и концерты давать, хотя Игорек говорил, что не хочет профи становиться, его работа вполне устраивает. В общем, пока я ту песню Харитону сбагрил, им глянулась, обещают на концертах исполнять и в альбом включить.

— А что за Харитон-то?

— А, это… Серега Харитонов, тоже тут живет, учились вместе, но он чуть помладше. У него всё всерьез, это мы кто чем занимаемся — я вон в преподы подался, Игорь в художники. Но обещаю, что твоему Саве у нас будет нормально.

Я в этом «нормально» уверен не был, поскольку с Юрием мне уже всё было ясно. Он был из тех идеалистов, что в начале шестидесятых припали к живительной струе западного рок-н-ролла, нарекли её «настоящей музыкой» и принесли клятву на крови, что будут играть только её. Они не задавались глупыми вопросами, просто переводили английские тексты на русский и старались как можно точнее снять аккорды, уверенные, что это и есть залог успеха каких-нибудь The Beatles. Про Брайана Эпстайна они если и слышали, то про его заслуги в том, что битлы стали битлами, точно не были в курсе. А этот человек как бы являлся главным и ключевым фактором, который превратил скромную группу из Ливерпуля в мировой феномен.

В принципе, это незнание было понятно. Это я в будущем уже был наслышан про менеджеров и продюсеров, которые и зарабатывали основные деньги на успешных командах конца 80-х вроде «Ласкового мая» или «Миража». Слышал я и про продюсерские проекты в России девяностых — других тогда и не было. Но для Советского Союза образца 1972 года это знание вовсе не было таким уж очевидным, хотя буквально все более-менее известные музыкальные команды и сейчас процветали благодаря неким протопродюсерам — их называли художественными руководителями, они и сами могли выступать на сцене, но более всего им удавалась роль организатора. И неважно, что именно они организовывали — добывали качественный материал для своих подопечных или могли договориться с любой площадкой о выступлениях. Главное, что они хорошо умели это делать. Остальное прикладывалось к этим самым умениям.

Таким продюсером, например, был Дутковский — хотя, конечно, он уже взял груз не по своим силам, поскольку в этом отношении проигрывал Владимиру Мулявину из «Песняров» и даже мужу Ротару, который стал для неё очень хорошим Эпстайном. Я помнил несколько фамилий, что были на слуху и в моем времени — Бари Алибасов сейчас, кажется, покорял Казахстан с «Интергралом», Стас Намин вовсю раскручивает ансамбль «Цветы», а Павел Слобокин на много лет занял себя «Веселыми ребятами». Живы были и реликты прошлого вроде Леонида Утесова, которого тоже формально можно отнести к продюсерам, как и Олега Лундстрема.

В принципе, этот Юрий знал одного прирожденного продюсера — некоего валютчика и любителя золота Айзеншписа, работу которого по продвижению никому не известной команды до вполне приличного уровня популярности сложно переоценить, ведь он этот «Сокол» даже в какую-то филармонию пристроил, что означало официальный статус и много-много концертов. Айзеншпис, наверное, мог бы вообще этот «Сокол» в небеса отправить, если бы не предпочел своё второе увлечение. Я не помнил, как у него обстояли дела в восьмидесятые — кажется, он и второй раз присел за всё ту же валюту, — но после выхода наткнулся на малоизвестную ленинградскую команду и превратил её в кумиров миллионов. То есть чутье и хватку Айзеншпис за решеткой как минимум не растерял.

Самим же «Соколам» — а сейчас ещё и «Троллям» с «Оловянными солдатиками» — до таких низких материй дела явно не было. Они были уверены, что нужны песни — а всё остальное приложится. В целом они были правы, без песен ни один продюсер ничего не сделает. Вот только платить за хороший музыкальный материал по полтысяче за штуку — прямая дорога к преждевременному разорению. Деньги у Юрия явно водились; их источник мог быть каким угодно — зарплата, какие-то гонорары, даже то, что выделял ему на карманные расходы папа-генерал. Правда, на приличную программу нужно десяток песен, а это пять тысяч рублей — советские музыканты жили хорошо, но не настолько, особенно когда речь заходила о группах, которые не были признаны официальными органами.

Вот только Юрий не был продюсером. Эти ушлые ребята постарались бы выцыганить песню у Савы бесплатно или за обещание будущих барышей — с их точки зрения мой школьный приятель был лохом, которого не грех и кинуть. Но Юрий оказался пареньком честным, что мне в нем понравилось. Не понравилось то, что без продюсера эти его группы ждала участь, предсказанная «Мишкой» — поварятся в собственном соку пару лет и разбегутся. Конечно, за это время Сава освоится в Москве, заведет нужные знакомства, так что не пропадет — устроится к Намину или Слободкину, где всегда была сильная текучка. Только тем мои песни особо не нужны — не их репертуар категорически; если я сейчас притащу Намину «Bang», первый хит «Парка Горького», он посмотрит на меня, как на умалишенного. Да и Слободкин вряд ли примет «Тётю» — «Веселые ребята» ещё не дошли до нужного градуса безумия, сейчас они были рафинированным и воспитанным ВИА.

Ну а судьба Савы… пожалуй, в «Смеричке» ему будет лучше, чем в любой из московских команд, где никто не будет заботиться о том, где он живет и есть ли у него деньги на покушать.

— Юр, а можно сыграть? — я небрежно кивнул на «Музиму».

— Конечно, — легко согласился он. — А что ты играешь?

— Блюз, — сказал я. — Мне нравится эта музыка. Кто-то из великих сказал, что блюз — это когда хорошему человеку плохо. А я как раз недавно общался с одним хорошим человеком, которому было очень плохо.

Пока усилитель прогревался, Юрий рассказывал мне байки из того времени, когда они с «Соколом» здесь обитали. Я привычно делил эти рассказы на десять, но всё равно получалось, что приключений у доморощенных музыкантов было прилично — впрочем, так обычно и бывает, когда ты молод и чрезвычайно увлечен своим хобби, которое не слишком нравится старшему поколению.

А одновременно я думал, что сыграть этому умудренному в западной музыке товарищу. Стиль я, конечно, обозначил, но блюз — понятие очень широкое, под него что угодно подвести можно, если сыграть это «что угодно» медленно и печально. Формально блюзом была и романовская песня «Кто виноват», но я её сегодня уже исполнял, пусть и мысленно. А потом я вспомнил про ещё один хит «Воскресенья», с которой и началось моё музицирование в этом времени и в этом теле.

Я взял «музиму», чуть подстроил третью струну, а потом заиграл проигрыш, который сейчас выглядел пусть не как привет из далекого будущего, но всё равно очень прогрессивно — особенно по меркам всяких ВИА советского извода. Гитара заметно отличалась от моей «торнады», но была приятной.

— В моей душе осадок зла и счастья старого зола…

Ещё с проигрыша Юрий оказался полностью захвачен этой песней. Ну а в процессе его буквально начало разрывать на несколько частей — одна хотела начать записывать текст, другая — аккорды, третья — и то, и другое сразу. Смотреть на это было забавно, но я старался петь серьезно — всё же Никольский писал о важных вещах, и не стоило портить его лирику улыбкой, хотя суета моего слушателя забавляла. Кроме того, я и сам наслаждался странной акустикой этого зальчика, в которой многочисленное эхо создавало причудливую картину звуков.

— До горизонта протянуть надежды рвущуюся нить и попытаться изменить хоть что-нибудь…

Я резко оборвал песню и прижал струны, чтобы не звенели.

— Ну как? — спросил я небрежно.

То, что чувствовал Юрий, было хорошо видно по его лицу и жестам. Он был раздавлен и не сразу собрался с мыслями.

— Что это? — наконец спросил он.

— Блюз, — я всё-таки улыбнулся. — Хороший блюз.

— На русском… — пробормотал он. — Мы с ребятами пытались, но наш «Край» никому не зашел, а «Солнце» вообще высмеяли… сказали, чтобы мы не выделывались.

— «Край»? «Солнце»? — я немного удивился. — Ни разу не слышал.

— Ну ещё бы… мы особо и не распространяли, хотя Айзек что-то пытался, заставил нас записаться. Говорил, чтоб в веках хоть что-то осталось. Сейчас, кажется, мафон не утащили…

Он порылся в залежах аппаратуры и добыл там катушечный магнитофон со скругленными по моде шестидесятых углами. К магнитофону на длинных шнурках были присобачены такие же скругленные колонки, а на верхней крышке имелась гордая надпись: «Яуза-10».

— Это стерео, ещё первых выпусков, там даже лентопротяжка стоит от «грюндика», — с непонятной мне гордостью пояснил Юрий. — Надеюсь, Харитон его не добил окончательно…

Он подключил розетку к сети, и нам пришлось ждать, пока нагреются лампы, на которых были собраны схемы этого чуда техники, их свет можно было заметить в щелях. А потом…

«Где тот край» оказалась незатейливой песенкой, которая, в принципе, подошла бы любому советскому ВИА семидесятых. Пел сам Ермаков, и он категорически не вытягивал даже этот примитивный мотив, но музыкальная часть была сделана вполне на уровне, присутствовала даже какая-то вполне оригинальная аранжировка. А «Солнце над нами» была самой настоящей фолк-роковой композицией — весьма оригинальной, с дудками, забавным текстом про какой-то цветочек и в корне отличающейся от всего, что звучало на нынешней эстраде. Впрочем, голос Юрия и там не справлялся со своей задачей, из-за чего всё вместе звучало так себе.

Я посмотрел на него — он явно наслаждался свидетельствами былого величия «Сокола», и мне было непонятно, видит он огрехи своего исполнения или нет.

— Ну как? — повторил он мой вопрос.

— Сами написали?

— Ну да, я в основном за музыку отвечал — всё же музшкола за плечами, а Игорек стихи придумал, — объяснил Юрий. — «Край» первой был, потом уже «Солнце». Нас Намин к себе звал, как Айзек сел, горы золотые обещал.

— Отказались? — уточнил я, зная ответ.

— Да, надо было под него ложиться полностью, иначе он не умеет… хотя, может быть, это и правильно, — задумчиво сказал он. — Это у нас в «Соколе» вольница была, в нормальных коллективах такого не допускают. Думаю, если мультики Харитона прижмут, они сбегут оттуда. Я вот что подумал… Ты сам с приятелем своим кумекай — стоит к нам лезть. А то может так получиться, что я его сосватаю, а мы через год… кто куда. Ему бы к Намину, конечно, у них и денег полно, и аппарат классный. Но у них с басухой всё в порядке.

— Спасибо за откровенность, — улыбнулся я. — А сам что посоветуешь? Может, есть ещё кто, у кого с басухой не в порядке?

— Да есть, как не быть. Никольский из армии вернулся, — я чуть встрепенулся, услышав знакомую фамилию. — Пока обратно к Сикорскому прибился, может, «Атлантов» снова соберут, а эта команда пару лет назад на всю Москву гремела. У них, правда, своего материала почти не было, но, говорят, Костик притащил какую-то крутую песню про музыканта… сам не слышал, но ребята хвалили очень. [1]

Я мысленно выдохнул, поняв, что был очень близко к провалу — всё-таки хорошо, что этот «Музыкант» надоел мне ещё в моей первой жизни. Впрочем, я бы, наверное, выкрутился — музыка сейчас распространялась самыми причудливыми путями, так что всегда можно было отбрехаться всеобъемлющим «где-то слышал».

— И какие у них шансы возродиться? — спросил я.

Впрочем, никаких «Атлантов» моя память не хранила, как не помнил я ничего ни о каком Сикорском. Но это я собирался уточнить во время следующего разговора с «Мишкой», сейчас эта, наверное, легендарная личность была важна исключительно с точки зрения практики — есть у него нужные качества, чтобы стать менеджером успешной группы, или же они у него напрочь отсутствуют.

— Да фиг знает, — Юрий безразлично пожал плечами. — Раньше Алик боевой прямо был, сейчас… потух как-то. Я вот тоже уже потух, иногда только гитару терзаю по старой памяти, а снова этим заниматься на регулярной основе, кататься по разным площадкам… нет, не готов.

Это я и сам видел — он ещё жил рок-н-роллом, но уже не в полную силу, скорее, по инерции, скучая по старым добрым временам, когда он и его приятели лабали рок и чувствовали себя причастными к чему-то великому. Если бы тогда их ждал успех — хотя бы в рамках Москвы, — то всё могло сложиться иначе. Но сложилось вот так. А, значит, мнению этого разочаровавшегося в роке музыканта доверять не стоит, как и отправлять Саву в топку «Троллей», «Солдатиков» или тех же «Атлантов».

— Слушай, а зачем ты песню у Савы так задорого купил? — поинтересовался я.

— Это разве задорого? — усмехнулся он. — Нормальный композитор за пять сотен даже к роялю не подойдет, а ведь потом ещё надо и за текст платить. А тут — готовая песня, бери и исполняй. К тому же за всё «Союзмультфильм» платит, Харитон как-то хитро такие расходы оформляет, чтобы все счастливы были. Могут и в мультик какой пристроить. Его на студии ценят…

Тут пришлось хмыкать мне — оказывается, Сава ещё и продешевил. Впрочем, мы с ним ребята провинциальные, столичных порядков не знаем… Я мысленно записал себе ещё один вопрос, который надо обязательно задать «Мишке». Если песни и вправду стоят так дорого, то, может, ну их, эти союзы всяких композиторов и писателей? Продать штук сто композиций из будущего, а потом жить припеваючи безо всяких пластинок фирмы «Мелодия»…

Я опять же мысленно отвесил себе подзатыльник — не хватало ещё, если о моем приработке узнают в Конторе, замучаешься объяснять, что, почём и зачем. И главное — не объяснишь никому, в первую очередь Бобкову, а во вторую — Андропову. Эти просто не поймут такой авангард. Да я и сам не того ждал от этой жизни.

[1] Никольский начал играть с «Атлантами» Александра (Алика) Сикорского в 15 лет, в 1966-м, это была обычная самодеятельная кавер-группа. Именно благодаря их концерту Макаревич решил собрать собственную группу (и получил «Машину времени»). Но в 1970-м трех музыкантов — в том числе Никольского — призвали в армию, он вернулся в 1972-м, поиграл немного с Сикорским и ушел к Намину в «Цветы». «Музыканта» Никольский написал как раз во время службы, но прогремела эта песня только после выхода альбома «Воскресенья».