Диссидент-4: Да не судимы будете

Глава 18 «Голос странный звучал»

Пятое сентября для меня началось сумбурно. В три часа ночи меня разбудила Татьяна, которая пожаловалась на боли внизу живота. Рожать ей вроде было рано, воды тоже не отходили, и я потянулся к телефону, чтобы просто вызвать скорую и спихнуть эту проблему на специалистов, поскольку знал, что не справлюсь с ней самостоятельно. Но Татьяна уже проснулась и быстро привела меня в чувство, заставив мой сонный мозг работать чуть лучше.

В советское время многое определялось волшебным словом «прописка» — это означало и прикрепление, например, к поликлинике, а ребенка — к детскому саду и школе. Но были и ситуации чрезвычайного характера, когда волшебство прописки не действовало. И боль у глубоко беременной женщины как раз и подпадала под определение «чрезвычайного характера». То есть вызванная скорая помощь повезет Татьяну в ближайший роддом — я мог ошибаться, но для нас он находился, кажется, где-то на Соколе. Там врачи наверняка перестрахуются, захотят подержать её у себя недели две-три — и в результате она будет рожать не там, где собиралась, а там, где оказалась. Этот вариант мы уже обсуждали, и Татьяна была сильно против такого развития событий.

— Точно не сильно болит? — с сомнением спросил я.

— Точно-точно, — чуть более суетливо, чем обычно, ответила она. — Доеду!

В итоге я до телефона всё-таки добрался, но не за скорой, а для вызова такси — этот полезный номер я нашел ещё в январе, и с тех пор использовал лишь пару раз, но достаточно удачно. Вот и сейчас — диспетчер, конечно, была недовольна, что я отвлек её от каких-то важных дел, но заказ приняла добросовестно и пообещала, что машина приедет через двадцать минут. Видимо, по ночной поре таксомоторы повышенным спросом не пользовались.

Диспетчер почти не обманула — желтая «Волга» с шашечками притормозила у нашего подъезда через полчаса. Ну а потом была долгая поездка по ночному городу, разбуженные родители Татьяны, всё-таки состоявшийся вызов скорой — и ещё одна поездка, правда, не на такси, а на машине тестя и в некий институт акушерства и гинекологии в Хамовниках. Слово «институт» в названии внушало уважение, его здания выглядели достаточно современно, и пусть я не понимал, чем это заведение отличается от роддома на Соколе, но решил — если Татьяне и её матери это важно, то и пусть их.

У меня были смутные воспоминания о когда-то прочитанном — мол, все известные люди в СССР стремились попасть в какой-то роддом Грауэрмана. Я поспрашивал у Татьяны и у её родителей, а после расспросов сформировал и собственное мнение: эта больница была престижной в первую очередь благодаря расположению на Арбате, то есть в самом центре столицы, где в основном и обитали те самые известные люди. Попасть туда со стороны, в принципе, было возможно — у отца Татьяны имелись знакомые во врачебных кругах, да и она сама могла обратиться, например, к супруге Любимова, которая относилась к ней хорошо. Наверное, и у меня были возможности как-то нивелировать ту самую «прописку» — «мой» Орехов, правда, в эту область человеческих отношений никогда не забредал, но определенных знакомых имел или он, или его коллеги.

Вот попасть в ЦКБ на маршала Тимошенко у нас вряд ли получилось бы — если только выходить на уровень Андропова, который, наверное, может помочь. Но может не помочь, а запомнить, что некий подчиненный обращался к нему с такой несуразной просьбой — тем более что я и так последнее время слишком часто и слишком тесно для простого оперативника общался с председателем КГБ. В общем, идти по этому пути мне не хотелось, но Татьяна и не требовала от меня невозможного. Её вполне устраивал институт в Хамовниках — тоже, в принципе, хорошее лечебное учреждение. [1]

Вся эта суета заняла прилично времени, но вроде всё было не слишком плохо. Татьяну в больнице, разумеется, оставили, хотя врач уверенно сказал, что ничего страшного он не видит. Тесть довез меня до их квартиры, откуда я прямиком и отправился на службу — в чем был и слегка помятым от недосыпа. И уже на подходе к Лубянке вспомнил, что именно сегодняшний день террористы из Палестины выбрали для того, чтобы атаковать израильских спортсменов на олимпиаде в Мюнхене. Я смутно помнил, что это случилось ранним утром — но по времени Западной Германии. Я бросил взгляд на часы. Примерно сейчас эти террористы ловили заложников и убивали тех, кто мешал им это делать.

За месяц Бобков так и не представил меня сотрудникам своего управления. Я не знал причину такого небрежения, начальник мог, например, не найти времени, но у него могли быть и какие-то иные причины. Но когда в десять часов утра меня позвали на совещание, то я увидел множество людей, с которыми был не знаком или знаком мало. С кем-то я пересекался по собственной инициативе, кого-то не видел вовсе, а это были не последние люди в союзной «Пятке» — начальники отделов и отделений в чине как минимум майора, причем не таких скороспелых, каким был я, а вполне заслуженных, прошедших все ступеньки службы от и до.

Но всё же Бобков меня на это совещание позвал — видимо, статус «в личном подчинении начальника управления» обязывал его на определенные действия. Но я не стал садиться на первом ряду, скромно занял местечко ближе к концу и с краю, выдержал пытливые взгляды своих коллег, вежливо поздоровался с теми, кто тоже проявил вежливость, и был готов внимать. Правда, я прекрасно знал, о чем идет речь, но понятия не имел, что известно КГБ в данную минуту. Время сейчас всё же было неспешное, а с момента нападения прошла лишь пара часов. Впрочем, даже Комитет должен был быть в курсе, пострадал ли во время инцидента кто-то из его сотрудников.

Бобков вкатился в зал неожиданно, он был один, но с большой папкой в руках. Самой обычной, с обложкой из серого картона. Я был уверен, что ему по статусу положены только редкие папки из кожи или — на крайний случай — из кожзама.

Это помещение, кажется, выполняло те же функции, для которых в московском управлении служил оставшийся от прежних хозяев большой зал, а в сумском — ленинская комната. Во всяком случае, тут рядами стояли стулья, а у одной из стен — длинный стол, за который и встал Бобков. Он не стал садиться, бросил на столешницу папку, обвел собравшихся тяжелым взглядом — в его исполнении это выглядело не так грозно, как в исполнении, например, Денисова или Чепака, — а затем сказал своим негромких голосом.

— Товарищи офицеры, всё, что вы услышите в этой комнате — строго секретно, можете донести до подчиненных, но под вашу ответственность. Я рекомендую ограничиться теми, кого я пригласил на это собрание, — он снова посмотрел вокруг, остановившись почему-то на мне. — Информации немного, наши товарищи сейчас стараются добыть ещё, задействованы связи с разведками дружественных стран… Думаю, уже завтра будет ясная картина. Но пока вот так. Как вы знаете, в западногерманском городе Мюнхене сейчас проходит летняя олимпиада. Сегодня утром… по местному времени была поздняя ночь… в олимпийскую деревню проникли вооруженные люди, они напали на спортсменов и захватили заложников. Есть жертвы. Полиция ФРГ пытается взять ситуацию под контроль, ведет переговоры, кажется, уже получены требования террористов, но нам про них, разумеется, никто сообщать не торопится.

В зале послышались смешки. Один из офицеров в первом ряду — его звание я определил не ниже полковника — поднял руку, как школьник на уроке, и спросил, не дожидаясь разрешения. Всё же КГБ в каких-то мелочах отличался от школы.

— Филипп Денисович, из наших кто-то?..

Тот не стал ссылаться на обстоятельства непреодолимой силы, а честно ответил:

— Полной информации, как я уже сказал, ещё нет, Леонид. Но предварительно члены нашей делегации не пострадали. Они живут в другой части деревни, достаточно далеко от места происшествия. Но сейчас проводится проверка.

— А кто тогда?.. — спросил тот же сотрудник.

— За нападением стоит палестинская террористическая организация «Черный сентябрь», они взяли на себя ответственность, — снова не стал ломаться Бобков.

— То есть?..

— Да, всё верно, Леонид, — он кивнул. — Террористы напали на израильскую команду.

Неведомый мне Леонид промолчал. Остальные тоже не торопились что-либо говорить. В принципе, и так всё было понятно.

Я всё-таки поднял руку и по примеру коллеги сразу задал вопрос:

— Сопровождающие от Комитета выходили на связь?

Бобков недовольно глянул на меня, но ответил:

— Да, все целы и здоровы, сейчас занимаются своими подопечными. Думаю, им уже ничего не грозит, место происшествия оцеплено немцами, если, конечно, нет ещё одной группы террористов.

— Спасибо, Филипп Денисович, — сказал я. — У меня там друг, вот и волнуюсь за него. У него свадьба намечена после возвращения.

— Понимаю, Виктор, но это к делу не относится. Итак, товарищи, обстановка на данный момент вот такая. Учитывая, что в дело вовлечены Израиль и Палестина, нам необходимо знать, не произойдет ли у нас каких-то инцидентов — например, демонстраций, акций или чего-то подобного. Поэтому сейчас все силы нужно направить на выявление этих намерений. Всё понятно?

Ему ответили ровным гулом. Задание действительно было понятно и в чем-то даже обыденно — сейчас сотрудники возьмут ноги в руки и пойдут по своей агентуре, выяснять, не планируется ли чего в ближайшее время.

— Хорошо, — Бобков одобрительно кивнул. — Леонид, на тебе взаимодействие с управлениями других республик — им нужно донести задачу и объяснить, как это важно.

— По нашей линии? — важно уточнил Леонид.

— Разумеется, — подтвердил Бобков. — Если это всё — все свободны. Виктор, задержись.

В зале Бобков говорить не захотел, подхватил папку и махнул мне рукой, направившись в свой кабинет. По дороге молчали, лишь расположившись по привычной схеме — начальник в своем кресле, я на стуле для посетителей — генерал заговорил:

— Что думаешь про это?

У меня никаких мыслей по поводу теракта в Мюнхене не было, да я и не должен был их иметь — не моя зона ответственности, не моя тема, а «мой» Орехов знал о противостоянии израильтян и палестинцев только из выпусков «Международной панорамы» и соответствующего раздела в ежедневных газетах. Кроме того, уже я точно знал, что это противостояние не закончится завтра или послезавтра — стороны увлеченно резали друг друга и в моем будущем, но по очкам, кажется, выигрывал Израиль, за спиной которого стояли США и остальной западный мир. В общем, как говорил один министр: так было, так будет. Здесь и сейчас этого не изменить, а влезать — себе дороже. [2]

— Про жертв ничего не известно?

— Только то, что передает западная пресса, — покачал головой Бобков. — По официальным каналам, сам понимаешь, мы ничего не получим.

СССР сейчас был в ссоре с Израилем, так что никаких посольств и контакты только через третьи страны.

— И помочь в расследовании они нас не пригласят, — согласился я. — Тогда мы можем немногое. Предупредить акции у себя, выразить соболезнования… принять какие-то меры безопасности для нашей делегации на олимпиаде, на случай, если кто-то решит повторить.

— Да, об этом и говорили у Юрия Владимировича, — сказал Бобков. — От нас требуют справку для ЦК, но это дело Первого главного…

— В газетах что-то про это будет? — зачем-то спросил я.

И так понятно, что при существующих раскладах наши власти, скорее всего, обойдутся короткой тассовкой в «Правде», и во «Времени» ничего не дадут. Дело в том, что с этими террористами Советский Союз оказался в неприятной ситуации — с одной стороны, мы не любили Израиль и помогали Палестине, с другой — люди погибли, а СССР был за мир и за разрядку в целом и против убийств гражданских лиц в частности. В общем, громогласно поддерживать «наших» палестинцев нельзя, сильно жалеть израильтян тоже — поэтому проще промолчать.

— Это в ЦК решат, но они, наверное, ещё думают, — всё-таки ответил Бобков. — Ситуация сложная.

Он тоже всё понимал, но прямо говорить не решался. У меня же ограничений не было, я мог лепить любую чушь, особенно сейчас, когда мы разговариваем один на один.

— Филипп Денисович, а если попробовать вбросить «утку», что этот теракт организовали сам Израиль? — тихо спросил я.

В своем будущем я читал пару заметок, авторы которых обвиняли в мюнхенской трагедии СССР и конкретно КГБ. Доказательств, конечно, не было никаких, одни предположения, мутные слова каких-то перебежчиков и бывших сотрудников из «Штази» и, кажется, румынской разведки, да вольная фантазия тружеников пера. Тогда меня эта версия слегка задела, ну а сейчас я и вовсе работал в том самом КГБ, который явно был ни сном, ни духом. Ну а операция по переводу стрелок могла быть первой пробой пера в будущей борьбе против диссидентов на международной арене. Конечно, Пятому управлению такое не доверят, это будет делать ПГУ, но пусть они потренируются на кошках, а мы учтем их ошибки.

Ну а Израиль я приплел по очень простой причине. В будущем интернет вместо предсказанного Стругацкими большого информатория превратился в огромную помойку, где относительно мирно уживались самые дикие версии происходящего в мире. И после событий октября 2023 года, когда палестинцы напали на какой-то музыкальный израильский фестиваль и набрали кучу заложников, в сети бродили предположения, что эту атаку Израиль организовал сам — слишком много всего должно было совпасть, чтобы террористам удался их замысел. Впрочем, эту версию особо не продвигали, поскольку чувствовали, что она всё же переходит некоторые границы, но в начале 1970-х люди были много более наивными, и даже небольшой намек в какой-нибудь заштатной газетенке мог произвести эффект разорвавшейся бомбы.

— Что ты имеешь в виду? — ледяным тоном спросил Бобков.

Я понимал его недовольство, но решил идти до конца.

— Пока ничего, надо дождаться официального разрешения ситуации с заложниками и террористами, — я грустно улыбнулся. — Ну а потом… если у нас есть возможность намекнуть какому-нибудь западному репортеру, что БНД рассматривает в том числе и вероятность операции под ложным флагом.

— Зачем это Израилю? — недоуменно спросил генерал. — Они же всеми силами пытаются предотвратить теракты, никто не поверит, что они сами его организовали, да ещё и такой громкий.

— Скорее всего, они и в самом деле ни при чем, — я пожал плечами. — Но если вбросить эту версию, желательно так, чтобы никто не смог отследить, что это сделали мы… то на этом можно неплохо сыграть на международном уровне. Например, инициировать обсуждение в ООН. В общем, это так, мысленные упражнения, Филипп Денисович, не более того. Я правильно понимаю, что товарищу Андропову сейчас не до меня и моих идей?

— Правильно, Виктор, — Бобков кивнул. — Отложим это на будущую неделю, тем более что там нет ничего срочного.

— Конечно, — подтвердил я. — Этот вопрос ждет уже много лет, думаю, он способен подождать и неделю, и больше.

А сам с отстраненным ужасом подумал, что если начальство замылит ещё и идею с легким обелением Сталина — вернее, с возвращением этого политика в историю страны, — то можно сливать свет и тушить воду. Спасти можно ту страну, которая сама прилагает какие-то усилия к спасению, а если власти всеми силами сопротивляются и не видят пользы от моих предложений, потому что их автор — какой-то майор из КГБ, то так тому и быть.

— Ты чего такой смурный? — неожиданно спросил Бобков, внимательно всмотрелся в меня и вдруг улыбнулся: — С молодой женой кувыркался?

— Почти, Филипп Денисович, — я улыбнулся. — Ночью Татьяна почувствовала боль в животе, пришлось заниматься ещё и этим… сейчас она больнице, под присмотром. Врачи говорят, ничего страшного, но пару недель я её не увижу. А там, видимо, уже и роды.

— Ах, вон оно что, — понимающе кивнул он. — Что ж, хорошо, когда хорошо. Но то, что ты в таком состоянии — нехорошо. У тебя срочные дела есть сегодня?

Я неопределенно дернул плечом.

— Смотря что считать срочным. Хотел проверить, как у Валентина дела с Анатолием Якобсоном, помочь, если нужно, а потом собрать группу и переключить её на Красина.

Мой финт с Валентином и Якобсоном Бобков оценил, но, кажется, не слишком одобрил. Впрочем, вмешиваться он не стал, молча поставил визу на рапорте и как бы благословил нашего варяга на подвиги. Сам Валентин сейчас старался войти в курс и вспоминал, как надо правильно работать с подследственными. Всё же служба в поле немного расхолаживает, а подпорки в виде полного доступа к памяти любившего читать всякую рабочую макулатуру «настоящего» Орехова у него не было.

— В таком состоянии ты скорее ещё что-то придумаешь, столь же несуразное, как твоя эта идея, — Бобков недовольно повертел головой. — В общем, иди домой и постарайся до завтра прийти в нужную форму. Никуда твой Красин не денется. Да и Валентин… думаю, ему полезно будет немного посидеть без присмотра.

Некоторые приказы начальства выполнять легко и приятно. Но как бы мне ни хотелось сбежать домой, к заждавшейся меня теплой кроватке, я всё-таки собрался с духом и задержался в управлении, чтобы встретиться с Валентином. Правда, к себе приглашать не стал — прямо из приемной Бобкова позвонил своему как бы подчиненному и напросился в гости.

— Слышал⁈

Он встретил меня прямо у дверей, а вопрос задал громким шепотом, словно пытался скрыть свой интерес от неведомых мне интересантов. Я даже в шутку заглянул ему за спину — вдруг там кто скрывается из их контрразведывательной службы. Но кроме самого Валентина никого в кабинете не было, поэтому я просто кивнул.

— Филипп Денисович только что нас собирал, — сказал я. — Но информации вроде немного.

— Нас не собирали, — со смешком ответил он. — Знают, что смысла нет — с утра все послушали вражеские «голоса», так что ситуацию представляют.

— И ты послушал?

— Конечно, обижаешь! — он деланно нахмурил брови.

— И что там клевещут? — поинтересовался я.

Правда, интересовался я лишь из вежливости. Если ничего не изменилось по сравнению с той историей, которую я смутно помнил из своего будущего, то сейчас даже вездесущие журналисты западных газет не знали буквально ничего. Поэтому они должны были бесконечно перетирать одну и ту же жвачку на разные лады, добавляя к ней свои догадки и гулявшие по олимпийской деревне слухи. Какая-то ясность наступила, кажется, только к концу дня, но даже после ликвидации террористов пресса сообщала, что заложники выжили, хотя это было не так.

— Да не понятно нифига! — в сердцах сказал Валентин. — Одни так говорят, другие — эдак. Такое чувство, что они и сами ничего не знают.

— Это как раз наиболее вероятно, — улыбнулся я. — Сколько там прошло времени? Несколько часов? Вряд ли немцы будут сообщать прессе все подробности операции. Так что надо ждать конца — победят террористов, придумают, как рассказать — и расскажут.

— Думаешь, справятся? — недоверчиво спросил он.

— А куда они денутся? Там, наверное, уже с дивизию личного состава полиции нагнали, снайперы, мобильные группы. Для них это теперь дело чести — не дать этим засранцам уйти. Иначе тогда олимпиаду можно будет отменять.

— Если убитые будут — её так и так отменят, — буркнул Валентин.

— Не факт, — я покачал головой. — Буржуи иначе всё считают. Они вложили свои деньги, построили олимпийские объекты, провели рекламную кампанию. Это миллиарды марок. И что — списать их в убытки ради нескольких еврейских спортсменов? Никто на такое не пойдет. А народу объяснят, что это знак солидарности с жертвами и память о них. Устроят минуты молчания, флаги приспустят, они умеют скорбеть напоказ.

Он недоверчиво поморщился и промолчал. То ли спорить не хотел, то ли решил остаться при своем мнении. Я же хорошо помнил, что Международный олимпийский комитет не отменил проведение игр, хотя сборная Израиля всё-таки вернулась на родину. Наверное, можно было даже с Валентном забиться. Например, на пару пачек «мальборо».

— Дай закурить, — попросил я. — И рассказывай, что там у тебя по Якобсону. Филипп Денисович хочет, чтобы ты сам облажался, но у меня другие планы. Я очень не хочу, чтобы моя группа облажалась.

Валентин улыбнулся.

— Ну да, другое управление, с чего бы ему меня любить, — сказал он. — Нормально всё с Якобсоном. Сегодня собираюсь с ним пообщаться, да и план в первом приближении готов. Хочешь посмотреть?

Я захотел, и минут десять мы обсуждали уже написанные пункты, которые, в принципе, были толковыми, но растягивали следствие на чересчур большой срок. На это я и указал Валентину, посоветовав сосредоточиться на том, что доказывается быстро и легко, а всем остальным заниматься по остаточному принципу. Но сам план был нормальным — если сделать скидку на это неспешное время и на то, что советские следователи старались всё делать слишком основательно.

— Могут придраться, — с сомнением сказал Валентин, рассматривая исчерканный карандашом документ. — Леонид Васильевич любит, когда наоборот — сначала самые тяжелые пункты обвинения, а потом уже весь довесок.

— А мы ему не скажем, — улыбнулся я в ответ. — А то, чего он не знает, его не расстроит.

[1] ВНИИ акушерства и гинекологии в Хамовниках, на его базе в 1979 году создали Научный центр акушерства, гинекологии и перинатологии, которым долгое время руководил врач Владимир Кулаков. С конца нулевых этот центр на улице Академика Опарина, 4 носит имя Кулакова. Ну а в Хамовниках сейчас кафедра акушерства и гинекологии № 1 ИКМ имени Н. В. Склифосовского.

Что касается роддома имени Грауэрмана — это действительно культовое место среди определенной части москвичей. На его месте (напротив высотки МИД на Смоленской) сейчас находится «Вкусно и точка» (бывший «Макдональдс»).

[2] «Так было, так будет» — слова министра внутренних дел и шефа жандармов Александра Макарова по поводу расстрела рабочих на Ленских золотых приисках в 1912 году.