Диссидент-4: Да не судимы будете

Глава 4 «Воздух был наполнен злом»

Мне, конечно, очень хотелось немедленно повидаться с Высоцким и задать ему сакраментальный вопрос — какого, собственного, хрена. Но я понимал, что бегать и искать его по вечерней Москве — дело непростое, с непредсказуемым результатом. Можно ведь и не найти, но устать обязательно устанешь. Поэтому я усилием воли перенес все разборки на следующий день, когда местонахождение этого артиста известно достаточно точно. К тому же я хорошо помнил, что месть — это блюдо, которое следует подавать холодным, ведь по горячим следам человек принимает не самые правильные решения и может наломать серьезных дров. Мне же было противопоказано попадать под какую-нибудь статью — пусть не уголовного, а административного кодекса, но такая выходка могла стоить мне всей будущей карьеры в органах. И хотя я морально был к этому готов, но предпочитал уходить сам, а не быть вышвырнутым за порог, как паршивая собака.

Поэтому я ещё пару часов давал свой концерт для одной зрительницы и спускал пар, терзая чешскую «торнаду», даже про громкость забыл — но соседи, слава богу, не стали стучать в дверь с требованием прекратить безобразничать. Возможно, им просто понравилась музыка.

Но вот заснуть в разумное время у меня не получилось — я долго лежал без сна и думал, что стоит сказать этому попутавшему берега актеру, чтобы до него наконец дошел весь трагизм ситуации. Бить его по лицу не хотелось — всё же действительно первый спектакль сезона, он играет главную роль, а среди зрителей будут и те, кому я лично отдал контрамарки. Они-то уж точно не виноваты в том, что моя личная жизнь после попадания в прошлое оказалась связана с Высоцким, так что я решил обойтись одними словами, не прибегая к физическим методам воздействия. С этой мыслью я наконец провалился в какой-то кошмар, вызванный по большей части очень жаркой погодой, с которой не справлялась даже ночь.

Ну а утро напомнило о других заботах. Надо было возвращаться в рабочий ритм, нужно было всё-таки разобраться с тем, что от нас ушло в суд, а заодно понять, стоит ли давать добро на привлечение адвокатов. Якиру защитники были, кажется, не нужны, а вот Алексеева их активно требовала.

С Алексеевой вообще получилось забавно, если здесь можно использовать это слово. С ходатайством об её аресте вышел Анатолий Трофимов — тот следователь из группы, который в другой версии истории вёл дело «моего» Орехова. Толком объяснить своё желание отправить эту даму за решетку он не смог, но я доверился его чутью, мы немного поработали вместе, и уже на следующем допросе Алексеева дала пару железных поводов для задержания.

Я потом посетил один из её допросов и пришел к выводу, что она упертостью Якира или Якобсона не отличается и готова говорить о своих идеях день и ночь, не понимая, что этим лишь закапывает себя глубже и глубже. Я почему-то даже уверился, что если ей сделать предложение «стучать» на диссидентов, то ответ будет сугубо положительным. Вот только общаться с ней достаточно продолжительное время оказался способен лишь Трофимов. А я сам толком так и не придумал, что с этой Алексеевой делать — сажать глупо, не сажать — ещё глупее, потому что как-то наказывать эту курицу надо. Поэтому я хотел предложить начальству просто лишить её гражданства и выслать из СССР — пусть у американцев голова болит, тем более что именно так советские власти и поступили в той истории, которую я знал. [1]

Впрочем, Алексеева была ценным источником сведений о диссидентской тусовке, хотя её знания, на мой взгляд, были слишком поверхностными. Знала она многих, но этих многих даже на допросы было бессмысленно звать — хорошо знакомый мне Марк Морозов соврать не даст. Да и Ирина Гривнина посещала собрания именно у Алексеевой — и что она оттуда вынесла? Воспоминания о табачном дыме и о чтении каких-то отрывков из обрывков? Но порядок есть порядок, кого-то мои следователи всё же дергали, пусть и без последствий, а я лишь следил, чтобы они случайно не дернули того же Морозова или Ирину.

И именно Алексеева настаивала на том, чтобы выходить на суд с адвокатом. Правда, мы не знали, когда именно будет этот суд, и всячески тянули время; впрочем, я собирался от неё избавиться ещё до конца осени — тем или иным способом.

Но сразу погрузиться в эти дела мне не удалось. На работе меня ждало сообщение, переданное дежурным — объявился Валентин, который просил о срочной аудиенции. Можно было заставить его подождать, но это мне показалось политически неправильным, так что я перезвонил ему сразу, как попал в свой кабинет. Ну а пока он добирался до меня, успел отправить запрос о номере телефона Юрия, который внезапно ворвался в мою жизнь через Саву.

Валентин был весел и, кажется, немного пьян.

— Встречался с утра с одним, пришлось употребить малость… ну, ты понимаешь… — сразу объяснил он, заметив, что я чуть поморщился. — Я закурю?

— Кури, — разрешил я. — И про выпивку понимаю, сам так делал. Так что за новости?

С агентами выпивал, конечно, не я, а «мой» Орехов, но это действительно была распространенная практика в этом времени, тем более что встречи часто проходили в кафе или ресторанах. К тому же сейчас почему-то считалось, что даже бутылка водки — вполне допустимая доза для взрослого здорового человека, а сто грамм под хороший обед приравнивалось к абсолютной норме. С пьянством, конечно, борьба шла, хотя в точности по анекдоту: выпил бутылку, две — но напиваться-то зачем?

Поэтому и ругать Валентина было как-то не за что. Правда, если встречался с утра, то все рестораны ещё закрыты, да и водку просто так купить нельзя, но если у осведомителя было с собой? В общем, пусть сам думает, как ему лучше. Да и начальник я у него временный, скоро следствие по Якобсону завершится с тем или иным результатом, а там у Леонида Васильевича будет за подчиненного голова болеть, если он время найдет, чтобы хотя бы на мгновение отвлечься от своих грузинов. [2]

— Две — и обе хорошие, — сказал Валентин, раскуривая «мальборо». — В основном, конечно, все контакты ничего не видели и ничего не знают, но это понятно. Кто ж себе статью с пола будет поднимать? Я, конечно, уговаривал, убеждал, что они нам сейчас неинтересны, что их показаний в деле даже не будет. Но после шестидесятых среди валютчиков дураки перевелись, затаился народ, только с проверенными общаются. Но двое твоего Якобсона опознали. У одного он купил немецкие марки — именно ту сумму, которую у него нашли. А ещё одному продал американские доллары и швейцарские франки, и суммы там были весьма приличные — три тысячи долларов и полторы — франков. Причем просил именно рубли, даже не инвалютные.

Тысяча марок, которую нашли у Якобсона при обыске — мелочь по сравнению с мировой революцией, в общем обвинении эту сумму никто и не заметит. А вот наличие у советского гражданина такого количества долларов, даже если не считать швейцарские франки, трудно объяснить простецким «нашел на улице». Да что там говорить — это невозможно объяснить никак, кроме как назвать того, кто дал тебе столько инвалюты, а также рассказать, за что именно.

Якобсон, разумеется, не дурак, и заявит, что это оговор. Но с этими данными уже можно начинать работать — опрашивать возможных свидетелей, искать зацепки, тащить их из темных углов на свет и подшивать в дело. Причем я был уверен, что начальство даст нам на это зеленый свет — советское государство очень не любило тех, кто пытался схитрить, и обменивал валюту не по курсу, который печатался в «Известиях», а рублей по пять-шесть за доллар, что было ближе к реальности. [3]

Все эти спекулянты, которых опрашивал Валентин, обычно паслись на туристах и командировочных, которые в нарушение всех правил зачем-то привозили валюту на родину. Ещё их кормовой базой были иностранные студенты из МГУ или университета Дружбы народов. Советских людей за такое сажали безжалостно, а студенты обычно попадали на отчисление и последующую высылку, хотя варианты были разные — зависело от страны и текущих отношений с ней. Ещё эти жучки обитали, например, на улице Горького рядом со свежепостроенным «Интуристом» и более древним «Националем», где окучивали уж иностранных туристов, занесенных в СССР попутным ветром.

Когда мы с Валентином обсуждали эти моменты, то пришли к выводу, что у Якобсона «своих» валютчиков быть не может. То есть он выходил на них через знакомых, а это значило, что те ничем ему не обязаны — разовая сделка, незнакомый человек, которого и сдать органам не грех. Судя по всему, наш расчет оправдался. Вот только…

— Продавал? — уточнил я. — То есть ему зачем-то потребовались именно рубли, причем сразу в большом количестве, это же тысяч на двадцать потянет?

— Примерно, — кивнул Валентин. — Судя по словам источника, они долго договаривались — он не сразу поверил, что у твоего Якобсона может быть на руках такая сумма. Но потом всё-таки рискнул. Думаю, те доллары он с выгодой перепродал кому-то из эмигрантов, но не спрашивал.

Я тоже кивнул. Отказники, которым удалось добиться разрешения на эмиграцию, всеми правдами и неправдами старались купить наличную валюту или драгоценные камни. Об этом знали буквально все, в том числе и пограничники, а потому такие пассажиры досматривались в «Шереметьево» с утроенным рвением. Не все, конечно — я подозревал, что кто-то на таможне берет мзду, а потому часть «репатриантов» получает фактически зеленый коридор. Кого-то, кажется, даже ловили, но я в эту тему не погружался, да и не собирался подходить к ней близко — это как лужа с грязью, запачкаться легко, а вот чистым остаться гораздо сложнее.

— Вообще это отличные новости, спасибо, — искренне сказал я. — Правда, теперь я на распутье.

— На каком? — спросил Валентин.

— Можно, конечно, пойти по длинному, но надежному пути, — объяснил я. — Озадачить оперативников, начать опрашивать потенциальных свидетелей, двадцать тысяч просто так не спрячешь, кто-то должен был заметить, куда ушла такая сумма. Начать проверять расходы самого Якобсона, думаю, что-то он на себя потратил, не могло к его рукам ничего не прилипнуть, не тот характер у него. Через месяцок, думаю, что-то накопаем, с чем его можно прижать на полную катушку.

Я замолчал, представив себе количество бумаг, которые пройдут через меня при этом варианте развития событий.

— Или? — поторопил меня Валентин. — Ты говорил про распутье, а это предполагает какой-то другой путь.

— Да там всё просто, — я почти отмахнулся, сделав небрежный жест. — Попытаться сблефовать, взять на понт, как говорят уголовники. Сделать вид, что мы знаем если не всё, то очень много. Есть определенный риск, но, думаю, он в данных обстоятельствах оправдан. Время, — добавил я в ответ на вопросительный взгляд собеседника. — За месяц много воды может утечь. Твой контакт не говорил, когда Якобсон меня валюту?

— Месяца полтора назад, — он пожал плечами. — Точную дату он сразу не вспомнил, а я не стал уточнять. Начало июля или конец июня.

— Якир уже сидел, — задумчиво проговорил я. — Интересно… Две версии — Якобсон избавлялся от лишней валюты, думая, что у него тоже может быть обыск?

— А та тысяча марок?

— Да, не бьется… — согласился я. — Тогда это связано с Якиром, Якобсон посчитал, что ему будут нужны деньги, чтобы выручить своего товарища по борьбе. Или ему поручили что-то, что потребовало серьезных затрат.

— А сколько стоит выпуск этой их «Хроники»? — спросил Валентин.

— Нет, там недорого… ну, относительно. Тысяч пять на круг, не больше. Это точно не «Хроника». Но денег нет, он их успел куда-то пристроить…

— И ты хочешь поехать и просто спросить у этого Якобсона, на что он потратил двадцать тысяч рублей?

— Примерно так…сейчас…

Я набрал на внутреннем телефоне номер кабинета Бобкова и попросился на прием. Пару минут пришлось подождать, но потом его помощник сказал, что мой начальник готов меня принять.

— Валентин, пошли.

Он даже для виду не поломался.

Конечно, тащить слегка выпившего коллегу к начальству было не самой лучшей идеей, но Валентин был мне нужен для веса, как представитель другого управления, работающий сейчас на нас. Впрочем, на всякий случай я посоветовал ему сесть за мной, подальше от Бобкова.

— Что случилось, Виктор? Привет, Валентин, — поздоровался с нами почти всесильный руководитель пятого управления.

— Филипп Денисович, есть данные, что вскоре после ареста Петра Якира Анатолий Якобсон продал спекулянтам очень много валюты — три тысячи долларов и полторы тысячи швейцарских франков. Это примерно двадцать тысяч на наши деньги, если по курсу черного рынка, — пояснил я. — Такой суммы у него при обыске не нашли, скорее всего, он куда-то её потратил. Можно попробовать зайти через свидетелей, членов семьи, знакомых и всё прочее в рамках оперативных мероприятий. Но я хочу сейчас допросить Якобсона и добыть нужную информацию прямо у него.

Бобков потер лоб.

— Якобсон, Якобсон… А, тот диссидент, которого ты подвел под арест? — я кивнул. — Почему ты думаешь, что тут нужна скорость, а не надежность?

Бобков был человеком вполне разумным, и в проблемы он вникал сразу и суть видел хорошо. Это мне в нем тоже нравилось.

— Если будем действовать по планам, потеряем темп, — я качнул плечами. — К тому же даже в случае неудачи мы всегда можем вернуться к долгому варианту. Но если этот кавалерийский наскок удастся, мы можем сэкономить кучу времени и сил.

— Разумно, — кивнул Бобков. — Валентин, это ты раскопал?

— Да, один из «жучков» сдал, — подтвердил тот. — Анонимно… впрочем, в случае нужды можно и оформить, но он обычно по мелочи работает, не слишком важная птица. Зато информацию иногда дает очень ценную.

— Понимаю, — настала очередь Бобкова кивать. — Что ж, вы ко мне пришли за санкцией на быстрый вариант?

— Да, Филипп Денисович, — сказал я. — Без вашего разрешения такие решения принимать… неправильно.

— Разумеется, — было видно, что он доволен. — Что ж, я даю такое разрешение. Мне почему-то кажется, что у вас всё получится.

— У нас? — чуть растерялся Валентин.

— А ты не хочешь побеседовать с человеком, который с легкостью расстается с такими суммами в валюте? — улыбнулся Бобков. — Узнать, например, по какому каналу эта валюта вообще оказалась у нас в стране?

Валентин посмотрел на меня, но я промолчал, лишь чуток прикрыл глаза — мол, соглашайся. Если у начальства появляется какая-то безумная идея, то лучше взять под козырек. Ну а как всё выйдет — будет видно после допроса Якобсона. Может, наш блеф и не сработает.

— Да, конечно, Филипп Денисович, я съезжу вместе с Виктором, — бойко сказал Валентин.

Бобков с удовлетворением кивнул.

— И зачем я там нужен? Это всё ты виноват, потащил меня к начальству…

Я улыбнулся. Возмущение Валентина выглядело слишком наигранным, чтобы отражать его истинные чувства.

— Потащил для солидности, мол, ты не просто так в группе штаны протираешь, а пользу приносишь нашему общему делу, — наставительно сказал я. — А там ты нужен затем, что против двух майоров никакой диссидент не устоит. Знаешь армейский анекдот про двух майоров?

— Это какой? — спросил он. — Я много чего знаю.

— Вот такой. Идут учения, генерал водит указкой по карте, показывает на точку и говорит: вот здесь надо перекрыть движение посторонних, поставьте там шлагбаум или пару толковых майоров.

Валентин рассмеялся.

— Да, подходящий анекдот, в прежние времена за такой могли и десятку дать, да ещё и пять по рогам добавить, — сказал он.

— Могли, — согласился я. — И сейчас могут, только не десятку, а суток десять обязательных работ на стройках коммунизма с обедом и обязательным компотом. Но не всем. Думаю, мы избежим общей участи, особенно если не будем об этом говорить, кому не следует.

— Это да, — подтвердил он. — Ну что, прямо сейчас поедем к нашему Якобсону?

Я посмотрел на часы. Половина десятого, самый разгар рабочего дня. До репетиции на Таганке время есть, можно и любителя Блока расспросить о его несчастном житье-бытье. Правда, потом придется писать рапорт, но это я сделаю после посещения театра.

— Поедем. Ты пешком?

— Да, но предлагаю взять в нашем гараже машину, чтобы по общественному транспорту не таскаться. Там сейчас затоварка «догонялками», новые «Волги» прислали, а старые не забрали, их без проблем получить можно.

«Догонялки» — модификация продукции Горьковского автозавода, созданная специально для КГБ. Мощный двигатель, автоматическая коробка передач — в общем, действительно «догонялка», хотя сам термин был образован от ГОН-а, Гаража особого назначения. В шестидесятые эти «догонялки» делали на основе ГАЗ-21, сейчас начали переделывать ГАЗ-24. Я ими ещё не пользовался — в московском управлении их и было-то несколько штук на самый крайний случай, а в Сумах не было вовсе.

— Ни разу не выписывал, — признался я. — Не было повода.

— О, этот недостаток мы сейчас исправим! — воскликнул Валентин и чуть ли не силком потащил меня в направлении дежурного по управлению.

Он оказался прав — разрешение на выдачу одной из машин мы получили безо всяких возражений, а в гараже нам даже дали возможность выбрать одну из одинаковых черных «Волг» каплевидного дизайна, которые, на мой взгляд, ничем не отличались от других автомобилей «двадцать первой» модели. Внутри, правда, вмешательства в конструкцию были видны хорошо — ручка переключения передач была короткой и с надписями на латинице.

— Какие-то «R», «D», «P», — пробормотал я. — Что за низкопоклонство перед Западом.

Я, конечно, знал, как пользоваться коробкой-автоматом, хотя самому ни разу не довелось поездить на такого рода машинах, но приходилось играть на публику, то есть на Валентину.

— Международный стандарт, а не низкопоклонство, — он хохотнул. — Всё, поехали, я за рулем, довезу в лучшем виде.

[1] Алексеева с мужем и взрослым сыном уехала из СССР в 1977 году — якобы под угрозой ареста. Гражданство она, кажется, не потеряла, но в 1982-м стала гражданкой США.

[2] Точных данных о руководителе валютного отдела ВГУ КГБ не нашел, волюнтаристки назначил туда Леонида Васильевича Пашоликова, который на самом деле вроде к 1972 году уже ушел, а его сменил некий Грязнов.

[3] По воспоминаниям Юрия Айзеншписа, нормальной ценой на доллары у перекупов считались 5 рублей. Но если находили лохов, то скупали даже дешевле — иногда по 2–3 рубля за доллар. Швейцарский франк стоил тогда дешево — примерно 2,5 за доллар.