Чёрный полдень (СИ)

lvii

Вряд ли в Кланах можно было найти хоть одного человека, который любил бы Комиссию по запретной магии.

Их уважали, да. И боялись — если было, что скрывать. У Комиссии было здание в столице, всё обшитое стеклом и металлом на лунный манер, в ней состояли видные учёные, а самые важные лица в Комиссии должны были как-то особо показать чистоту своих намерений и искреннее желание оберегать мир от чернокнижия.

Всё это было где-то там, далеко. На практике с ними больше всего сталкивались артефакторы и заклинатели, когда получали разрешения на свои разработки: им нужно было доказать, что придуманная формулировка не допускает двучтений, совершенно безопасна и работает по законам, правилам и принципам, а не на обращении к хаотичной воле Бездны.

Обычные люди вроде меня могли вообще никогда в жизни не столкнуться с Комиссией. Да и я-то видела их всего один раз: когда Юта начертила у себя на полу что-то ужасное, но отделалась ничего не значащей беседой.

Словом, Комиссия делала своё дело, но была довольно крупной, бюрократизированной и неповоротливой организацией. И, пожалуй, она защищала нас от многих бед, рождённых запретной магией, — но странно думать, будто запретной магии из-за этого и правда не было.

— …эти учёные! — закатывала глаза Става. — Нет ни одного артефактора, кто бы никогда ничего не нарушил. Я недавно участвовала в деле, где девчонка в четырнадцать лет наворотила такого, что никто так и не понял, что это было! А заклинатели!.. Эти же вообще больные люди, такой как ляпнет — не отмоешься. Они иногда говорят по-людски, а мысли у них на изначальном языке, и тогда совершенно случайно начинает происходить всякое. И им, бедолагам, приходится всё время молчать. И что думаешь, что Комиссия каждого из них…

Комиссии было, чем заняться. Но при Волчьей Службе была отдельная структура, которая занималась не столько даже запретной магией, сколько той её частью, что несла в себе что-то по-настоящему страшное.

Так вышло, что в Лесу для этого страшного есть имя. Мы знаем его с детства, из глупых сказок и страшилок, и так привыкли к ним, что перестали видеть за ними историю. Был Крысиный Король на самом деле или не было, он сгинул очень, очень давно, и все хвосты вместе с ним.

Тот, настоящий, Крысиный Король — так говорят сказки, — убит и сгнил в земле, стал юной травой. И хвосты его, наверное, все давно умерли тоже, и все их последователи, и всех их ученики.

Что осталось от Крысиного Короля, так это идея. Страшная мысль, будто ты знаешь, каким нужно сделать мир, и можешь изменить его по своему разумению.

Когда-то Крысиный Король зачерпнул из Бездны силу и навёл в Кланах свой жуткий порядок. Тогда и другим пришлось искать Бездны тоже, и она едва не сожрала нас всех, дурных, и едва не смыла нас навсегда.

Потом было много других, кто пытался идти по тем следам; ради них и собрали Комиссию. И в Волчьей Службе тоже были люди, готовые встретиться с любым последователем Крысиного Короля.

А ещё нам благоволил сам свет. Потому что если ни Комиссия, ни Служба не могли остановить Бездну, и она выливалась в мир, из света приходил Усекновитель.

Крылатый рыцарь с огромным мечом, он умел закрыть разрыв, а ещё убивал всех, кто испачкал в чёрной воде свои руки.

— В Марпери, — тяжело сказала Става, — был один там, который обратился к Бездне. И зачерпнул из неё так много, что… и умирать он никак не хотел.

— И всех… горожан…

Става пожала плечами.

Там сложно было уже понять: кого убил преступник, кого покарал Усекновитель, а кто пал жертвой разрушающихся платформ. Бездна утихла тогда, ушла. Хотя цена оказалась высока.

— И крысиные деньги…

— Тоже оттуда, — уклончиво сказала Става.

Усекновитель проснулся, — и это значит, что Бездна будет открыта. Что погибнет много, может быть, очень много людей. А Огиц — большой город, и…

Да даже если бы был маленький.

— Мы расследуем это дело, — важно сказала Става, — по запретной магии. Есть много моментов…

Она посмотрела на меня с сомнением, будто взвешивая, что мне можно сказать — и всё-таки продолжила.

Нелегко понять, какие из обращений к Бездне по-настоящему страшны. В какой момент будет утрачен контроль, что приведёт к трагедиям, а где щепотка запретного — всего лишь безобидное баловство? Часто и сам заклинающий не знает этого наверняка.

Но в Огице вот уже год или чуть больше творилось что-то… нехорошее.

Пропадали молодые колдуньи. Пропадали в равноденствия и в солнцестояния — дни, отлично подходящие для ритуалов. Кого-то из них находили потом мёртвыми, а кто-то просто исчезал, будто их и не было.

Болтали, будто вот-вот вернётся то ли Большой Волк, то ли Крысиный Король. Будто в очередную Охоту его поймают, и он вернётся, и что не просто так здесь и там мелькают крысиные деньги.

Звенели чем-то новым чары. Приезжали лунные такие важные, что никто не понимал, как их принимать. В библиотеках стали популярны плохие книжки.

И вода пахла иначе.

Даже те, чьё участие удалось установить и кого удалось прижать к стене, молчали — в том числе под угрозой смерти.

И чем дальше, тем больше становилось ясно: здесь замешаны… да кто только не замешан. Потоптались двоедушники, наследили колдуны, и даже лунные…

Их звала к себе Бездна, какими бы ни были последствия.

— Усекновитель должен что-то чувствовать, — устало сказала Става. Она аккуратно подбирала слова и говорила абстрактно, широкими мазками, но картина выходила мрачная донельзя. — Может быть, вместе мы сможем что-то сделать, чтобы…

Честно сказать, мне не очень нравилась Става. Я вообще не была уверена, что Става кому-нибудь может нравиться, и говорила она всегда как-то так, что казалось, что она по меньшей мере что-то недоговаривает. Но здесь и сейчас — я почему-то ей верила.

А ещё чувствовала: во всём этом есть для неё что-то очень личное.

Когда к Юте пришла Комиссия, я сидела в шкафу, оглушённая и испуганная. У меня всё дрожало внутри, и я никак не могла разобраться, где верх и где низ, и не выцвела ли я сама до серой бесплотной тени, до безликого карандашного наброска.

К Юте пришло много людей: и тот увалень, что забыл в машине лампу, и тот, что говорил мягким голосом и уговаривал всех не волноваться, и мастер Вито, от которого во все стороны расходилось негодование и который посмел плюнуть лунной в лицо. И Юта сказала ему с этой своей отвратительной интонацией «я-всё-знаю-лучше» и «я-мудра-и-понимаю-твою-слабость»: сходите на кладбище.

Юта мне нравилась ещё меньше, чем Става, но сейчас мне очень хотелось повторить за ней.

— Ещё и кабан этот, — поморщилась Става, не подозревая, о чём я думаю. — Толстая скотина, ещё и курит, даром что не колдун! Кто только придумал, что ему место в полиции…

— Кабан? — встрепенулась я. — Курит? Погоди, ты что ли про… Темиша? Который патрульный, в Марпери? Который… у Алики деньги взял без документов?

Става зло рассмеялась и постучала пальцами по столу.

— Да если бы только! Ссскотина…

Алика была, может быть, невыносима и любила бороться с ветряными мельницами, но именно здесь, когда она поехала в Службу, она сделала по-настоящему важное дело. Правда, она сама не поняла, что именно в её словах оказалось значимым.

Крысиные деньги — да мало ли их, этих денег, утеряно на развалинах Марпери! Нашли и нашли; ещё и не то можно найти, если хорошо поискать. Другое дело, что в Марпери не могло работать полицейского, который уж совсем ничего не знал бы о крысиных деньгах.

Темиш должен был понимать, что, как и куда нужно сообщать, если крысиными деньгами интересуются жители. Но вот уже почти десять лет, как в Марпери — по его словам, — никто не упоминал крысиных денег.

— У Царбика их целый чемодан, — вспомнила я.

— О да, — оскалилась Става. — Мы уже знаем.

Темиш не сообщил о находке, хотя у него не могло быть на это никаких причин. Действительно так хотел нажить себе лишние полторы сотни, или было что-то другое?

Словом, в Марпери инкогнито приехала лиса. И там, где пёсий нюх успешно сбили хлоркой и временем, лиса установила однозначно: это Темиш забрал монеты и у меня, и у Абры. Лиса покрутилась ещё и вынюхала (правда, уже не носом), что Царбик получил от Темиша много письменных заверений, что все его находки известны управлению, хотя это не было правдой; и что весомую часть монет Царбик сдал Службе, вот только Служба никогда их не получила.

А ещё выяснилось, что у Темиша в сейфе стоит гипсовая голова, через какие предпочитают общаться с людьми лунные.

Лунные, вяло повторила про себя я. Те лунные, которые так хотели запереть Дезире на склонах Марпери. Но, как я ни старалась, лунный след волновал меня меньше другого.

— Троленка…

Става кивнула.

У машины, в которой разбился её мужчина, не нашли никаких следов. Не было ни посторонних запахов, ни признаков технических неполадок. Водитель не справился с управлением на влажной дороге; трагическая случайность, такие бывают.

А он любил её, Троленку, конечно, любил, — как можно не любить свою пару; и у руля крепил на зажиме фотографию дочки…

— Это лунный? — хрипло спросила я. — Кто-то из лунных? Заглянул в фотографию? Потому что Темиш сказал, что монета… и это было для них таким секретом, что…

— Это не доказано, — пожала плечами Става, почему-то хмуро глядя на свои руки, будто на них тоже отпечатался профиль волка с дырявыми глазами. — Это никак нельзя доказать.

Я механически кивнула.

Темиша не судили и даже не уволили. За ним наблюдали скрытно, чтобы понять, кто из лунных говорит из гипсовой головы. И деньги у него не забрали официально: Темиш прикопал монеты на заднем дворе, а лиса — тихонько выкопала и припрятала на всякий случай.

— Ты подумай, — тяжело сказала Става, — ещё пара-тройка дней, наверное, есть.

— Пара дней?..

— До того, как он проснётся. Твой лунный. Подумай, что ты ему скажешь, чтобы он со мной связался. Чтобы мы успели что-то сделать.

Я кивнула снова.

Пара дней. Всего несколько дней, — и он проснётся. Тогда гулкие страшные часы внутри меня… замолчат? Или они отсчитывают время до чего-то другого?