42

От потрясения я потерял чувство направления. Я бежал наобум. Падая. Роняя винтовку. Вставал и подбирал ее. Снова бежал. И на бегу плакал. Булькая и пуская сопли, как пацан, упавший с велосипеда и бегущий домой к мамочке.

Не знаю, что было более мерзко – толпа в поле, насадившая ее на кол от паха до горла и жрущая заживо, или я сам. И все, кто остался в Фаунтен-Мур. Мы были такими самодовольными, такими отделенными от всего этого. Здесь люди пожирают друг друга, дичают, превращаются в зверей. А мы сидим на своем холме, кушаем сардинки из банки, и можно еще выпить глоток виски, встать, почесать себе брюхо и сказать, что идешь спать. А потом в палатке застегнуться в чистом и приятном спальном мешке.

Кому мы голову дурим?

Кому, черт возьми, голову дурим на фиг? Вот она, реальность, холодящая кровь:

Убивай или тебя убьют. Жри или тебя сожрут.

Я перелезал через заборы, перебредал ручьи. Потом попалась полоса черной земли шириной с шоссе. Земля дымилась. Когда я бежал по ней, жар ощущался кожей. Мне было плевать. Я хотел только бежать и бежать. Бежать так быстро, чтобы выскочить из собственной кожи.

Я перелез еще какой-то забор и оказался во дворе фермы. Обогнул сгоревший грузовик.

И увидел серых.

Несколько.

Я остановился, зажав в руках дурацкую бесполезную винтовку.

Они стояли – вдвое больше меня каждый. Серые были нарисованы на стене сарая серебряной аэрозольной краской – но я знал, что хотел изобразить художник. Они должны были быть серыми, но серебристая краска заставила их неестественно светиться. Массивные плечи, огромные головы, полоса волос вдоль гребня от лба до основания шеи, длинные руки, сильные, как лапы гориллы: точно такими я их запомнил. Глаза были красными – блестящей мокрой краснотой. И я знал, что это художник писал другой краской. Вот на столе стоит пластиковое ведро и в нем кисти. Я заглянул.

Отстраненным взглядом я насчитал три руки, одна с обручальным кольцом. И сердце. Наверное, человеческое, решил я. А на дне приличный слой крови, которая и послужила красной краской для глаз. В ведре гудели мухи. Они отлично попользовались тем, что оставил художник.

Я пошел по пустому двору, заглядывая в окна и ожидая ответных взглядов.

Но никого не было.

На кусках проводов висели на детском тренажере в саду еще двадцать или больше голов. У некоторых были вынуты глаза и остались красные орбиты; у одной в лоб был вбит никелированный костыль толщиной с большой палец. На лице застыло выражение глупого удивления – как у копа в комедии с Лорелом и Харди, когда ему достается в морду кремовый торт.

(Молодец, Бог, еще раз можно уписаться си смеху. Почему ты никогда не дашь этим беднягам умереть с достоинством?)

Головы качались и поворачивались на летнем ветерке.

“Приспособиться или подохнуть”. Так сказал Стивен. Люди, которые здесь поселились, так и сделали. Они перешли на каннибализм. У них в голове произошли радикальные изменения. Будто новая среда потребовала новых ментальных программ для перепрограммирования поведения.

Возле бассейна на улице я увидел еще одного серого. Этот был вылеплен из бетона. Он стоял, серый, подобный скале, как статуя какого-нибудь вавилонского бога смерти. Глаза были нарисованы красным. И снова рядом стояло ведро с кистями и отрезанными руками (все еще выделяющими нужную краску).

Я шел дальше. Мои товарищи будут думать, куда я девался. Надо их найти или они уйдут без меня.

Но, выбежав на дорогу, я увидел, что путь перекрыт.

Люди с дикими глазами. Стаю вел здоровенный мужик с загорелой лысиной. В двух руках он почтительно, как священный предмет, держал голову. Я узнал короткие светлые волосы. В открытых глазах на мертвом лице был все тот же шок и та же боль.

Увидев меня, они взвыли. Будто я украл что-то невероятно драгоценное.

Потом наступила грозная тишина, и они пошли ко мне медленно, но целеустремленно.

Я дернул затвор, вперед, назад, снова…

Щелк.

Дефектный патрон звякнул по земле.

Я дослал новый.

Лица их были полны первобытного гнева. А винтовка ощущалась мною не более смертоносной, чем букет одуванчиков.

Они шли вперед, зловещие, опасные. Глаза пылают, кулаки сжаты.

Бабах!

Я выстрелил поверх голов. Они вздрогнули, но не остановились. Шли на меня.

У меня осталось три патрона. Троих гадов я могу убить. Но тогда я окажусь в руках остальных сорока с чем-то. И можно не сомневаться, что меня ждет вбитый в поле кол.

Оставался один выход.

Бежать.

И спрятаться.

Я побежал.

Загрузка...