Быть

Глава 3

Ночь и день приходят не приветствуя, а уходят не прощаясь

(Народная присказка)

Мала навела на мать тень сестры, чтобы легче было обознаться, кивнула ей и попрощалась навсегда. Она закрепила фибулами луды и за руку потащила Ясну к воротам. Ясна же лишь потеряно оглядывалась во след Деи и прижимала к себе подаренный узелок.

И ста саженей не пробежав, барышня начала спотыкаться. Но старшая сестра лишь быстрее потянула её вперёд, на ходу творя новое волхование. Желтые искры лёгкого рассевающего полога пролетели вихрем вокруг и истаяли. Сразу следом подготовила отведение глаз, но не отпустила, придержала до момента, когда впереди показался привратный двор со вчерашнего дня заставленный пустыми телегами.

— Не смотри на охрану. Или под ноги, или на мою спину, — негромко скомандовала Мала и выбросила вперёд заготовку.

Мала чувствовала, как отпущенное им время, с каждым шагом становится всё меньше и меньше. Но бежать быстрее не получалось, и так она буквально тянула сестру за собой. А тут и вовсе пришлось замедлиться, чтобы всё сработало как надо. Вот они пробрались между нагромождением бортов и оглобель, вышли к скучающим стражникам, бочком, чтобы ничего не задеть и не обронить, прошли мимо. Арка ворот, полураскрытые створки… И время вышло.

Старшая из сестёр почувствовала, как слетела, освободившись, наведённая тень, истаяла, вместе с дыханием, к которому была привязана. Сердце пропустило удар, замерев от нахлынувшей боли, но вновь продолжило биться.

Хорошо, что успели выбраться за стены. Жалко, что не хватило времени преодолеть первую заставу.

Они бежали по дороге, словно два серых всполоха, от развивающихся за спинами пол луд. А от поместья по всей округе уже пронёсся сигнал тревоги и приказ схватить Ясну и всех, кто с ней. Девушка, до этого покорно и безвольно следовавшая за сестрой, встрепенулась и заозиралась по сторонам. И обе из-за этого почти встали.

— Идём! Быстрее! — поторопила Мала.

— Но… — тихо начала Ясна и осеклась, не в силах высказать даже не мысль, чувство.

— Потом. Сейчас нельзя останавливаться, иначе догонят. Я всё расскажу чуть позже. Хорошо? Бежим.

— Но…

Мала лишь покачала головой и потянула сестру вперёд. Бежать за себя и за неё было тяжело, но радовало, что застава уже близко, а после будет полегче. Покров давно слетел, да и не помог бы он от внимательных и настороженных глаз. Но не зря она последние пятнадцать лет училась и тренировалась, не зря. Поворот дороги. Мала выпустила руку сестры и стрелой пролетела оставшиеся двадцать шагов до заставы.

Застава. Ха! Три ряда подвижны́х оградок с набитыми на них кольями и шесть гридней из дружины присмотреть за всем. А башенку-сторожку рядом всё не достроят. Застава — это чтобы сюда не пускать. А отсюда попробуй, удержи!

Мала подхватила оставленное каким-то растяпой копьё и со всего маху разбила стоявшую на обочине крынку с водой. Капли взлетели вверх, подчиняясь воле волховницы, разбились в мелкие брызги и застилились туманом. А девушка не остановилась. Приметив всех стражников, она парой тычков древком на каждого оглушила их, кому не хватило — пнула и ещё добавила, снабдив чуточкой силы. Бросила копьё.

Вернулась. Подхватила Ясну и провела её через место короткой стычки. По лицу старшей уже скатывались крупные капли пота, но она лишь стёрла их краем повоя. Свободной рукой Мала достала мешочек из плотной ткани, мелконький, с вершок всего. Распустила, помогая зубами, завязки и вызвала ветер, в который и всыпала порошок. Серые горошины разлетелись, распались в пыль и осели на полсотни саженей вперёд вдоль дороги и на десяток вглубь лесочка по её краям.

Девушки прошли ещё немного и свернули в конце напылённого места, а дальше уже вглубь рощицы по звериной тропе. Потом свернули возле непримечательной осинки и стали пробираться сквозь редкий подлесок. Тут земля была сухая, поэтому мало что росло. Так версты через три они вышли к охотничьей времянке-землянке.

Внутри Мала достала из тайника за чёрной печкой сумки, в которых оказались и еда, и вода, и одежда и ещё множество вещей, нужных в дальней дороге. А Ясна села на кривой скрипучий трёхногий табурет и рассматривала полутёмную комнату, в которую свет пробивался лишь через окошко под потолком и его едва хватало, чтобы не переломать руки-ноги, спотыкаясь о стол и лавки и не расшибиться о печку. Но сестра не спешила зажечь ни светильник, ни лучину, и младшей пришлось вслепую ощупывать материнин узелок, который она донесла и не потеряла. Хотя сейчас девочка бы не вспомнила большую часть пройденного пути.

Ворчание Малы, разбиравшей припас, затихло. Да и пока она перечисляла себе под нос найденные вещи, её голос звучал непривычно глухо, тоскливо, поломано. Они долго просидели так, каждая в своих мыслях, а на улице темнело, и в домике уже нельзя было различить даже силуэты вещей. А потом Мала всё же зажгла пузатый глиняный светильник. И Ясна вздрогнула — это оказался поминальник в расшитой красной понёве — об убитой женщине. В свете его ещё несмелого и робкого огонька лица девушек казались белыми и осунувшимися, со странными тенями, залёгшими у глаз.

— А мама? Когда к нам придёт мама? — дрожащим голосом спросила Ясна, с ужасом разглядывая светильник.

— Мама не придёт. Она умерла.

— Поминальник. Нет, мама не могла умереть! Она молодая, ей ещё и пятидесяти не было. Ещё немного и я бы её вылечила! — Ясна замолчала, вскочила. — Поминальник! Ты знала, что маму убьют! Ты нарочно оставила её там! И даже поминальник подготовила!

— Эх, сестрёнка, — Мала посмотрела на Ясну с такой печалью и скорбью во взгляде, что младшая оборвала обвинения на полуслове. — Плачь, горюй, скорби, но не жалей. Мама и так умирала, ей оставались последние дни под солнцем. И она отдала их, чтобы дать нам время убежать. Не жалей, она не заслужила ни жалости, ни снова потерять своих детей. Жизнь людей коротка, это получившие волховский дар живут три века.

Огонёк на соломенном жгуте-фитильке набрал силу, разгорелся и теперь плясал, обнимая своим светом осиротевших девушек. Тянул к ним невидимые руки, желая обнять и утешить, но не мог, ведь он просто огонёк. А беглянки молчали, Мала ждала, а Ясна пыталась если не принять, то понять и осмыслить весь прошедший день. Наконец младшая подняла взгляд на сестру и спросила:

— Если вы знали, что всё так будет, почему не дали мне попрощаться? Почему не сказали раньше?

— Мы не знали точно, как всё обернётся. Но боялись. И случилось худшее из того, что могло быть. — Мала встала и начала всматриваться в едва различимый кусочек неба за окном. — Если бы тебя, как положено, приняли в род, признали княжной, мы бы порадовались вместе с тобой и зажили спокойнее. Я бы попросилась у воевод в дружину и чтобы меня приставили охранять тебя. Мне бы не отказали. А потом, когда тебя бы просватали, то ушла бы вместе с тобой. И мне, и матери было бы спокойно за тебя, зная, что ты под защитой одного из старых кланов. Да и свою силу бы ты смогла развивать при поддержке Источника, как кровная часть внутреннего клана. Твоя мечта бы исполнилась, и ты была бы счастлива, а о наших тревогах ты бы и не узнала. Но… ты им оказалась не нужна.

— Но если я им не нужна, то почему убили маму? Нас же могли просто отпустить!

— Меня и маму — могли, мы не давали никаких клятв. Тебя — нет. Договорные дети не редкость. Ты сама видела их у Стояновичей, хоть и редко. До принятия в клан с ними стараются не сближаться, да и между собой непрошедшим обряда не поощряют дружбу. Потому что, как выяснилось, им либо дорога в клан, либо смерть. Хм, — она поймала удивлённый взгляд сестры и улыбнулась ей. — Правда запрещает покидать или менять клан и не делает различий между принятием словом и делом. Вот и вышло, что даже не проведя обряда, они признали и приняли тебя тем, что назначили наставников, как княжне, и денег на тебя положили как на дочь княжа. А если недостойный ребёнок клана покажется где либо, или продолжит порченную ветвь — это будет позором и пятном на клане. Поэтому всех, кого отбраковали, тихо убивают.

— Почему я об этом не знала?

— Ма́стера, который бы научил тебя толковать Правду и два уклада, к тебе бы отправили на будущий год. А на его же уроки в старшинном доме ты не ходила, занятая с другими наставниками. Да и напрямую об убийстве никто бы не сказал.

— Но вы же знали?

— Догадывались. Но ты лучше свой узелок развяжи и посмотри. И отдохни. Нам утром бежать дальше. Эту землянку найдут не позднее полудня. И живи́ка, хоть и задержала их, надёжно след не скроет.

Ясна кивнула и, наконец, развязала узелок. В нём оказались массивный берегун и золотые колты и околецы на запястья, а ещё перевязанные толстой нитью её же копии с лекарских книг, травников и лекарственников и новые бронзовое писало и чернила, и пряники в тряпице, медовые, какие она любила. Ясна провела рукой по подаркам и памяткам и заплакала. Мама понимала её и собрала самое важное из записок, хоть сама не могла их прочитать, но догадалась, и памятку-писало, да и берегун и свадебные украшения — разве это не то, что мамы кладут дочерям в приданое? И пряники для девочки, любимой дочки.

Рядом присела Мала и снизу вверх посмотрела на сестру, заговорила тихо и спокойно.

— Волхвы не носят понёв и широких поясов, мы все надеваем одинаковые волховки. Но у простых людей девочке её первую понёву ткёт и шьёт мать, а если нет матери, то тётка или старшие сёстры. — Она положила на колени сестры тяжелую тёмно-синюю шерстяную ткань. — Мама сделала её для тебя. Переоденься, хорошо? Волховки слишком приметны.

Ясна перевела взгляд с украшений и листов на понёву, а потом и на сестру. Только тут она заметила, что старшая уже надела поверх своей сорочки чёрную понёву, а с обруча на повое сняла все колты, кроме двух колец на висках. Это был наряд, подобающий держащей траур девушке. Но младшая не встала с места, а вновь повернулась к материниным памяткам. Через час Мала вновь попыталась растормошить сестру, и в этот раз заставила съесть хотя бы немного холодной каши и хлеба, чтобы наутро были силы идти.

Время шло, а Ясна всё глубже уходила в свои мысли и свою боль. Металась в поисках спасительной тропинки в своём сердце, но кругом были одни лишь развалины, осколки её простого и наполненного счастьем мира, не выдержавшими предательства отца, потерю матери и ставший чужим и далёким дом со светлицей, в которой всегда было тепло и уютно.

Масло в поминальнике закончилось, и огонёк тихонько угас, мигнув напоследок красной точечкой остывающего уголька с белой ниточкой дыма. Он не метался и не шипел, как часто бывает, просто только что осматривался высоким оранжевым лепестком, а потом уменьшился вполовину, и ещё раз, а потом погас, помахав на прощанье. Ночь перевалила заполночь и стало совсем темно и даже страшно. Но до страха ли тем, у кого душа разрывается?

Нет. Мала как старшая уговаривала свою боль уйти и не мешать, ведь теперь она снова единственная опора семьи, хотя и не скажешь сразу, когда тяжелее, тогда или сейчас. Если она дрогнет, то как им выстоять? А перед мысленным взором раз за разом пролетали не картины прощания с матерью.