Быть

Глава 19

Рубишь сгоряча — потом не переделать, а сызнова начинать.

(Народная мудрость)

Ночью, когда старшая сестра уснула, Ясна встала, зажгла в светце пару лучин и капнула масла на чернила. В трепещущем свете оглянулась и вздохнула. Они всегда жили скромно и берегли каждый медячок, но теперь это была не бедность, а нищенство. Голые стены, шитьё и вязание старшей, кривые ученические горшки, в которых готовятся каша из зерна и воды и некрепкий вар, иногда рыба и что-нибудь из овощей, если Мале удавалось заработать чуть больше. Но большая часть их заработка уходила даже не на еду, а на бумагу и чернила, которые в Ветрище стоили намного дороже, чем в их родной волости. Поначалу выручали купленные Малой несколько десятей бумаги, но они уже были исписаны с двух сторон и теперь приходилось тратить половину денег на новые. Вот и жгла Ясна лучины — они дешевле масла для лампадки, хоть и меньше светят. Мала ругала, просила поберечь глаза и писать при лампадке, но Ясна, когда сестра не видела, меняла её на лучины и жалела, что до сих пор не смогла научиться запускать яркие огоньки. А масло лучше капнуть вместо воды на чернила — ярче напишут и крепче держаться будут.

Улыбнувшись, девушка взялась за писало и снова задумалась. Бронзовая палочка с тонким расщеплённым концом и ямкой для капельки чернил — последний подарок мамы. Сердце вновь кольнули тоска и грусть, но рядом с ними была и тёплая светлая печаль, от которой и появлялась на губах лёгкая улыбка. Но пора было возвращаться к книге и отложить остальное на потом.

Ясна просидела за своей работой до самого утра, но переписала всё до последней страницы. Пора было уже собираться и умываться, а Мала всё ещё спала. Девушка решила не будить сестру и потихоньку самой всё сделать. И сперва покушать. Немного вчерашней каши нашлось в горшке в окне шестока, там же был вчерашний хлеб. Всё давно простыло и было не вкусным и Ясна вдруг подумала, что их можно чем-нибудь сдобрить. Ведь были же где-то травы с собой!

Девушка тихо подошла к сумкам, чтобы не будить уставшую сестру, и осторожно раскрыв их начала искать. Но вместо простых пряностей и женских травок её рука нащупала тяжелое вретище, чуть холодившее руку. Достала, открыла и ахнула — оно было туго-туго набито даже не монетами, а гривнами! Золотыми и серебряными! Это же целое богатство — всю жизнь жить можно. Даже одну разменять и не будет жидкой похлёбки на рыбьей чешуе и пустой варёной полбы, можно было бы и раз в неделю кусок дичи себе позволить, а те же репа и морковь — ешь сколько хошь! Мешочек выпал и глухо звякнул, ударившись об пол, разбудив Малу.

— Что это? — спросила Ясна, поворачиваясь к сестре. Подарок Горана она не узнала, слишком напугана была тогда, чтобы запомнить что-то кроме страха.

Мала села на своей лавке, потёрла лицо и посмотрела на Ясну. Сквозь обрывки тревожного сна она увидела покрасневшие от бессонной ночи и тонких струек дыма лучин глаза полные удивления и укора. Старшая сестра устало оперлась локтями о колени и спокойным голосом сказала:

— Положи на место, будь добра. И больше не надо копаться в моей сумке.

— Мала! Да на эти деньги мы мать могли вылечить! Да и теперь, мы же живём словно нищие, хотя тут такое!..

— Не могли. Все лекари мира не продлили бы её жизни и на несколько дней от положенного срока. Для неё было счастьем, что её смерть была не напрасной! Пожалуйста, пойми её и не бросайся больше подобными словами. — Мала встала и сама подняла вретище, помолчала столько, сколько потребовалось дойти до стола и опереться о него. — Нищие? Мы не голодаем сейчас, а ты никогда не была голодной ни дня в своей жизни. Мы одеты в подобающие одежды, даже без десятка штопок и безнадёжных дыр. У нас есть где жить и в этом доме тепло. Мы не богаты, сейчас, возможно, бедны, но не нищие. — Девушка повернулась к застывшей где стояла сестре. — А эти деньги пусть лежат и о них никто не знает. Посмотри хоть на неделю или на год вперёд, что нас там ждёт. И на весь прошлый год. Тут и шести-семилетний ребёнок, только именем нареченный поймёт — не трать лишнего, береги каждую монету. Ты уже не ребёнок.

— Откуда у тебя столько⁉ Но еды нормальной-то можно было нам позволить!

— И новые колты, и новые леты на шнуры сорочки, а потом ещё и меха жидкими покажутся. И так пока не истратится всё до последней монетки. Ты хоть представляешь, сколько это? Эх, Яснушка, Яснушка. Это в городке возле поместья и приместья Стояновичей на эти гривны можно было жить и не думать ни о чём. Но не в Ветрище, на пересечении множества дорог, где товары текут с реки на сушу и с земли на воду. — Она внимательно посмотрела на свою сестрёнку, любимую и балованную. — Да и потом, княжиней больше становиться не желаешь? И чтобы твой клан возвысился и посрамил тех, кто от тебя отказался? Или клан создавать будем хлопая красивыми глазками? Или кто-то за дитём неразумным пойдёт и вместе с ним добудет славу и честь?

Жесткие, хлёсткие и безжалостные слова раз за разом хлестали Ясну, резали сердце и выбивали слёзы. Но она молчала — эта Мала не была похожа на её Малу, всегда хоть и строгую, но трепетно любящую и безмерно заботливую. И вот такой, сухой и злой, ощетинившейся ста бедами нежная Ясна не знала что говорить. Она всхлипнула, схватила переписанную книгу и выбежала из дома.

Мала провожала сестру взглядом и потом ещё долго смотрела на хлопнувшую дверь, сжимая кожаный бок туго набитой сумочки. Где-то в глубине души совесть уже начала чистить свои когти и смазывать их густой укоризной. Только сейчас она не в силах была прорваться сквозь поймавшие в миг перехода от сна воспоминания, где девочка металась по городу в поисках хоть какой-нибудь даже самой тяжелой работы и как стояла, глядя голодными глазами на лавку с мукой и калачами, думая, что не так уж и стыдно попросить подаяния, или что вот тот мешочек на несколько гривенок муки лежит у самого края прилавка, схватить и бежать, а дома напечь лепёшек. Тогда она решала как сильно побьют, если поймают. И раз за разом останавливала лишь память отца, не заслужившего позора дочь-попрошайку или дочь-воровку. Но эта ниточка становилась всё тоньше и тоньше и кто знает, не подвела ли гордость ещё через год или два такой жизни.

Помнила она и ужас, холодивший кровь перед прорывом в сферу, боль и страх, одиночество ребёнка, несущего на себе всю тяжесть заботы о семье и опекающего собственную мать. И ведь тогда она была не старше Яснушки… Да, Яснушка, маленькая сестрёнка, закатная радость матери. Девочка, которой не улыбнулась удача. Её дар в нижней части своей оказался близким к дару Малы — целительство у младшей, внушение у старшей. А вот во всём прочем — совсем узкий пояс стихий, до которого девушке ещё пробиваться и пробиваться, да самые ценимые в отцовской семье просторы уходили в самый верх. Но вот лечить людей она сможет как никто другой, если помочь огранить этот ещё дар и научить потребному.

Волховица покачала головой, разгоняя наваждение, и спрятала деньги поглубже в сумку. Сквозь растрепавшиеся волосы было видно, как зарделись у неё уши. Но она не побежала в спешке искать сестру, рассудив, что обеим им нужно время подумать и побыть одним. Да и было ей чем заняться в утренние часы.

А вот Ясна стремглав бежала через половину города. К гильдии лекарей и знахарей она пришла одной из первых и ещё долго сидела, прижав книгу к груди, на крыльце. Часа через полтора после утреннего колокола пришел один из наставников и с глубоким изумлением посмотрел на бледную девушку.

— Барышня Ясна, ну подержала бы у себя эту книгу дня три, а то и неделю — никто бы не упрекнул. Не стоило так изводить себя! Лекарь должен напервой озаботиться собственным здоровьем, да и как в подобном виде узнавать новое и людям помогать. Зничтся так, заходи, чаёв напейся и домой отсыпаться. И чтоб впредь такое не повторялось!

Ясна кивнула, встала и, покачнувшись упала со ступенек. Книгу она выронила ещё в полёте, бестолково пытаясь схватиться о перильца, но закончилось всё опрокинутым горшком с кухонными помоями и расшибленным локтём. Наставник заохал, помог подняться и проводил в дом. Но в таком виде отправлять девушку не решился. Пока Ясна оттиралась у бочки дождевой воды на заднем крыльце, он подыскал повой, сорочку и понёву, заношенные, но чистые, и великоватые для хрупкой девушки, дал ей переодеться и отправил домой отсыпаться.

Ясна понуро побрела прочь. Возвращаться к сестре ей не хотелось, как и признать её правоту, да и поразмыслить было о чём, например о матери. Смутный образ чего-то важного появился ещё во время долгого ожидания, окреп пока отмывалась, но ускользал, стоило попытаться его поймать. Но и без него… Несколько недель у здешних лекарей дали ей больше, чем годы занятий с клановыми. Тех бы тут и в ученики подумали брать ли или кого посообразительнее подождать! Да, они научили её лечить сотню ран и столько же ушибов, но это всё не бесятами привносится и не нуждается ни в особой силе, ни в умении. Так чуть ли не половина воинов в дружине, кому не чуждо волховствое дело, могли не хуже рану залечить. Сейчас же перед ней раскрыли огромный мир борьбы за жизнь и здоровье человека. И Ясна умом уже понимала, что мать не смогла бы вылечить даже имея всё золото мира. Понимала, но не верила в своём сердце и злилась на сестру, всё решившую за неё.

В бесцельном блуждании по городу, Ясна вышла к рыбацкому рынку у нижнего причала и очнулась от требовательного урчания в животе. Огляделась. Не узнала место и начала растерянно высматривать хоть что-то знакомое. Не получалось. До этого она по городу и не ходила почти, кроме как до гильдии и иногда сопровождать наставника. Единственное, что было незыблемым ориентиром — это берег озера. То есть дом на другой стороне города. А кушать уже хотелось. И как на зло только сейчас Ясна вспомнила, что оставила дома не только калиту и пятью медяками, но и весь поясок.

Требования тела были ещё не настолько сильны, чтобы образумить девушку и направить её к дому. А куда ещё можно пойти она так и не придумала. Ей оставалось лишь поискать в округе тихое место и устроиться там. Ясна спустилась ближе к воде и устроилась на остове старой пустой бочки возле берега. Ветер тянул на землю, пытаясь сорвать повой, прижатый бронзовым кольцом, а волны выплёскивались, дотягиваясь брызгами до подола, и отступали, вороша мелкую гальку. Сидеть на месте было зябко, даже когда солнце выглядывало из-за облаков. Осень, тепла всё меньше и озеро превратилось в серую сердитую воду, в которой, не купаясь весёлыми бликами, тонули даже лучи света. «А что хотела Мама? Зачем же она не ушла из клана?» стучалось, сменяясь на другие похожие вопросы в голове и оставалось без ответа. Дочь просто не понимала этого с высоты своей беззаботной и короткой жизни.

— А что такая девушка плачет в одиночестве? — рядом внезапно появился мужчина лет тридцати, а Ясна вздрогнула, очнувшись, и почувствовала мокрые дорожки на своих щеках.

— Простите, всё нормально. Я пойду, — она спокойно встала, оттирая слёзы, и собираясь уходить.

— Не стоит спешить. Такая красавица не должна бродить в одиночестве. Дай-ка провожу, — усмехнулся мужчина. — Ты чья хоть будешь? Воськи аль Конопатого?

Ясна с лёгким удивлением обернулась и покачала головой. Собеседник ей смутно не нравился, но злость на Малу и мысли о Дее окружали ум слишком густой пеленой, чтобы понять что-то большее. И волховица выпрямившись пошла вверх в город.

— Лучше не отказываться от моего предложения. А то мало ли что, — за спиной усмехнулись, а навстречу вышли ещё трое.

Если первый был ничем не примечателен — сорочка из грубой ткани, коричневая распахнутая свита, тёмно-серые гати на невысоком человеке, то эти трое высокие, широкие — полсажени в плечах и сорочка по швам потрескивает, а поверх залатанные куяки, расставленные в боках. Ясна заметалась взглядом по трём ухмыляющимся горам, пятясь крошечными шагами и выставив перед собой руки. Ей стало страшно. Шажок, другой, третий.

— Бу! — дернулся вперёд левый.

Ясна отпрянула и на её голове оказался вонючий кусок мешковины, а потом в глазах потемнело и девушка потерялась в небытие.

Очнулась Ясна когда телега, на которую её уложили, связав руки и спутав ноги, наехала колесом на камень. Было душно и пыльно. Сквозь рассохшиеся доски дна тянуло влажным воздухом, но поверх пленницы были навалены тряпки, тюки и корзины, вдавливающие девушку в занозистое днище.

— Ты того, не забудь брателе моему долю выдать. Это он заприметил девку ту. А за такую холопочку твой купец не поскупится!

— Твоя правда! А то что только сироток бедняцких по рынкам подлавливаем, тут девка другого теста. Видно же, что ничего окромя прялки да иголки не держала! Ещё и грамоте, поди, обучена.

— Эх, вот бы… да товар в цене потеряет!

Взрыв хохота заставил Ясну вздрогнуть всем телом от отвращения. Она не видела что показывали похитители, но догадалась. Ещё в клане Стояновичей она вместе с другими детьми иногда подсматривала за старшими девушками и женщинами за работой, когда они болтали и сплетничали, или пугали друг друга историей утопленницы Ивочки, которую в лунные ночи иногда видели то у реки, то у дороги. Вот и тут Ясна поняла, что очень скоро сама окажется на месте той Ивочки, если не точно так, то подобно. Всё же та девка через три седмицы домой воротилась и только потом пошла топиться. А Ясна? Сможет ли она вернуться? Отпустят ли, когда натешатся?

А вокруг в очередь и со смешками начали смаковать какое бы непотребство сотворили, если бы не желание заработать побольше. Ясну переполнили страх и отвращение, отчаяние и робкая надежда.

— Мала, — всхлипнула девушка, — Мала, сестрёнка, помоги…

Сила, падавшая тонкой струйкой в первую сферу, вдруг понеслась потоком и не исчезла достигнув дна, а ударившись разлетелась брызгами, дробя камень стен. Жилы не выдерживали, рушились и не исчезали, а лишь добавляли мощи шторму. Ясна больше не плакала, она закусила губу и мысленно звала сестру.

Телега остановилась. Пленницу достали, грубо влили ей в рот чашку горького отвара, с похабными шуточками пощупали теплые ли пальцы и не перетянули ли ноги, и толкнули куда идти. Пока девушка на затёкших ногах ковыляла, её раз пять толкнули, шлёпнули, больно ущипнули под хохот сотоварищей. Но она никак не могла защититься, и ей оставалось лишь терпеть, зло сжимая губы в нитку и тем самым вызывая новый шквал насмешек. Вот один раздухарившийся «смельчак» сорвал и бросил под ноги повой, дёрнул за растрепавшуюся косу:

— Гляньте-ка — эт сама такую отрастила, а не на рынке купила и лентой подвязала! Это ж сколько девок ей её переплетают! Мож выкуп потребовать, коль купчик цену не даст?

— Да какой тут выкуп! Ты на понёвку глянь. Тьфу, стыдоба, чуть дёрни расползётся, ветошь! Да и сорочка штопка на штопке меж заплатки. Зато лицо белое и руки… лучше бы работала как все, мож и одёжу поновей надела.

Ясна под очередные смешки села на указанное место и промолчала. Обида и отвращение, страх и гордость сдерживали слёзы. А ещё хотелось вернуться обратно к сестре, рядом с которой сама девушка никогда не думала о проблемах и могла просто жить.