Боярин-Кузнец: Перековка судьбы

Глава 7

Вечер опускался на усадьбу, окрашивая облезлые стены дома. Я сидел за большим столом в пустой, гулкой зале. Атмосфера была напряжённой. Унижение, пережитое в деревне, всё ещё горело где-то под рёбрами, как непрогоревшая изжога. Но оно уже не парализовывало. Ярость, смешанная со страхом, прошла через мой внутренний процессор и на выходе превратилась в холодный, кристаллический расчёт.

Я не поддавался эмоциям, после сбора полевых данных, обрабатывал информацию. Раскладывал всё по полочкам в своей голове.

Итак, что мы имеем?

Угроза: Род Медведевых, в лице боярина Игната и его сына-переростка Яромира, контролирует здесь всё. Не только финансово, через долги, но и социально. Они создали вокруг меня и моей усадьбы полную изоляцию, «психологический карантин». Любой, кто окажет мне услугу или просто заговорит со мной, рискует навлечь на себя их гнев. Прямое столкновение с ними или поиск союзников в деревне — исключены. План провальный.

Ресурсы: Денег нет. Купить что-либо невозможно. Все необходимые ресурсы — топливо, металл, инструменты — нужно либо найти на этой заброшенной территории, либо создать с нуля.

Слабое место противника: Но я видел их кузнеца. Я видел их технологии. Они в каменном веке. Их сила — в грубом давлении, в количестве золота и людей. Мой единственный шанс — в качестве. В создании чего-то, что они не смогут ни понять, ни повторить, ни противопоставить этому что-либо равное по эффективности.

Мой взгляд упал на мои руки, лежащие на столе. Бледные, тонкие, с длинными пальцами. Не руки воина. Но это были руки инженера. И в этот момент я пришёл к холодному, логичному и единственно возможному выводу.

«Прятаться в этом доме бессмысленно. Тренировать это тело, чтобы сравняться силой с Яромиром, — пустая трата времени. Единственный путь — асимметричный ответ. Я не могу стать сильнее их. Но я могу стать умнее. Я не могу выставить против их войска свою армию. Но я могу выставить одного солдата, вооружённого, условно говоря, лазерной винтовкой против их дубин. И моя „лазерная винтовка“ — это мои знания. А место, где я могу её создать, в этой усадьбе только одно».

Я встал. Скрип старого кресла эхом разнёсся по пустому залу. Тихон, который сидел в углу и чинил старую кожаную упряжь, поднял на меня встревоженный взгляд.

— Тихон, — сказал я, и мой голос прозвучал твёрдо и спокойно. — Мы идём. В кузницу.

Путь от жилого дома к кузнице, стоявшей на отшибе, был недолгим, но красноречивым. Тропа, некогда, видимо, широкая и утоптанная, почти полностью заросла высокой, по грудь, крапивой и цепким репейником. Они цеплялись за мою одежду, жалили ноги сквозь тонкие штаны. Я шёл, не обращая на это внимания, но каждый укол был как напоминание о годах забвения, в котором пребывала самая важная часть этого поместья.

Тихон плёлся за мной, кряхтя и отводя ветки.

— Ваш батюшка, боярин Демьян, это место не жаловал, — с грустью сказал он, словно прочитав мои мысли. — Он хотел быть знатным господином, как все. Пиры, охота, богатые одежды. А кузница… она пахла работой. Потом и сажей. Он считал, что это удел простолюдинов, а не его, сына великого Волкона. Стыдился своего же наследия.

«Стыдился… — подумал я с холодной злостью. — Он стыдился того единственного, что делало его род великим. Пытался быть стандартным, шаблонным аристократом, вместо того чтобы развивать своё уникальное преимущество. Фатальная ошибка в стратегии развития бренда».

— А дед ваш… он был другим, — с теплом в голосе продолжил Тихон. — Он не стыдился ни сажи, ни пота. Он гордился своим ремеслом. Говорил, что земля может не уродить, а князь — впасть в немилость, но умелые руки и знающая голова всегда прокормят. Он мог сутками отсюда не выходить. К нему гонцы от самого Князя приезжали, ждали часами у ворот, пока он заказ не закончит. Говорили, он не просто ковал, он с металлом разговаривал.

Я слушал молча. История деда находила во мне странный, почти мистический отклик. Я тоже верил не в статус, а в знание и умение.

Тропа вывела нас на открытое место. И я впервые увидел кузницу вблизи. Я ожидал увидеть покосившийся деревянный сарай, похожий на остальные постройки. А увидел… крепость.

Это было приземистое, массивное строение, сложенное из крупных, грубо отёсанных, но идеально подогнанных друг к другу тёмных, почти чёрных от копоти камней. Оно вросло в землю, стало частью холма. Стены были толстыми, основательными, с узкими, как бойницы, окнами под самой крышей. Сама крыша была покрыта не соломой, которая давно бы сгнила, а тяжёлой каменной плиткой-сланцем. Она прохудилась во многих местах, из щелей пробивался мох, но основа её была цела.

И над всем этим, как дозорная башня, возвышался огромный каменный дымоход.

Мой взгляд сразу отметил детали, которые простой человек упустил бы.

«Капитальное строение, — подумал я с уважением. — Никакой экономии на материалах. Прочный каменный фундамент, стены в два локтя толщиной. Строили на века, с пониманием дела. Это не просто сарай. Это промышленный объект, рассчитанный на постоянную, высокотемпературную работу. Человек, который это строил, думал о будущем».

От здания исходила аура забытой, дремлющей силы. Оно пережило взлёт рода, пережило его позорное падение и теперь молчаливо ждало, покрытое мхом и плющом, как древний дракон в своей пещере. В отличие от жилого дома, который кричал о нищете и упадке, кузница молчала о былом могуществе.

Мы подошли к главному входу. Дверь была под стать всему зданию. Массивная, из толстых дубовых досок, скреплённых широкими полосами кованого железа, которые полностью покрылись оранжевой коркой ржавчины.

И она была заперта. На мощный пробой, вбитый в дверной косяк, было накинуто ухо огромного, тоже ржавого, амбарного замка. Это был символ забвения, замок, который повесил мой отец на наследие моего деда.

— Заперто, — с горечью констатировал Тихон. — Ключ уж и не найти, поди, за столько лет…

Я подошёл ближе. Замок был примитивной конструкции, но ломать его голыми руками было бессмысленно. Искать лом или рычаг? Это заняло бы время. Я начал осматривать всю систему запирания, как инженер, ищущий слабое звено. Замок был крепким. Петли вросли в камень. Дверь тоже не поддастся. Но вот сам пробой… та железная скоба, за которую цеплялся замок… Я увидел то, что искал. Металл у основания скобы, там, где она входила в дерево косяка, истончился от ржавчины. Десятилетия под дождём и снегом сделали своё дело. Это была точка отказа.

Я не сказал ни слова. Огляделся, нашёл на земле большой, увесистый камень, который едва мог поднять. Затем подобрал другой, поменьше, с острым краем — моё импровизированное зубило.

Я приставил острый край камня к основанию пробоя и со всей силы ударил по нему большим камнем. Раздался глухой удар. Боль пронзила мою ладонь, но я проигнорировал её. Я ударил снова. И снова. Это была изнурительная, тупая, яростная работа. Я не останавливался. В каждом ударе было моё отчаяние, моя злость, моя последняя, безумная надежда. Первые удары были неточными, несколько раз попал по пальцам, но потом приноровился. Чувствовал, как ноют мышцы спины и рук, как каждый удар отзывается болью во всём теле.

«Давай же, — шептал я сквозь зубы. — Ломайся, тварь».

Спустя десяток ударов, когда я уже почти выдохся, раздался громкий, скрежещущий треск. Ржавый металл не выдержал. Пробой отломился у самого основания. Огромный замок вместе с ним с грохотом упал на землю, подняв облачко пыли.

Путь был свободен.

Я стоял перед дверью, тяжело дыша. Руки дрожали от напряжения, ладонь кровоточила и горела огнём. Я победил. Победил кусок ржавого железа. Первая победа в этом мире. Ощущалась она неоднозначно.

Я посмотрел на Тихона. Старик смотрел на сломанный засов с широко открытыми глазами, в которых смешались страх и изумление. Он, видимо, не ожидал от меня такой разрушительной решимости.

Затем я повернулся обратно к тёмному, безмолвному проёму. Из щели потянуло холодом, запахом остывшей золы, металлической пыли и забвения. Я чувствовал смесь трепета и мощного, почти магнетического притяжения. Это было оно. Ответ на мой отчаянный, безумный вопрос был там, за этой дверью. Либо там была просто гробница, набитая ржавым хламом и несбывшимися надеждами, что окончательно похоронит мою идею. Либо там была лаборатория. Мастерская. Мой единственный шанс.

Я положил свою разбитую, саднящую ладонь на массивное кованое кольцо, которое служило ручкой. Сделал глубокий вдох, вдыхая пыльный, холодный воздух из приоткрытой щели.

И толкнул.

Дверь, протестуя и скрипя, как столетний старик, которого потревожили, начала медленно поддаваться, открывая в мир полоску абсолютной, манящей и пугающей темноты.

Решение было принято. Я шагнул через порог, в святилище своего предка.

Тяжёлая дубовая дверь поддалась моему последнему, отчаянному толчку с протяжным, могильным скрипом, который, казалось, потревожил двадцатилетний сон этого места. Я сделал шаг через порог, из угасающего света вечера в почти абсолютную темноту. Тихон, помедлив секунду, шагнул следом. Дверь за нашими спинами медленно качнулась обратно и с глухим, финальным «БУМ!» захлопнулась, отсекая нас от остального мира.

Мы оказались в гробнице.

Первое, что ударило в нос — запах. Густой, сложный, почти осязаемый. Запах остывшей золы, въевшейся в камни за сотни плавок. Запах металлической окалины и острой, кислой ржавчины. Запах сырости, идущий от тёмных углов, и мышиного помёта. Но под всем этим, как призрак, витал едва уловимый, тонкий аромат раскалённого металла — память, впитавшаяся в сами стены.

Сначала царил мрак. Затем мои глаза начали привыкать. Свет едва пробивался сквозь затянутые вековой грязью и плотной, как войлок, паутиной окна, расположенные высоко под самой крышей. В этих тусклых, косых лучах, как в заброшенном соборе, висели серые, тяжёлые саваны паутины, соединяя могучие потолочные балки с остывшим оборудованием. И в этом призрачном свете начали проступать очертания гигантских, тёмных силуэтов, похожих на спящих доисторических чудовищ.

Я чувствовал странную смесь благоговения и уныния. Это место было построено с невероятным размахом, с титанической амбицией. Это был не просто сарай. Это был храм, посвящённый богу огня и стали. И, как и положено древнему храму, он был полностью разграблен и осквернён временем.

«Я чувствую себя археологом, вошедшим в гробницу фараона, — подумал я с мрачной иронией, — только чтобы обнаружить, что расхитители уже вынесли всё золото, оставив лишь тяжёлые каменные саркофаги».

— Господи, помилуй, — прошептал рядом Тихон, его голос был полон ужаса. — Да тут… тут и не разобрать ничего.

— Дай огня, — тихо скомандовал я.

Старик, чиркая огнивом, с третьей попытки зажёг припасённую лучину. Дрожащий огонёк выхватил из мрака отдельные детали, подчёркивая и усугубляя масштаб запустения.

Первоначальный эмоциональный порыв прошёл, уступая место привычной профессиональной деформации. Я перестал быть испуганным наследником. Я стал инженером, проводящим аудит заброшенного промышленного объекта. Я начал свой методичный обход.

Объект номер один: Горн.

Он был сердцем этого места, его главным алтарём. Огромный, сложенный из тёмного, обожжённого камня, он занимал центральную часть кузницы. Я обошёл его кругом, оценивая качество каменной кладки. Затем заглянул в его холодное, тёмное жерло. Футеровка — внутренний слой кирпичей, защищающий камень от жара, — осыпалась, превратившись в красную труху. Я ковырнул её пальцем, и она рассыпалась. Я заметил несколько сопел для подачи воздуха, фурм, расположенных на разных уровнях.

«Основание — монолит, — заключил я. — Построено на совесть. Но вся внутренняя часть — под полную замену. Это как двигатель с треснувшим блоком цилиндров. Требуется капитальный ремонт. Но сама станина — превосходна. А эти несколько фурм… интересное решение. Говорит о попытках контролировать температуру в разных зонах. Дед был не так прост, как можно было подумать».

Объект номер два: Наковальня.

Рядом с горном, как верный, несгибаемый страж, стояла она. Главная наковальня. Она была огромной, гораздо больше тех, что я видел в музеях. Её дубовая колода-основание намертво вросла в утоптанный земляной пол, став с ним единым целым. Вся поверхность была покрыта толстым слоем оранжевой, рыхлой ржавчины.

Я подошёл к ней с чувством, похожим на благоговение. Провёл рукой по её поверхности. Пальцы ощутили холод и грубую, шершавую фактуру коррозии. Я смахнул слой грязи и пыли с боковой поверхности. И увидел его. Клеймо мастера. Плохо различимое, забитое ржавчиной, но узнаваемое: оскаленная волчья голова и два перекрещенных молота. Герб рода Волконских. Это был прямой, физический контакт с моими предками, с тем самым Волконом, чья слава гремела по всему княжеству.

Я провёл рукой по рабочей поверхности, по «лицу» наковальни. В центре был заметен плавный, выработанный годами прогиб — «седло». Это была не вмятина от удара. Это была благородная выработка, след сотен тысяч, если не миллионов, ударов молота. История рода, записанная в стали. Я достал из кармана свою бронзовую печатку и легонько стукнул её торцом по краю наковальни.

ДЗИНННННЬ!

Чистый, долгий, высокий звон эхом разнёсся по всей кузнице, заставив осыпаться пыль с потолочных балок.

«Сталь высочайшего качества, — с удовлетворением заключил я. — Никаких внутренних трещин. Несмотря на внешнюю ржавчину, этот ветеран в полном порядке. Это — сердце нашей будущей работы. Наш главный станок».

Объект номер три: Мехи.

Я подошёл к жалкому остову в углу. Это было то, что когда-то было лёгкими этой кузницы. Зрелище было плачевным. Я пнул ногой сгнившую кожу, и та с тихим шелестом рассыпалась в прах. Деревянный каркас был изъеден древоточцем и крошился в пальцах. Но я, как инженер, смотрел не на состояние, а на конструкцию.

«Просто, как топор. Однокамерная конструкция. Даёт прерывистый, „пульсирующий“ поток воздуха. Неэффективно. Вчерашний день. Но сам принцип рычага можно использовать. Только система будет другой. Двухкамерной. Для непрерывного дутья. Это будет первая и самая важная модернизация».

Закончив с основным оборудованием, я перешёл к самому грустному. К инструментам. Они были развешаны на деревянных стойках вдоль стены. Точнее, то, что от них осталось.

Это было похоже на братскую могилу.

«Так, что у нас тут? — язвительно подумал я. — Музей коррозии под открытым небом. Экспонат номер один: „Клещи, ставшие единым целым со стойкой“. Экспонат номер два: „Молоток, самопроизвольно разделившийся на боёк и труху“. Экспонат номер три: „Ящик с зубилами, которые достигли состояния дзен и теперь представляют собой единый ржавый монолит“. Прекрасная коллекция».

Я подошёл к одной из стоек и попытался вытащить из гнезда пару больших клещей. Рукоять осталась у меня в руке, превратившись в горсть гнилой трухи. Сами клещи, издав жалобный скрежет, обломились у основания и с глухим стуком упали на пол, разлетевшись на несколько ржавых кусков.

Я методично прошёлся вдоль стены, проводя свой печальный аудит. Большинство инструментов были безнадёжны. Но в самом дальнем углу, за опрокинутым верстаком, в куче старых тряпок и угольной пыли, я нашёл его.

Молот. Он не был на стойке, он лежал в укромном углу, и это спасло его от худшей сырости. Рукоять из тёмного, отполированного потом и временем дерева, идеально ложилась в руку. Боёк был не ржавым, а покрыт лишь тонкой, благородной тёмной патиной. Форма его была совершенной. Баланс — безупречным. Это был не просто инструмент. Это было произведение искусства. Я был уверен, это был личный молот моего деда. Моё единственное настоящее сокровище в этом царстве упадка.

Я провёл ещё полчаса, разгребая завалы. Моя добыча была скудной. Кроме молота деда, я нашёл ещё одну тяжёлую кувалду с целым бойком, несколько пробойников из хорошей стали, которые были густо смазаны жиром и потому уцелели, и пару сломанных, но крепких напильников.

Я стоял в центре кузницы. Аудит был завершён. Картина ясна.

Активы:

Крепкое каменное здание.Массивная, целая наковальня.Один шедевральный молот и горстка мелкого инструмента.Большая куча ржавого металлолома, который можно использовать как сырьё.

Пассивы:

Полностью разрушенный горн.Полностью разрушенные мехи.Отсутствие 99% необходимых инструментов.Отсутствие топлива.Отсутствие знаний о местных технологиях (что, впрочем, было плюсом).

Тихон подошёл ко мне. Его лицо выражало глубокое отчаяние.

— Господин… это же… это невозможно. На это уйдут годы. Годы и целое состояние, которого у нас нет.

Но я смотрел на всё это иначе. Ярость и отчаяние сменились азартом инженера перед сложнейшей задачей. Я видел не проблемы. Я видел ресурсы и возможности.

Я повернулся к Тихону, и на моём грязном, перепачканном сажей лице появилась широкая, уверенная, почти безумная улыбка.

— Годы? Нет, Тихон. У нас нет годов. У нас есть меньше месяца. Ты видишь здесь руины. А я — идеальную строительную площадку. У нас есть фундамент. У нас есть главный станок. И у нас есть целая гора сырья, — я кивнул на ржавый хлам. — Всё остальное… остальное — это просто инженерия.

Я смотрел на разруху вокруг не со страхом, а с предвкушением. Я видел не гробницу. Я видел свой будущий завод. И я был готов приступить к его строительству.