Боярин-Кузнец: Перековка судьбы

Глава 18

Ночь тяжёлой ковки оставила после себя гул в ушах и ноющую боль в каждой мышце. Но на наковальне, медленно остывая, лежал результат — «чёрный клинок». Грубая, покрытая тёмной окалиной заготовка, в которой, однако, уже безошибочно угадывалась хищная, стремительная форма будущего меча. Геометрия была рождена в огне.

На следующее утро я стоял над ним, как скульптор над необработанной глыбой мрамора. Самая шумная и силовая часть работы была позади. Теперь начиналась самая долгая, самая нудная и самая точная.

— Ковка окончена, Тихон, — сказал я старику, который с благоговением разглядывал заготовку. — Мы придали ему форму и душу. Теперь начинается то, что в моём ремесле называют «слесарка». Нам нужно снять всю эту чёрную, грязную кожу, чтобы явить миру чистую сталь под ней. Вывести плоскости, довести до ума грани. Для этого нужны напильники.

Я подошёл к своему верстаку и достал один из старых напильников, которые я отложил в кучу «на временный ремонт». Он был ржавым, но казался крепким. Я решил провести тест, зажал клинок в тисках и попытался провести напильником по хвостовику — наименее ответственной части.

Вместо ожидаемого рабочего звука снимаемого металла раздался отвратительный, визгливый скрежет. «ВЗЗЗЗЗЗГ!».

Я отнял напильник и посмотрел на него. Его старые, мягкие зубья просто слизались, заблестели от трения о мою новую, твёрдую сталь. На самом клинке осталась лишь едва заметная, жалкая царапина.

— Конечно, — с досадой пробормотал я. — Ожидаемо, но всё равно неприятно.

«Нельзя резать более твёрдый материал более мягким, — констатировал мой внутренний инженер. — Это аксиома. Мой клинок — это высокоуглеродистая дамасская сталь, прошедшая множество проковок. А этот старый напильник — просто кусок мягкого, плохо обработанного железа с насечками. Это как пытаться резать гранит деревянной ложкой. Бесполезно».

Я понял, что снова упёрся в стену. Я не мог двигаться дальше. У меня не было правильных инструментов.

Я сидел на скамье, тупо глядя на свой бесполезный напильник. Я оказался в классической технологической ловушке, известной любому инженеру. Проблема «курицы и яйца».

— Чтобы обрабатывать эту сталь, — начал я рассуждать вслух, скорее для себя, чем для Тихона, — нам нужен напильник, который будет значительно твёрже. Чтобы сделать такой напильник, нам нужно взять нашу же лучшую сталь, придать ей форму, нанести на неё зубья, а потом закалить её до максимальной твёрдости. Но чтобы нанести зубья на незакалённую сталь, нам нужно зубило, которое будет ещё твёрже…

Тихон слушал и хлопал глазами, окончательно запутавшись.

А я подошёл к своим «проектным доскам» и взял уголёк. Родился новый, незапланированный, но абсолютно необходимый микро-проект: «Создание режущего инструмента».

Я быстро набросал план.

1. Материал: Взять лучшие обрезки моей же дамасской стали. У них уже была хорошая структура и высокое содержание углерода.

2. Форма: Отковать заготовки для напильников разной формы — плоские для плоскостей, трёхгранные для долов, круглые для вогнутых частей гарды.

3. Отжиг: Провести полный отжиг заготовок — то есть, нагреть и дать очень медленно остыть вместе с печью. Это сделает их максимально мягкими и пластичными, готовыми к насечке.

4. Насечка: Самый сложный этап. Нанести на мягкую поверхность сотни точных зубцов.

5. Термообработка: Провести финальную закалку до стекловидной твёрдости и сделать очень низкий отпуск, только чтобы снять самые критические напряжения.

План был готов. Оставалось только его выполнить.

Первым делом должен был создать мастер-инструмент. Зубило, которое будет резать сталь. Я взял крошечный обрезок своей лучшей стали. Долго и тщательно отковывал из него тонкое, острое, как игла, зубильце. Затем провёл его термообработку с особой жестокостью. Нагрел до нужной температуры, контролируя процесс Даром, и закалил его не в масле, а в холодной солёной воде, добиваясь максимальной, пусть и очень хрупкой, твёрдости. Мне не нужна была от него прочность. Мне нужна была только его острота и твёрдость, чтобы выполнить одну-единственную задачу.

Затем я приступил к основной работе. Я взял первую заготовку для плоского напильника, предварительно отожжённую и мягкую, и закрепил её в тисках. Взял своё новое, супер-твёрдое зубило и лёгкий молоток.

И началась ювелирная работа.

Я приставил остриё зубила к поверхности металла под острым углом и нанёс лёгкий, точный удар. На стали осталась чёткая, аккуратная канавка. Первый зубец. Я сместил зубило на долю миллиметра и нанёс следующий удар. И ещё. И ещё.

Это была кропотливая, почти медитативная работа, требующая абсолютной концентрации. Сотни параллельных, наклонных насечек, одна к одной. Моё «Зрение» было здесь незаменимо. Я не просто смотрел на поверхность. Я видел глубину каждой насечки, контролировал угол наклона, следил за тем, чтобы расстояние между ними было идеально одинаковым. Я создавал не просто узор. Я создавал режущую поверхность, где каждый зубец был маленьким, но совершенным резцом.

Тихон наблюдал за этой работой, как за чудом. Он видел, как его господин, почти не дыша, часами наносит крошечные, точные удары, покрывая гладкую сталь сложным, упорядоченным узором, похожим на рыбью чешую.

Когда первая сторона была готова, я перевернул заготовку и нанёс вторую сетку насечек, под другим углом, создавая перекрёстный узор для более агрессивного съёма металла.

На создание трёх напильников — плоского, трёхгранного и круглого — у меня ушло два полных дня. Два дня кропотливого, изматывающего труда.

Наконец, насечка была готова. Я провёл финальную закалку своих новых инструментов. Снова разогрел их до светло-вишнёвого цвета, контролируя процесс Даром, и быстро остудил в воде. Они стали твёрдыми, как алмаз.

Я держал в руке свой первый самодельный напильник. На вид он был грубоват. Рукоять я наскоро сделал из обрезка дерева. Но я знал, что его рабочая поверхность — это массив из сотен острейших, сверхтвёрдых зубцов, созданных с микроскопической точностью.

Настало время для испытания.

Я подошёл к своему «чёрному клинку», который терпеливо ждал на верстаке. С замиранием сердца приложил новый напильник к покрытой окалиной поверхности хвостовика. Сделал одно, пробное движение.

Вместо жалкого визга и скольжения, как было со старым инструментом, раздался уверенный, агрессивный, сочный звук — «ШШШРРРК!».

Напильник вгрызся в твёрдую окалину и сталь под ней. С клинка слетела первая, тонкая, блестящая стружка, обнажая чистый, серебристый металл.

Я победно усмехнулся. Тихон, наблюдавший за этим, выдохнул с таким облегчением, будто сам всё это время не дышал.

Я посмотрел на эту блестящую линию, оставленную моим напильником. Это была победа. Решил проблему. Создал инструмент, способный обрабатывать мой шедевр.

«Бутылочное горлышко в производственном процессе устранено, — с удовлетворением подумал я. — Можно продолжать. Теперь меня ждут следующие сто часов монотонного, изнурительного труда по превращению этой чёрной гусеницы в сияющую бабочку».

Я с новой энергией и предвкушением долгой работы взялся за напильник. Путь к совершенству клинка теперь был открыт.

Дни слились в единый, изнурительный цикл. Я работал, пока руки не начинали дрожать от усталости. Снимал металл слой за слоем, микрон за микроном. Кузница наполнилась запахом стали и монотонным скрежетом. Я постоянно проверял плоскости и углы, используя свой Дар, чтобы видеть малейшие неровности. Это была мучительная, но необходимая работа.

Вся окалина была снята. Клинок обрёл свой истинный цвет, но его поверхность была матовой и испещрённой тысячами мелких царапин от напильника.

— Теперь, — объяснял я Тихону, который смотрел на процесс, как заворожённый, — нам нужно убрать все эти царапины. Любая из них при закалке может стать началом трещины. Поверхность перед главным таинством должна быть идеальной. Как душа грешника перед исповедью.

Я приступил к полировке. Мои самодельные абразивные пасты — из толчёного песчаника, сланцевого порошка и, наконец, тончайшей пудры гематита, смешанной с жиром — ждали своего часа.

Это была ещё более кропотливая и медитативная работа. Час за часом я водил по клинку деревянными брусками и кусками кожи с нанесёнными на них абразивами. Поверхность стали постепенно менялась. Из матовой она стала сатиновой, потом начала давать мутное, расплывчатое отражение. И, наконец, после финальной полировки пастой из гематита, она превратилась в тёмное, глубокое, идеальное зеркало. Долы и грани ловили тусклый свет из окна кузницы, создавая сложную игру света и тени.

Клинок был полностью готов к своему огненному крещению.

Наступила ночь. Я решил проводить закалку именно ночью. Мне не нужны были ни случайные свидетели, ни яркий дневной свет, который мешал бы правильно оценить цвет раскалённого металла.

Атмосфера в кузнице была напряжённой, почти священной. Тихон молча, с сосредоточенным лицом, стоял у мехов. Длинная закалочная ванна, которую мы тщательно вычистили и наполнили драгоценным маслом, стояла наготове.

Я взял свой идеальный, отполированный до зеркального блеска клинок. Сделал глубокий вдох, очищая разум от всех посторонних мыслей. И аккуратно поместил его в самое сердце горна, который уже гудел ровным, мощным пламенем.

Начался ритуал огня.

Я медленно, постоянно двигая и переворачивая лезвие, начал его нагревать. Я должен был добиться абсолютно равномерного прогрева по всей длине. Любое холодное или перегретое пятно означало бы верный провал.

Тихон, глядя на клинок, видел завораживающее зрелище. Он видел, как зеркальная сталь начинает менять цвет, как по ней, словно радуга, пробегают цвета побежалости. Бледный, как солома. Затем золотой. Затем насыщенный коричневый, похожий на цвет лесного ореха. Фиолетовый. Тёмно-синий. А затем все цвета слились в один — ровный, глубокий, светло-вишнёвый цвет, который кузнецы называли цветом восходящего солнца.

Но я видел нечто совершенно иное.

Моё «Зрение» было сфокусировано на внутренней структуре металла. Я видел, как сложная, слоистая структура моего дамаска, состоящая из перлита и феррита, начинает «таять», растворяться. Кристаллические решётки перестраивались. На моих глазах металл превращался в единую, однородную, сияющую структуру аустенита. Я видел, как голубые «магические каналы» внутри стали начинают светиться ярче, впитывая энергию огня, как сухая губка впитывает воду. Я ждал. Ждал того момента, когда сто процентов клинка, от острия до плечиков, превратятся в этот идеальный, готовый к трансформации аустенит.

— Сейчас, Тихон! — мой голос прозвучал резко и чисто, прорезая рёв огня.

Это был момент истины. Точка невозврата.

В одном плавном, отточенном за недели тренировок движении я выхватил сияющий клинок из горна. На мгновение кузницу озарил его яркий свет. И тут же, без малейшего промедления, я вертикально, остриём вниз, погрузил его в длинную ванну с тёмным, вязким маслом.

ВУУУМФХ!

Раздался глухой, утробный рёв. Это было не злое, взрывное шипение воды. Это был глубокий, довольный вздох зверя, поглощающего огонь. Поверхность масла мгновенно вспыхнула оранжевым пламенем от воспламенившихся паров. Густой столб чёрного, едкого дыма взметнулся к потолку, на мгновение заполнив всю кузницу.

Но пока снаружи царил этот огненный хаос, всё моё внимание было сосредоточено на таинстве, происходящем внутри стали. Моим Даром я видел величайшее чудо металлургии.

Я видел, как сияющая решётка аустенита, не успев перестроиться обратно в мягкую структуру, «замерзает», захлопывается. С чудовищной скоростью, быстрее, чем моргает глаз, внутри стали формировалась новая структура — тончайшая, переплетённая, игольчатая решётка мартенсита. Это рождалась твёрдость.

В тот же миг ярко-синие «магические каналы» вспыхнули, словно по ним пропустили разряд молнии. Они не просто застыли. Они намертво впечатались, стабилизировались в этой новой, сверхтвёрдой решётке, став её неотъемлемой частью.

Я затаил дыхание, напряжённо вглядываясь в структуру, ища губительные алые нити микротрещин, которые могли бы разрушить всю мою работу. Но их не было. Структура была чистой. Идеальной.

Я медленно, очень осторожно, вынул из масла почерневший, дымящийся клинок. Положил его на наковальню. Взял свой старый, но надёжный самодельный напильник и провёл им по лезвию. Напильник со стеклянным визгом соскользнул, не оставив на поверхности ни единой царапины.

Затем я легонько щёлкнул по нему ногтем.

«Дзииииииинь…»

Высокий, чистый, долгий звон, похожий на звук колокольчика, повис в тишине кузницы. Звук совершенства.

Я повернулся к Тихону. На моём лице, перепачканном сажей, была улыбка — улыбка полного изнеможения и абсолютного триумфа.

— Он не треснул, Тихон, — прошептал я, и мой голос сорвался от облегчения. — Он не треснул.

Клинок получил свою огненную душу. Он был идеален.

Но он был хрупок, как стекло. Впереди был отпуск.