Боярин-Кузнец: Перековка судьбы

Глава 30

Мы вышли из постоялого двора с первыми лучами рассвета. Утро было прохладным, с земли поднимался туман, смешиваясь с дымом от тысяч очагов. Город уже просыпался, и по улицам тёк мутный, сонный поток людей. Мы с Тихоном влились в него. Наша цель была ясна — Великая Арена. И мы были не одни. Казалось, вся столица сегодня движется в одном направлении.

Сначала мы были просто частью толпы. Две неприметные фигуры. Старик в поношенном кафтане и худой юноша в простой кожаной куртке. Никто не обращал на нас внимания. Люди спешили по своим делам, торговцы раскладывали товар, ремесленники открывали свои мастерские. Город жил своей обычной, шумной, вонючей жизнью.

Но по мере того, как мы продвигались по главной улице, ведущей к арене, всё начало меняться.

Сначала это был просто шёпот. Я заметил, как торговец, которому мы уступили дорогу, вдруг замолчал и проводил нас долгим, удивлённым взглядом. Затем он толкнул локтем своего соседа. Тот обернулся, посмотрел на меня, и его брови поползли вверх. Он что-то сказал третьему.

Волна пошла.

Как круги по воде от брошенного камня, от нас расходилась волна узнавания. Разговоры вокруг стихали. Люди, встречаясь со мной взглядом, торопливо отворачивались, словно боялись заразиться моей дурной славой. Кто-то начинал не таясь показывать на меня пальцем.

«Началось, — с холодной отстранённостью отметил я. — Фаза первая: идентификация объекта. Толпа — это единый, любопытный организм. Сейчас он меня заметил и начал передавать информацию по своим нейронным сетям. Скорость распространения информации в данной среде — впечатляет».

Вокруг нас образовалось небольшое пустое пространство. Люди инстинктивно сторонились, создавая для нас своего рода «коридор позора». Мы шли в центре этого коридора, как два актёра под светом тысяч софитов. Только вместо восхищения в нашу сторону летели взгляды, полные презрения, жалости и нездорового, хищного любопытства.

Шёпот быстро сменился громкими выкриками. Толпа, видя, что мы не реагируем, становилась смелее. Теперь они не просто переглядывались. Они выносили свой приговор.

— Эй, Волконский, смотри не помри от страха по дороге! — донеслось откуда-то справа.

Я не повернул головы.

— Мать, поди, последние портки на него надела, чтобы не совсем голым на казнь шёл! — прокричала какая-то торговка, и её соседки залились смехом.

Тихон вздрогнул, как от удара. Я чувствовал, как напряглась его рука, сжимающая наш скромный узелок с пожитками.

Кто-то заметил мой тренировочный меч на поясе. Его гнутая форма и ржавчина были видны даже издалека.

— Глядите, он с кочергой на поединок пришёл! Ха-ха-ха! Совсем умом тронулся!

— Он ею, поди, угли в печи ворочает!

Я слышал, как рядом два купца, не таясь, заключали пари.

— Ставлю десять медяков, что он и минуты не продержится! — громко сказал один, так, чтобы я точно услышал.

— Минута? — ответил второй. — Ты оптимист! Я ставлю серебряный, что он вообще меч из ножен не достанет, сразу в ногах у Яромира ползать будет! Ставка на «сдастся до первой крови»!

Тихон шёл рядом, его лицо окаменело. Он высоко поднял голову, пытаясь своим видом создать вокруг меня невидимый щит достоинства. Но я видел, как ходят желваки на его щеках и как побелели костяшки пальцев, сжимающих узелок. Это унижение ранило его, верного слугу, гораздо сильнее, чем меня.

Я же шёл, глядя прямо перед собой. Моё лицо было непроницаемо. Я анализировал.

«Тактика психологического давления. Стандартная. Цель — деморализовать противника ещё до начала боя, вызвать эмоциональную нестабильность, страх, гнев. Эффективность — низкая, так как основана на неверных данных о моей подготовке и психологическом состоянии. Все эти вербальные атаки — просто фоновый шум. Бесполезная трата энергии с их стороны».

Кто-то из толпы, раздосадованный моим полным безразличием, решил, что слов недостаточно.

Я почувствовал глухой, мягкий удар в спину. Что-то мокрое и склизкое потекло по моей кожаной куртке. Я не обернулся. Судя по запаху, это был кочан гнилой капусты.

Этот первый бросок словно сорвал с толпы последние остатки приличия. В нас полетел другой мусор. Огрызки яблок. Комья грязи с мостовой. Очистки. Это были не камни — за такое стража у Арены могла и наказать. Это было именно унижение. Демонстрация того, что я — не просто враг. Я — мусор. Отброс, в который можно безнаказанно кидать другой мусор.

Я почувствовал, как очередной комок грязи попал мне в волосы. Почувствовал, как что-то липкое и вонючее стекает по шее за воротник рубахи. И в этот момент, на долю секунды, мой холодный аналитический контроль дал сбой.

Внутри меня вспыхнула слепая, испепеляющая ярость. Желание остановиться. Медленно развернуться. Найти глазами того, кто это бросил. Выхватить из-под плаща свой настоящий, острый как бритва, идеальный клинок и заставить их захлебнуться в собственной крови. Заставить всю эту площадь умыться слезами.

Но я подавил этот порыв. Сжал зубы так, что заскрипело. Заставил себя дышать. Медленно. Ровно.

«Признать наличие эмоционального всплеска, — прозвучал в голове холодный голос моего внутреннего инженера. — Категория: гнев. Уровень: критический. Причина: физический контакт, публичное унижение. Контрмера: принудительная фокусировка на конечной цели проекта. Эти люди — не враги. Они — просто шум. Фон. Несущественная переменная, не влияющая на итоговый результат. Игнорировать».

Я не ускорил и не замедлил шаг. Я просто продолжал идти вперёд, сквозь этот дождь из помоев и ненависти, как будто ничего не происходит. Как будто я иду не на свою казнь, а просто на утреннюю прогулку.

Впереди показались огромные ворота Великой Арены. У них стоял кордон княжеской стражи. Гвардейцы в стальных шлемах, с алебардами, смотрели на приближающуюся толпу с холодным безразличием.

Увидев нас, они выставили вперёд древки своих алебард, оттесняя наиболее ретивых крикунов. Они не проявляли сочувствия. Их лица были так же бесстрастны. Они просто обеспечивали порядок. Дождь из мусора прекратился.

Мы прошли последние метры к специальному, низкому и тёмному входу для бойцов в звенящей тишине, окружённые морем ненавидящих и презирающих глаз.

Остановились перед этим тёмным, гулким проёмом, ведущим в подтрибунные помещения. Изнутри доносился рёв десятков тысяч зрителей, предвкушающих зрелище. Я остановился на пороге. Я был грязный. На моем плаще — мерзкое пятно от гнилой капусты, в волосах — комья грязи. Я был объектом всеобщего позора.

Я спокойно, методично отряхнул плечо. Затем повернулся к бледному, как полотно, Тихону, который смотрел на меня с ужасом и страданием.

— Ну вот мы и пришли, — сказал я ему тихо, и в моём голосе не было ни страха, ни злости. Только спокойная уверенность. — Не волнуйся, Тихон. Всё идёт точно по плану.

Я сделал глубокий вдох и решительно шагнул во тьму туннеля, ведущего к моей судьбе.

Туннель, ведущий на арену, был тёмным, сырым и вонял страхом. С его каменных стен сочилась вода, а в воздухе стоял тяжёлый запах мокрого песка и чего-то ещё — застарелой крови. Я шёл по этому коридору, и с каждым шагом нарастающий впереди гул становился всё громче. Это был не просто шум. Это был рёв десятков тысяч людей, и он давил на уши, на грудную клетку, вибрировал в самых костях.

И вот я сделал последний шаг. Из полумрака туннеля я вышел на залитую ярким, слепящим полуденным солнцем арену.

На мгновение я ослеп. Мир превратился в белое, ревущее пятно. А затем, когда глаза привыкли, я увидел.

Это было грандиозно. И ужасающе.

Огромная, овальная чаша, выложенная жёлтым, утоптанным песком. А вокруг, вздымаясь до самого неба, стояли каменные стены трибун. Это была не просто толпа. Это была живая, дышащая, ревущая человеческая гора. Десятки тысяч лиц, обращённых вниз, на меня. Десятки тысяч глаз, смотрящих с любопытством, презрением и жадным ожиданием зрелища.

Звук обрушился на меня, как физический удар. Это был не просто шум. Это была вибрация, которая, казалось, проникала сквозь кожу и заставляла дрожать внутренние органы. Рёв, смех, крики, свист — всё это сливалось в единый, первобытный, оглушительный гул.

«Впечатляет, — с холодной отстранённостью отметил мой внутренний инженер. — Классический эллиптический амфитеатр. Идеальная акустика, звук отражается от стен и концентрируется в центре. Превосходный обзор с любой точки. Чудо доиндустриального гражданского строительства. И вся эта великолепная конструкция построена для того, чтобы с максимальным комфортом наблюдать, как меня будут убивать. Я — главный экспонат в этом Колизее».

Я медленно обвёл взглядом трибуны, анализируя эту враждебную экосистему. Это было не единое целое. Это было чётко структурированное общество в миниатюре.

Верхние ярусы, галёрка. Там, под палящим солнцем, теснилась галдящая, пёстрая масса простого народа. Они ели, пили дешёвое пиво прямо из бочонков, кричали, смеялись и делали свои мелкие ставки. Для них это был главный праздник года. Кровавый цирк. Их эмоции были просты и искренни — они жаждали зрелища, и им было абсолютно всё равно, чья кровь прольётся на этот жёлтый песок.

Ниже, на более удобных деревянных лавках, сидела публика посолиднее. Хорошо одетые торговцы в добротных кафтанах, главы ремесленных цехов, зажиточные горожане. Они не кричали. Они сдержанно переговаривались, и на их лицах был написан азарт и холодный расчёт. Это они сделали самые крупные ставки. Для них мой поединок был не просто зрелищем. Это был большой тотализатор. Финансовая операция.

И, наконец, нижние ложи. Самые лучшие, затенённые от солнца полотняными навесами места. Здесь сидела знать. Бояре со своими семьями. Женщины в ярких шёлковых нарядах, мужчины в бархате и мехе. Они не проявляли эмоций. Они наблюдали за всем с холодным, аристократическим высокомерием, лениво обмахиваясь веерами. Для них это был не спорт и не развлечение. Это была политика. Они пришли увидеть финальный акт уничтожения некогда славного, а теперь опального рода Волконских. Они пришли подтвердить новый расклад сил.

Внезапно раздался звук труб. Негромкий, но властный. Толпа оживилась. В одну из самых больших и богато украшенных лож, подбоченясь, вошёл боярин Игнат Медведев со своей свитой. Он был одет в парчовый кафтан, расшитый золотом. Его лицо сияло от предвкушения триумфа. Он по-хозяйски оглядел толпу, принимая почтительные поклоны от соседей. Он был хозяином этого дня. Его взгляд нашёл на арене мою маленькую, одинокую фигурку. На его губах появилась презрительная, торжествующая усмешка. Он уже праздновал победу.

Но тут раздалась новая, более мощная и торжественная партия труб. И вся арена, включая высокомерных бояр, как один, встала. Шум на мгновение стих.

В центральную, княжескую ложу, задрапированную синим бархатом, вошёл Великий Князь Иван Святославич.

Я видел его впервые. Это был пожилой, седовласый мужчина с проницательными, очень умными и немного усталыми глазами. В его фигуре не было показной мощи его дружинников, стоявших за спиной. Но от него исходила аура абсолютной, несокрушимой власти. Власти, которой не нужно было кричать о себе.

Его прибытие изменило всё. Шум на мгновение стих. Теперь это был не просто поединок. Это было официальное государственное действо, освящённое присутствием верховного правителя. Боярин Медведев, только что сиявший, как медный таз, согнулся в глубоком, подобострастном поклоне. Его триумфальная улыбка сменилась выражением верного вассала.

Князь обвёл взглядом арену. Его взгляд на мгновение задержался на боярине Медведеве, затем скользнул по мне. Во взгляде Князя не было ни сочувствия, ни осуждения. Только холодный, отстранённый интерес правителя, который пришёл посмотреть на работу своего правосудия.

Герольды и судьи заняли свои места у края арены. Один из них указал мне на дальний конец ристалища. Я медленно пошёл туда по скрипучему, горячему песку.

Я стоял один посреди огромной арены. Шум толпы снова нарастал, превращаясь в безликий, угрожающий рёв. Я чувствовал себя песчинкой. Крошечным, жалким гладиатором, которого выставили на растерзание льву. Я попытался найти в этом море лиц Тихона, но не смог. Я был абсолютно один.

Тысячи глаз были устремлены на меня. И каждый взгляд нёс в себе презрение, насмешку или жадное ожидание моей смерти. Давление было почти физическим. Оно могло бы сломать любого.

Но я не был любым.

Я закрыл глаза. На одно мгновение.

И рёв толпы, жара солнца, взгляды тысяч людей — всё это исчезло. В моей голове воцарилась полная, абсолютная тишина. И в этой тишине я услышал единственный реальный звук.

Удар. Пауза. Удар.

Ритмичный стук молота о наковальню из моей родной, запертой кузницы. Это был мой мир. Это была моя реальность. А всё остальное — просто шум. Фон. Несущественная помеха.

Я открыл глаза. Моё лицо было абсолютно спокойно. Рёв толпы больше не давил на меня. Это был просто фоновый шум, не имеющий никакого значения.

Я стоял в центре враждебного мира, но внутри меня была тишина и порядок моей собственной кузницы.

Я был готов.