Большая черная дыра

Глава 7

— Ты куда? Стой! — крикнул Гаврила. — Вернись, говорю!

Георгий оглянулся. Внутри боролись две силы: первая — своего рода чувство долга, понимание, что надо вернуться к взводу; вторая — нежелание лезть в мясорубку, где он либо погибнет, либо покалечится. Потому он лежал в воронке, вглядывался в деревья и никак не мог сделать этот безумный, болезненный выбор. Да и какой смысл был в том, чтобы топать под обстрел? Доставить патроны? Кому они нужны, если там никого не осталось? Вынести раненых? А сможет ли он пройти сквозь стену огня? Не окажется ли он сам среди тех, кого надо спасать?

Впереди чернела яма от снаряда крупного калибра. Георгий сделал ещё один рывок и забрался в неё. Здесь лежать было чуть спокойнее, чем на поверхности. У солдат существовало поверье — по крайней мере, герои военных фильмов постоянно так говорили — якобы в одну воронку дважды снаряд не падает. Это выглядело полной чушью, но в яме хотя бы осколки не достанут.

Гаврила и Петьке тоже надоело лежать на открытой местности, и они ринулись к воронке. Далеко позади них снаряд вздыбил и разметал землю. Гаврила споткнулся на краю ямы и скатился, выругался, улёгся поудобнее, подтащив к себе выроненную винтовку.

— Ранен? — спросил Георгий.

Гаврила окинул себя взглядом, пошевелили руками и ногами и покачал головой:

— Порядок. А ты, правда, собрался туда? За чьи бестолковые приказы голову решил сложить? Одумайся.

— Я тебя не держу. Иди куда хочешь! — нервы у Георгия дребезжали от каждого слова. Мало того что у самого внутри чудовищная борьба, ещё и Гаврила под руку околесицу несёт.

— Останешься? Полезешь туда? Ради чего?

— Неважно, — Георгий приподнял голову и обнаружил Петьку, сидящего в снегу и чешущего спину. — А он чего там?

— Пётр, сюда скорее! — зычно крикнул Гаврила.

— Братцы! Братцы, помогите! — жалобно завыл Петька, не двигаясь с места.

— Что случилось? Сюда иди! Быстро! — Георгия всё сильнее раздражал этот рябой малый. У того крышу окончательно сорвало. Зачем он сидит и чешется посреди открытого поля? Совсем сдурел?

— Спина! В спине что-то застряло! Я идти не могу!

— Что значит, не можешь идти?

— Ноги не шевелятся!

Похоже, парню действительно требовалась помощь. Вряд ли проблема касалась психики.

— Я сейчас! — Георгий вылез из воронки и, подбежав к сослуживцу, стащил с него ранец. Сразу стало понятно, что дела плохи: на спине шинели образовалось чёрное пятно в районе поясницы.

— Что там? Что у меня на спине? — в глазах Петьки читались холодный ужас и мольба о помощи.

В первый момент Георгий растерялся. Оказывать помощь на поле боя его учили, но он никогда не применял эти знания на практике. Судьба уберегла: и сам ни разу не был ранен, и сослуживцев латать не приходилось. Поэтому не сразу пришло понимание, что делать.

— Так, приятель, держись. Всё нормально будет. Я тебя оттащу в безопасное место, — Георгий взял Петьку за ворот шинели обеими руками и стал рывками подтаскивать к воронке. За телом тянулся кровавый след.

— Ай! В спине больно! В спине! — заорал Петька. — Я ранен? Да⁈ Ранен? Не бросай меня здесь, Богом заклинаю! Не бросай.

— Всё нормально будет. Не брошу я тебя. А теперь заткнись и не трать силы на болтовню.

Происшествие с сослуживцем избавило Георгия от непосильного выбора. С раненым на руках на передовую не попрёшься. Придётся либо тащить его в медпункт, либо дожидаться санитаров.

— Что с ним? — Гаврила вылез и помог спустить на дно ямы чуть ли не плачущего от боли и страха Петьку.

— Осколок в спину попал. Ноги отнялись, — Георгий перевернул страждущего на живот и стал сдирать с него амуницию. Ремень никак не желали слушаться, путались. А когда Петьку, наконец, удалось освободить от шинели, оказалось, у него вся рубаха на спине промокла от крови.

— Да твою мать! — выругался Георгий.

— Я сильно ранен, да? Сильно? — причитал Петька. — Не бросайте здесь, братцы, только не бросайте.

— Никто тебя не бросит, — процедил Георгий, нащупывая в обшлаге рукава Петькиной шинели перевязочный пакет. — И хватит болтать. Силы тратишь… Гаврила, послушай, его придётся тащить в медпункт. Ты знаешь, где он?

— Вдвоём будет тяжеловато, — Гаврила пожал плечами, с сочувственным безразличием глядя на раненого. — Можно попробовать положить на палатку и тащить за собой волоком, но я не знаю куда.

— Разберёмся. Вначале перевяжем.

Георгий вытащил, наконец, тканевую упаковку с отпечатанной на ней инструкцией. Такие выдавали каждому солдату. А вот жгутов и турникетов бойцы при себе не имели. Предстояло остановить кровь, и одного бинта для этого могло оказать мало. Требовалось что-то ещё.

— Открывай упаковку. Я сейчас приду, — Георгий опять вылез из воронки, добрался до места, где остались ранец и винтовка Петьки, схватил их и едва запрыгнул обратно, как над головой просвистел снаряд и упал неподалёку, тряхнув почву под ногами, которая и так дрожала от постоянных разрывов.

В ранце, помимо всего прочего, хранилось чистое нижнее бельё. Достав рубаху, Георгий порвал её, свернул один из лоскутов валиком и приложил к ране, после чего они с Гаврилой туго замотали бинт вокруг талии. Перчатки запачкались кровью, и Георгий снял их, поскольку те порвались и от холода уже не защищали. Петька же вскрикивал, когда его приподнимали, и умолял не бросать. А ещё он просил пить, и Гаврила, помогавший в перевязке, то и дело прикладывал горлышко фляги к иссохшим губам парня.

А когда процедура была окончена, Георгий крепко выругался, поскольку понял, что, кроме раны в позвоночнике, есть ещё минимум две. Они тоже кровоточили, но бинт закончился. Пришлось заматывать их кусками рубахи. Да и с первой неясно до конца, как обстоят дела. Довольно крупный осколок пробил ранец, позвоночник и застрял во внутренних органах. Петька находился в сознании, но долго мог не протянуть.

Тем временем снаряды перестали падать на позиции третьего батальона, и почва больше не дрожала, как при землетрясении. Теперь они сыпались правее. Противник перенёс огонь на соседнее подразделение. В саду же вопили раненые, словно в пыточной камере, кто-то звал на помощь. Становилось жутко от мысли, сколько покалеченных солдат осталось в изрубцованной земле. И кто их вытащит оттуда? Никто. Они так и будут ждать своей кончины, замерзая на холодном ветру, сходя с ума от боли.

— Ну что, надо нести, — сказал Гаврила. — Давай, клади на палатку. А то он здесь окочурится.

— Так куда нести-то? Ты знаешь? — Георгий больше склонялся к тому, чтобы дождаться санитаров, хотя были опасения, что германцы придут быстрее.

— Давай к дороге. Там какие-то резервы остались, денщики и прочие. Может, найдём кого, подскажут.

— Ты прав. До дороги не так уж далеко. Донесём.

— Вы же не бросите меня одного, братцы? — опять заскулил Петька.

— Нет, успокойся, — Георгий отстегнул от Петькиного ранца брезент и стал разворачивать.

— Пить, братцы, пить дайте. Рот пересох, мочи нет.

— Гаврила, дай ему.

— Ясное дело, — вздохнул Гаврила и стал откручивать крышку фляги. Ему как будто не очень хотелось возиться с раненым, но, видимо, совесть требовала, поэтому о побеге речь уже не шла.

Георгий расстелил брезент, насколько это было возможно на неровной поверхности и подсунул под Петьку. Теперь предстояло тащить его минимум версту в надежде, что на дороге встретится кто-нибудь, кто подскажет путь до перевязочного пункта.

В саду раздался треск сучьев. Георгий вздрогнул и замер, решив, что наступает германская пехота. Внутри всё сжалось: как же так, неужели их никто не остановил, не притормозил их продвижение? Но русская речь мгновенно развеяла опасения. Шли свои.

Георгий приподнял голову. Между деревьями, обходя воронки и трупы, брели люди — усталые, перебинтованные, грязные. Было их две дюжины, и ещё двух человек несли на полотнищах.

Впереди шагал офицер, голова которого под папахой была замотана окровавленной тряпкой. Георгий сразу же узнал в нём поручика Анохина. На плече его висела винтовка, хотя обычно офицеры имели при себе лишь револьвер и саблю. Следом шёл солдат, ведущий под руку ещё одного офицера — парня без шапки и в распахнутой шинели, верхняя половина лица которого закрывали бинты с красными пятнами на месте глаз. Кроме того, у двоих были перевязаны руки: у одного — плечо, у другого — левая кисть. Замыкали шествие два бойца, тянущих за собой пулемёт Максим на маленьком колёсном станке.

В саду тем временем заговорили винтовки — редко, неуверенно, пугливо. Артиллерия не всех превратила в фарш. Кто-то ещё оборонялся, но осталось их очень мало.

— Мы здесь! — крикнул Георгий. — У нас раненый!

Компания приблизилась к воронке.

— Сколько вас? — голос поручика Анохина оставался столь же твёрдым и невозмутимым, как и раньше, хотя ситуация совсем не располагала к душевному спокойствию.

— Трое. Один ранен в спину. Он не может ходить.

— Так, — поручик заглянул в яму, кивнул и обернулся к своим. — Башмаков и… вот ты, помогайте нести раненого. Только быстрее. Германец нам на пятки наступает.

Георгий, Гаврила и два солдата взяли за углы брезент с лежащим на нём Петькой, и группа двинулась дальше. Снова прошли мимо трупов и воронок, но теперь в обратную сторону — туда, где нет немцев, где не рвутся снаряды. Это было отступление, самое настоящее бегство. Сколько бы мяса ни бросило командование в котёл сражения, но сдержать превосходящие силы противника не получалось. Артиллерия перемалывала всех.

— Вы как здесь оказались, бойцы? — спросил поручик.

— Нас отправили собирать патроны, — ответил Георгий. — Начался обстрел, Петра ранило. Мы его перевязали, хотели уже нести в медпункт, а тут — вы.

Поручик обернулся и пристально посмотрел на двух присоединившихся солдат:

— А я вас, между прочим, помню. Вы же в разведку со мной ходили. Ты… рядовой Степанов, верно?

Георгий удивился тому, что офицер не забыл его фамилию. Анохин выглядел адекватным человеком, а его спокойный голос внушал подчинённым уверенность. Возможно, он даже не откажется рассказать, как обстоят дела на фронте.

— Так точно, ваше благородие, рядовой Степанов, — подтвердил Георгий. — Разрешите спросить?

— Валяй.

— Вы не видели, что со вторым взводом случилось? Где все?

— Боюсь, не видел. Там всё перемешалось. Роту накрыло артиллерией, капитан перед смертью велел отводить выживших. Сейчас наша задача добраться до Марьянки, где размещён батальонный перевязочный пункт. А потом своим ходом выбираемся к Сувалкам. Там будем выстраивать оборону.

— То есть, мы отступаем?

— Можно и так сказать. Наш батальон разбит, нам придётся отойти и перегруппироваться.

Слова поручика звучали трагично и в то же время обнадёживающе. Отступление означало, что бой окончен, батальон уйдёт в тыл и несколько дней будет отдыхать и перегруппировываться. А потом… кто знает? Возможно, командование снова бросит солдат в самоубийственную атаку под германские пушки. Но это — потом.

Гибель целой роты не укладывалась в голове. Вот люди шли, о чём-то мечтали, на что-то надеялись, а теперь их нет. Два-три часа — и пара сотен человек стёрто вместе с их судьбами и чаяниями. А, возможно, и весь батальон постигла такая же судьба. Наверное, унтера Губанова тоже прибило снарядом или осколком, но Георгий не испытывал от этого ни большой радости, ни тем более печали. Помер и помер.

Мыслей в голове осталось не так уж много. Приходилось напрягать все силы, чтобы передвигать ноги по глубокому, мокрому снегу. Ранец и сухарная сумка сильно потяжелел благодаря напиханным туда патронам, а сверху давила германская винтовка. Да и Петька был нелёгким. Весил он килограмм шестьдесят, тащили его вчетвером, но руки всё равно отваливались.

А Петька, нет бы спокойно лежать, он постоянно вертелся и скулил: то звал маму, то бормотал что-то похожее на молитву, то умолял не бросать, хотя никто и не собирался, то просил пить или сообщал, как ему больно.

Другие двое тяжелораненых выглядели не лучше: у одного были перевязаны обе ноги, у второго — брюхо. Он тоже постоянно хотел пить, кряхтел и стонал.

Поначалу Георгий не обращал внимания на слепого офицера. Но потом всё-таки взглянул на него повнимательнее и узнал прапорщика Веселовского. Тот осунулся, сгорбился, а его бледные губы были плотно сжаты. Он уже не напоминал того бравого молодого офицера, жаждущего подвигов и славы, который вечно скакал впереди на коне.

Георгий оглянулся на яблоневый сад, где погибла рота. Там звучали редкие винтовочные выстрелы, и одинокий пулемёт тоскливо отстукивал короткие очереди. Но вскоре и он заткнулся. Больше никто не входил оттуда.

Взгляд притянула чёрная фигура, стоящая на краю сада, по спине пробежал холодок. Она походила на ту, что Георгий видел во время ночного дежурства. Он отвернулся, а когда посмотрел снова, там уже никого не было. «Ну вот, теперь я, кажется, схожу с ума», — проскочила досадливая мысль.

Впереди среди зарослей показались новые роты, марширующие со стороны дороги. Они по команде офицеров растянулись в длинные, разреженные цепи и полезли по снегу к саду, в котором отстреливались остатки сто пятнадцатого полка. Новоприбывшие молча прошли мимо отступающих. Георгий посмотрел вслед этим обречённым. Шеренги серых спин с вещмешками на плечах безропотно уходили в пустоту, откуда нет пути назад.

Отступающие пробирались среди редких деревьев и кустарника. Мокрый снег налипал на сапоги, делая их неподъёмными. А ноша с каждым шагом становилась всё тяжелее. Георгий терпел-терпел, да и выбросил немецкую винтовку. Стало полегче, но ненадолго.

Бормотание Петьки превратилось в бессвязный бред, а его лицо покрылось холодным потом. Постепенно он замолк и перестал шевелиться, нос заострился, глаза впали, кожа стала бледной, почти прозрачной. Парень уснул — уснул вечным сном.

— А малой всё, кажись, преставился, — заметил тощий, длинноносый солдат средних лет, державший один из задних концов полотнища.

— Что говоришь, Башмаков? — поручик обернулся.

— Преставился, вашбродь.

Анохин подошёл к Петьке, приложил пальцы к шее:

— Да, помер бедолага. Что ж, пусть Господь примет его душу. А нам дальше надо идти. Оставляем здесь.

— Вашбродь, похоронить бы. Нельзя же вот так просто…

— Мы не можем задерживаться, — объяснил спокойно поручик. — У нас есть другие раненый, и их нужно доставить на перевязочный пункт. Заверните его как следует и положите в стороне.

Никто не посмел спорить, и окровавленный серый свёрток с торчащими оттуда сапогами остался под деревом, Анохин забрал «душу солдата», и отряд двинулся дальше. Георгий не возражал. Наоборот, вздохнул с облегчением, когда поступил приказ. Не было никакого желания задерживаться из-за покойника, а тащить его невесть куда — тем более.

Но радоваться пришлось недолго. Вскоре поручик велел Георгию и Гавриле везти пулемёт вместо двух уставших бойцов, и снова началась каторга. Стальная туша весом с человека никак не желала катиться по глубокому снегу на своих маленьких колёсиках и постоянно застревала. Этот болванчик сейчас казался бесполезным куском железа, ради которого люди тратили последние силы.

Идти пришлось недолго. Очень скоро впереди послышались ржание лошадей и человеческие голоса. Там находился батальонный перевязочный пункт. Его разместили в лесу рядом с дорогой. Под навесом, растянутым между деревьями, на скорую руку латали пострадавших, а вокруг растеклась серо-кровавая масса истерзанных, покалеченных солдат. Они гомонили, стенали и ждала своей очереди. Под старым дубом возвышалась горка одежды и обуви, срезанных с раненых, а чуть дальше рядком лежали люди — те, кого спасти не удалось.

— Сестра, у нас раненые! — крикнул поручик женщине, которая поила человека с забинтованными лицом и обрубком руки.

Медсестра обернулась. Это была совсем юная девушка с широким, приятным, но очень уставшим лицом и сосредоточенным взглядом. Белый передник с большим красным крестом был весь заляпан кровью и гноем, как и коричневое платье. Но сменная одежда, видимо, закончилась.

— Вам придётся подождать, ваше благородие, — глаза девушки выражали решимость и сдерживаемую боль, словно она сама страдала от ран. — Видите, сколько солдат? Мы не можем помочь всем сразу. Простите.

— Тяжёлый! У нас тяжёлый! — шлёпая по слякоти и поскальзываясь, к навесу бежали два санитара с носилками. — Его в первую очередь! Сестра! Быстрее!

Носилки опустили на землю. В них лежал унтер-офицер с кровоточащими обрывками руки и ноги, перетянутыми тканью, словно жгутами. Он смотрел вокруг осоловевшим, обезумевшим взглядом и не издавал ни звука. А под навесом вопил парень, которому мужчина с бакенбардами и красными крестами на погонах и на белой нарукавной повязке что-то выковыривал из плеча:

— Потише! Потише! Ай, как больно! Не могу больше! Оставь меня уже! Оставь, ради Бога!

— Замолчи и дёргайся! А то, правда, оставлю как есть. Будешь знать, — грозил врач. — Загниёт рука — отнимут.

— Нам придётся идти до Сувалок с ранеными, — рассудил поручик Анохин, словно речь шла о походе в ближайший магазин. — Здесь им не помогут.

К навесу подскакал всадник, натянул поводья и гаркнул на весь лес:

— Где главный врач? Мне нужен главный врач. Приказ от командира батальона!

— Я! Что случилось? — строго спросил, не отрываясь от руки раненого, мужчина с бакенбардами.

— Германцы наступают! Приказано отходить! Срочно! — вестовой развернул лошадь, пришпорил и погнал прочь.

— Вы слышали приказ! — зычный голос врача разнёсся над стоянкой. — Сворачиваемся немедленно. Тяжёлых — на повозки. Остальные — своим ходом.

Отряд поручика Анохина шагал вместе с медицинским обозом. Миновали деревню, выбрались на просторы. Дорога превратилась в сплошную грязевую кашу, и по ней измученные лошади тянули повозки, а среди них тащились остатки отступающих подразделений и группы раненых, коих не смогли забрать медики.

Колеи чёрной паутиной расползались по снежному полю, телеги застревали, другие пытались их обгонять и тоже увязали в грязи. Иногда они сбивались кучами, образуя заторы, у кого-то что-то ломалось. Возницы и прочая обозная прислуга выбивалась из сил. Лошадей выпрягали из одних повозок, запрягали в другие по четыре, а то и по шесть, а всё, что не удавалось увезти, бросали на месте, и близ дороги тут и там постоянно попадались пустые зарядные ящики, патронные двуколки, подводы, заваленные каким-то барахлом. На белом снегу чернели трупы загнанных животных.

Георгий и остальные шли по щиколотке в грязи в надвигающихся сумерках. Сапоги хлюпали, набрав воды, но никто уже не обращал внимания на эту неприятность. Все хотели поскорее убраться отсюда. Двух раненых всё также несли на полотнищах палаток, а четыре солдата тащили на закорках пулемёт, станок, щиток и коробки с лентой. Везти его оказалось совсем тяжко, поэтому разобрали, взвалили на себя. Вместе со всеми волочил ноги и слепой прапорщик под руку с поводырём.

Одна из медицинских повозок застряла. Пришлось толкать всем, у кого были свободные руки. Теперь уже не только сапоги, но и шинели забрызгались коричневой жижей. А по небу плыла набухшая рвань облаков, и с каждой минутой она становилась темнее. Заканчивался ещё один выстраданный день, оставляя после себя тысячи трупов на полях сражений. Рутинно и однообразно накрывали сумерки тошнотворную боль земли. Моросил дождик.

Поручик шёл впереди, солдаты поначалу молчали, а потом стали вполголоса переговариваться, скрашивая праздной болтовнёй рутинное безвременье пути.

— Будь проклят канцлер, будь прокляты эти поганые дороги, будь проклята война. Да сколько это будет продолжаться? Так не пойдёт… нет, это не дело, — бормотал Башмаков, шмыгая своим длинным носом.

— Правда твоя, приятель, — согласился шагавший рядом с ним коренастый боец с забинтованной левой кистью руки. — Но ведь живы же. Кто б знал, что из такой передряги выберемся. Мне вон два когтя сшибло, так я не ворчу. И ты не гунди. Сейчас отойдём в город, отдохнём.

— Да уж… вот и шпёхаем от беды к беде, пока не сляжем в землю. И когда эти мытарства закончатся… Эх, а дома масленица, блины…

— Масленица уже закончилась, — сказал рыжебородый детина, тащивший на плече двадцатикилограммовое тело пулемёта. — Сейчас февраль начался. А ты всё масленица. Тяжёлая доля нам выпала, братцы, это верно. Ну а куда деваться? Каждому свой крест приходится нести. Тут уж роптать негоже.

— Гришка, хватит этой поповской околесицей, — усмехнулся боец с забинтованной кистью. — Лучше посмотри, какие здесь сестрички. Особенно вон та. Задница — во! А знаешь, что говорят? Знаешь? А я тебе доложу. Дескать, барышни из Красного Креста не только раны бинтуют, но и нужды другого характера могут удовлетворить нашему брату.

— Да ну! — удивился Башмаков. — Брешешь!

— Не-а. До мужиков они охочи. Для того сюда и идут. А ты думал?

Георгий шагал впереди, слушал краем уха болтовню этих дремучих олухов, и казалось ему несправедливым то, что они говорят про сестёр. Было не похоже, что эти женщины, без сна и отдыха таскающиеся за обозами и выполняющие тяжёлую, безрадостную, грязную работу, приехали сюда ради плотских удовольствий. Сейчас сёстры шли за повозками, так как внутри мест не было, заодно с солдатами месили талую жижу под ногами, и отдохнуть им предстояло ещё нескоро.

Георгий так устал, что ему совсем не хотелось шевелить языком, но он всё-таки обернулся, чтобы возразить коренастому. И ничего не сказал. Раздавшиеся впереди ружейные выстрелы заставили моментально забыть о разговоре.

Все остановились и прислушались. Пальба не прекращалась. Впереди дорогу пересекала лесополоса — там-то и происходило действо, о котором можно было лишь догадываться. Однако все естественным образом подумали о нападении.

— Всем приготовиться! Оружие к бою! — скомандовал поручик Анохин и снял с плеча винтовку. — Раненых прячьте за повозки!

Носилки кинули в грязь возле одной из повозок. Рядом усадили прапорщика Веселовского. Солдаты взяли в руки ружья, коренастый парень тоже не остался в стороне. Он придерживал ложе покалеченной рукой, а здоровой приготовился стрелять. Бойцы, тащившие части пулемёта, скинули свою ношу.

Георгий тоже взял в руки винтовку, чувствуя скорее досаду, нежели страх. «Опять. Опять чёртовы немцы. Вы дадите нам, уроды, спокойно пройти или нет? Да сколько можно-то?» — мысли распаляли ненависть, готовую выплеснуться на врага, которого пока никто не видел.

В поле послышались топот копыт и крики на немецком. Справа от дороги, за повозками, запрудившими в два-три ряда все колеи, показались германские кавалеристы, мчавшиеся к обозам с пиками наперевес.

— Противник справа! За мной! Рассредоточиться! — закричал поручик и побежал навстречу врагу.

Нервно захлопали винтовки, солдаты ринулись вслед за поручиком, обегая мешающиеся телеги и лошадей. Обозники тоже похватали ружья и пристроились за укрытиями. Георгий не помчался вперёд со всеми, чтобы не подставляться под таранный удар, а спрятался за повозкой и стал выискивать цель. И хоть руки подрагивали, но злоба пересиливала страх. В таком состоянии хотелось убивать.

Между повозками показался германский всадник. Его пика ударила в грудь одного из солдат, и тот плюхнулся в грязный, талый снег. Георгий нажал спуск. Расстояние было совсем небольшим, и пуля попала точно цель. Кавалерист пошатнулся и свалился рядом со своей жертвой.

Георгий целился в ещё одного всадника, но удивительным образом промазал. Тот проскакал мимо, проткнув очередного бедолагу. Третья пуля свалила лошадь следующего пикинёра, и тот, не успев вытянуть ногу из стремени, оказался придавлен ей к земле.

Надрывный женский вопль заставил обернуться. Георгий посмотрел налево, но кричащую не увидел. Зато обнаружил скачущего со стороны лесополосы кавалериста. Из-под каски глазела злая, усатая физиономия, а затянутая в кожаную перчатку рука сжимала пику. Он был уже совсем близко. Столь внезапное появление противника на фланге стало полной неожиданностью.

Всё дальнейшее происходило словно во сне. Мозг уже не осмысливал события. Тело действовало инстинктивно. Георгий бросился под левую руку всадника, в которой тот держал поводья. Штык вонзился в бок германцу, как не раз вонзался в соломенные чучела на учениях. Лошадь встала на дыбы, кавалерист упал на землю, а Георгий отскочил назад, чтобы оказаться сбитым тушей озверевшего скакуна. Поскользнулся и сам шлёпнулся на дорогу, вляпавшись рукой в холодную грязь.

Пройдясь задними ногами по своему же седоку, конь развернулся и галопом помчался в поле, подальше от опасности.

Германец хрипел и тянул левую руку, словно пытаясь за что-то схватиться, а правой зажимал рану. В глазах этого бравого вояки читалось недоумение, словно он не мог понять, что произошло. Георгий же не рассуждал. Чувство самосохранения сменилось животной яростью, требующей убить врага. Он поднялся из лужи и с разбега воткнул штык в поверженного кавалериста — один раз, второй, третий, пока человек не замер с безжизненным взглядом.

Слева приближалась какая-то тень. Ещё один всадник скакал по дороге, но только с противоположной стороны. Пика смотрела Георгию в лицо, до столкновения оставались мгновения. Понимая, что уже ничего не успеет сделать, он машинально выставил перед собой винтовку…

Хлопнул выстрел, германец вывалился из седла, а конь его проскакал мимо, чуть не сбив Георгия. Кавалерист тащился лицом по лужам, застряв ногой в стремени. Чудесное спасение объяснялось просто: за соседней повозкой сидел Гаврила с винтовкой. Всадник не заметил его и проскакал мимо, за что и поплатился. Не заметил приятеля и Георгий.

Занятый сражением, он вообще мало что видел вокруг, а когда огляделся по сторонам, понял, какой хаос здесь творится. Бегали люди и лошадей, гремели выстрелы, на дороге, в рыхлой мешанине из снега, воды и размокшего грунта лежали мёртвые и барахтались раненые. Крики, цокот копыт, чавканье грязи и грохот пальбы были повсюду. Мимо пронеслась телега в обезумевшей от страха упряжке. А из сумеречного неба капал мелкий, тоскливый дождик.