Большая черная дыра

Глава 2

Дорога поначалу шла через лес. С обеих сторон подступали старые хвойные великаны, равнодушно взирающие сквозь метель на вереницу серых шинелей, что брели в ночи. Ноги вяло месили белую кашу, снег облепил одежду и лица солдат. С каждым шагом становилось всё труднее и труднее. В таких условиях держать строй не представлялось никакой возможности, и рота сразу же превратилась в толпу.

Как и все, Георгий отчаянно сражался с метелью, которая дула людям в лицо, толкала назад, словно не желая, чтобы эта орава шла туда, куда её вели офицеры и планы высшего командования. Но солдаты упорно, шаг за шагом, двигались к своей цели — к смерти в снегах. Одно хорошо: ноги начали согреваться.

Винтовку Георгий почти сразу через плечо, не забыв поставить на предохранитель — так учили в маршевой роте, иначе, говорили, затвор может вывалиться. Трёхлинейка казалась слишком длинной, громоздкой и тяжёлой. Вместе со штыком она была выше многих солдат, если её поставить прикладом на землю. Не сразу пришло понимание, что причина кроется в необычайно низком росте людей этого времени. Да и сами ружья в те времена вроде бы делались длиннее.

Среди пеших бойцов на лошадях ехали офицеры. Молодой прапорщик Веселовский, командовавший полуротой, восседал на вороном коне, которого за узды поддерживал то ли денщик, то ли вестовой. Животным тоже приходилось нелегко.

Про Веселовского кое-какие воспоминания в голове Георгия сохранились. Был этот молодой офицер из дворян, только-только окончил юнкерское училище и сразу попал на фронт. Солдаты не особо его любили, но и ненависти к нему не было, ведь паренёк этот почти не взаимодействовал с личным составом, а предпочитал проводить время в обществе других офицеров.

Со взводом же обычно занимался заместитель — старший унтер-офицер Губанов. Вот его-то бойцы терпеть не могли. Грубый, злой, он постоянно на всех орал, а иногда мог и кулаком двинуть, и подзатыльник влепить за малейшую провинность. В общем, скверный малый. Выглядел он лет на тридцать. Вытянутая рожа с крупной нижней челюстью была изрыта следами оспы. Носил он смешные, топорщащиеся усики, словно подражая офицерам. Георгию он тоже не понравился. Окрики Губанова, словно лай конвойной собаки, то и дело подгоняли строй.

— Вперёд! Не отставай! Что встал? Давай-давай, поторапливайся! — унтеру словно доставляло удовольствие подстёгивать солдат, чувствовать себя пастухом среди овечьего стада. Он, как и другие унтеры, держал в руке небольшой фонарик в деревянном корпусе, которым пытался освещать взводу путь. Тусклый свет почти не пробивался сквозь стену летящего в лицо снега.

Поговаривали, что Губанов был одним из немногих в полку, кто выжил после прошлогодних боёв в Восточной Пруссии. И когда никого из унтеров и офицеров рядом не оказывалось, солдаты осторожно сетовали на то, что германец не пришиб этого изверга, и задавались вопросом, почему таким скотам везёт.

После вчерашней пересоленной каши напала жажда. Во фляге была вода, но пить Георгий не рисковал, если только изредка мелкими глотками. Очень не хотелось горло застудить. Но беда одна не приходит. Во время марша прихватило живот, и Георгий изо всех сил крепился, чтобы дотерпеть до привала. А приступы становились всё сильнее, всё больнее выворачивало кишки.

Навстречу же бесконечной чередой двигались повозки — военные, штатские, все подряд вперемешку. То ли обоз какой, то ли беженцы, было не разобрать. Мелькали и солдатские шинели, и обычные тулупы. Подводы с трудом пробивались через снежные наносы, лошади надрывались, люди тянули их за узды, толкали телеги сквозь кромешный белый ад.

Одна и повозок сиротливо притаилась среди сосен, брошенная на произвол судьбы. Другая торчала на обочине со сломанным колесом, которое прилаживали три солдата. Несколько подвод и двуколок, следующих тем же маршрутом, что и колонна, так медленно пробивались сквозь сугробы, что пешие солдаты обгоняли их, хоть идти тоже было непросто.

Привал объявили как раз вовремя. Георгий думал, ещё один приступ боли он не выдержит, но тут прозвучала команда: «Взвод, стой! Оправиться! Привал!» Солдаты уселись в снег прямо у обочины, а Георгий, схватившись за живот, ринулся в лес, спустил портки и ощутил огромное облегчение. И только сейчас он понял, что среди вещей нет туалетной бумаги. Да её, наверное, и не изобрели ещё в те годы. Пришлось пользоваться снегом.

А живот не у него одного скрутило. Среди сосен около десятка солдат из разных отделений уселись в позе орла. У большинства же желудок оказался более устойчив и не доставлял своим владельцам бессмысленных страданий, не отвлекал от важного отдыха.

— Дикие времена, — ворчал себе под нос Георгий, натягивая штаны и осматривая шинель, не испачкалась ли. — Хорошо, ещё не в Средние века закинуло.

К спартанским условиям ему было не привыкать: по молодости, особенно за годы армейской жизни, случалось всякое. Георгий никогда себя не считал человеком, изнеженным цивилизацией. Поэтому и увлёкся походами, когда появились время и деньги. Слишком сильно утомляли его однообразие и пустота размеренного, городского существования. Хотелось остроты ощущений, романтики. Но с возрастом привычка к комфорту всё-таки укоренилась. Сытая жизнь победила живую человеческую натуру, тянущуюся к новому и неизведанному.

Не успел Георгий выбраться из зарослей, а унтер-офицер Губанов уже поднимал всех с мест окриками. Солдаты, кряхтя, вставали, строились и брели дальше — молчаливо, покорно, без жалоб.

Георгий едва выбрался из леса и побежал за строем, а Губанов уже тут как тут и орёт на ухо хриплым, сорванным голосом:

— Где шатаешься⁈ Команда была! Чего рот раззявил, вольнопёрый? Тут тебе не гимназии твои. Быстрее шуруй!

Накатили воспоминания, но уже не свои, а прежнего Жоры Степанова, дух которого отлетел, когда рядом бомба бахнула, а вместе с ними и злость появилась. Ну и сволочь же этот Губанов! Должно быть, ему самому по морде никто давно не давал. Да и как такому врезать? За драку с офицером, пусть и унтером, сразу под трибунал отдадут.

Всех ребят из первого отделения и кое-кого из взвода Георгий знал, поскольку его предшественник служил с ними с прошлого года. Вначале они оказались в одной маршевой роте в Москве, а в декабре их повезли в Гродненскую крепость, где стоял расквартированный двести двенадцатый полк, обескровленный чудовищными потерями осенних боёв. Какое-то время полк держали в резерве, но несколько дней назад личный состав подняли по тревоге и куда-то повели, никому ничего не объясняя до сегодняшней ночи. С тех пор солдаты находились в дороге.

По пути Георгий видел заметённый снегом дорожный указатель на полосатом столбу. Одна из стрелок указывала на Сувалки. Название показалось знакомым: то ли в прошлой жизни слышал, то ли в этой.

Сам Жора был родом из Москвы. Там-то в маршевой роте он и познакомился и с Гаврилой, с дядей Ваней, с рябым Петькой, с Игнашкой, да с Иваном Колотило, которого за особую исполнительность и усердие повысили до ефрейтора. Последние двое были из крестьянской среды, первые — городские. Гаврила, кроме гимназического, имел ещё и университетское образование. Служил в какой-то конторе вроде бы. А дядя Ваня, хоть и родился в деревне, но давно перебрался в Москву и устроился на завод чернорабочим.

О маршевой роте воспоминания остались не самые приятные. Да и не было их почти. Остались лишь образы, как новобранцев муштровали, гоняли на износ, учили «отдавать честь», да тыкать штыками соломенное чучело под непрерывный ор унтеров. В крепости стало полегче. Там было хорошо: спали в тепле, ели сытно, муштровали меньше. Офицеры жили своей жизнью, мало обращая внимания на солдат, унтеры лютовали, но как будто вполсилы.

Игнашка разразился кашлем, зашатался и чуть не упал. Георгий оказался как рядом и схватил его за рукав шинели:

— Э, ты поаккуратнее, приятель, не падай! — крикнул он парню на ухо. — Тебе совсем плохо?

— Ага. Тяжко идти, — пожаловался Игнашка. — В груди горит.

Георгий снял перчатку и потрогал мальчишке лоб. Чуть не обжёгся. У парня был дикий жар. Пневмония прогрессировала. В лазарет следовало ещё вчера ложиться, а этот дурак деревенский даже не почесался, хотя ему уже все сослуживцы советовали к фельдшеру идти. И куда командиры смотрят? Губанов только глотку драть горазд, будто стадо подгоняет. Веселовскому вообще плевать на личный состав. Он вряд ли знал солдат в своих взводах в лицо или по фамилиям, хотя командовал им больше месяца. Молодого дворянина гораздо больше влекли карточные игры, да балы в офицерском собрании, чем военное дело. Правда или нет, но слухи ходили именно такие.

— Тебе надо в лазарет, — сказал Георгий. Он прекрасно представлял, насколько невыносимо идти больному, когда из-за безумной ломоты в костях и слабости каждый шаг даётся через силу.

— Кто же отпустит, — Игната начало выворачивать от кашля. Приступ оказался сильнее прежних.

Он остановился, а за спиной прыгал свет армейского фонарика: рядом оказался кто-то из унтеров, сопровождавших подразделение.

— Чего встал? Шуруй давай! А то снегом заметёт, — пролаял Губанов.

— Господин старший унтер-офицер, разрешите обратиться! — отрапортовал, как полагается, Георгий, поскольку обращения были вбиты в голову намертво. — Рядовой не может дальше идти. Ему нужно к фельдшеру.

— Что? Что ты там бормочешь? К фельдшеру? Здесь я решаю, кому куда нужно. Встать в строй! И ты — встать в строй! Нечего мне тут!

— Господин старший унтер-офицер, у него воспаление лёгких. Если не лечить, он умрёт, — у Георгий зла не хватало на этого тупого барана, который из-за собственных невежества и упёртости готов был загнать до смерти личный состав.

— А ты что, доктор, что ли?

— Никак нет.

— Тогда чего звякало разнуздал? Встал в строй и шагом марш, пока в зубы не получил!

— Господин старший унтер-офицер…

— Пошёл, я сказал! Пошёл! Приказу не подчиняешься⁈ — унтер в гневе шагнул к Георгию, и тот, поняв, что дело вот-вот дойдёт до рукоприкладства, зашагал вслед за теряющимся в метели взводом. А когда обернулся, увидел, как унтер что-то говорит Игнату, указывая на обочину.

Игнат отошёл с дороги и сел в снег. Послушал всё-таки Губанов голос разума, не совсем бестолковый оказался. Георгий вздохнул с облегчением.

Второй привал стал столь же долгожданным событием, как и первый. У солдат появилась ещё пара минут для вожделенного отдыха, чтобы с новыми силами продолжить борьбу со стихией и сугробами. На этот раз Георгию уже не требовалось бежать по нужде, и он со спокойной душой уселся рядом со своим отделением.

— Во метёт, во метёт! — ухмылялся дядя Ваня. — Сугробов немело, ужас!

— Не вовремя оно началось, — досадливо произнёс Петька. — Германец наступает, а нам — метель в морду. Ну что ты будешь делать, а?

— Так ведь, брат, оно не только нам морока, а и германцу — тоже. И я скажу, что германцу оно больше беды принесёт, чем нам. Потому что германец — он непривычный к суровой зиме. Нам-то всяко ловчее в такую погоду воевать.

Георгий поспорил бы с данным утверждением. В такую погоду, когда ничего не видно в десяти шагах, всем тяжело воевать: и русским, и немцам. Но дядя Ваня, как обычно, был настроен позитивно. Имелась у него такая черта характера: всегда во всём находить положительные стороны.

— Слышите? — спросил ефрейтор Колотило.

— Что? — не поняли солдаты.

— Гудит.

Все прислушались: в ночи раздавался тяжёлый, глухой гул, который то пропадал за воем метели, то возобновлялся далёкими, пугающими ударами.

— Артиллерия, — догадался Георгий. — Фронт близко, да?

— Вот то-то. Уже почти подошли, — сказал ефрейтор.

— Ну всё, братцы, к утру будем уже немца бить, — проговорил Петька с показной удалью, но его слова не нашли поддержки.

— Будем-будем, — буркнул себе под нос дядя Ваня, скатывая самокрутку. — Ещё как будем.

И вдруг все замерли. Мимо проползла очередная подвода, а за ней — три фургона с красными крестами на боку. Повозок всех мастей встречалось на пути так много, что Георгий перестал замечать их. Внимание бойцов приковали к себе те, кто шёл следом.

За фургоном брели солдаты. Они еле передвигали ноги по занесённой дороге, некоторых поддерживали товарищи. Свет фонарей скользнул по бинтам, заляпанным бордовыми пятнами, по измождённым небритым лицам, по грязным шинелям. Скорбная процессия проплывала мимо отдыхающих, а те молча таращились на раненых, которые всё шли и шли, и конца края им не было.

Побитые, покорёженные люди с налипшими на головы и руки кровавыми бинтами шли с фронта, а навстречу им двигалось свежее «мясо». Кому повезёт, также поплетутся обратно, чтобы отлежаться в госпитале и вернуться в окопы, остальных заметёт снегом, а по весне они всплывут разложившимся гнильём в талой грязи среди тысяч таких же безымянных воинов.

— Откуда идёте? Что случилось? Что там происходит? — посыпались на идущих вопросы, когда прошёл первый шок.

Большинство раненых даже не смотрели на отдыхающих. Не до этого им было. Слишком ослабли они от своей боли, чтобы лишний раз языком шевелить. Но кто-то всё же ответил:

— Побили нас. Германец наступает.

— Как наступает? А мы что?

— А мы отступаем!

Среди отдыхающих пронёсся ропот. Вот так новости! Что же это получается? В прошлом году отступали из Пруссии, а теперь — опять? Куда дальше-то отступать?

— Вот так дела, — нервно усмехнулся Петька. — Думали, идём германов бить, а оказалось, они нас бьют.

— И мы их побьём. Ещё побьём, наступит время, — обнадёживающе проговорил дядя Ваня, попыхивая самокруткой.

— Взвод, встать! — раздался хриплый, до раздражения знакомый крик Губанова. — Встаём, встаём! В походную колонну по четыре стройсь! Хватит сиднем сидеть.

— Да что он, как заводной, — Петька поднялся, закинул ранец за спину, повесил на плечо винтовку. — Сам, что ли, не устаёт? Железный, как будто.

Тем временем побитые солдаты прошли и исчезли в ночи. За ними ползли подводы, накрытые тентом. Из последней свешивалась чья-то рука и торчал сапог. Георгий поёжился, когда понял, какой страшный груз находился в этих обычных с виду повозках.

Следующая часть пути ознаменовалась нарастающим голодом. Малопитательной каши, который Георгий съел вечером и уже успел исторгнуть из себя, хватило ненадолго. А путь был трудный, ноги месили снег, тело тянули вниз винтовка, ранец и прочая амуниция. Только вот кормить раньше утра никто не собирался, да и утром вряд ли удастся сытно позавтракать. Появлялись справедливые опасения, что походная кухня завязнет в сугробах и нескоро выберется и нагонит пехоту по таким-то дорогам.

У каждого солдата при себе был мешок, полный сухарей и солдаты хрустели ими за неимением другого пропитания. Георгий тоже начал закидывать себе в рот по сухарю, стараясь делать это не слишком часто, чтобы не остаться без всего, когда придёт настоящий голод. В ранце хранился ещё и неприкосновенный запас, но к нему без приказа притрагиваться не разрешалось.

К тому времени подразделение вышло из леса. По крайней мере, Георгию так казалось, ведь справа и слева к дороге уже не подступала стена из могучих сосен. Было невозможно понять, что творится вокруг, только мести стало сильнее, а идти — ещё тяжелее. Ноги вязли по колено. Пурга и ночь слепили подразделения, удерживали в плену тысячи людей, оказавшихся в пути в столь ненастный час. И в этом стихийном безумии солдаты, борясь с изнеможением и летящим в лица снегом, шли к своей страшной судьбе.

На перекрёстке царила неразбериха. Обоз и артиллерия, двигающиеся в противоположные стороны, пытались разъехаться. Тяжёлые пушки намертво вязли в сугробах. Артиллеристы и их кони бились в исступлении, чтобы столкнуть их с места. А тут ещё и подводы мешались. Сквозь вой ветра прорывалась ругань людей и лошадиный, надрывный гогот. Георгий даже порадовался про себя, что пехоте не приходится тягать такую тяжесть.

Унтеры снова скомандовали привал. Но на этот раз радость оказалась недолгой. Вскоре было приказано помогать артиллеристам. Вздохнув и выругавшись, пехота принялась за работу. Георгий надел ремень винтовки через голову, взялся за колесо приземистой пушки с длинным стволом, другой солдат — за второе колесо. Петька и ещё пара человек стали толкать в бронещит. Артиллеристы упёрлись в передок, прочие тащили под узды лошадей. Орудие сдвинулось с места, колёса медленно покатились, утрамбовывая снежное месиво.

— Благодарствую, братья! — крикнул рослый артиллерист с погонами младшего унтер-офицера, толкавший орудие вместе со всеми. — Целую ночь не можем на позиции доехать. Метель проклятущая! А германы наступают. Как же без артиллерии? Не приедем — ребятки без огневой поддержки останутся.

Георгий чувствовал, как рубаха на спине промокает от пота. Сил от такой изнурительной работы не прибавлялось. Слабеющими руками он катил перед собой обитое железом колесо стального монстра.

С одной стороны, ситуация вызывала дикое раздражение. Георгий и так всю ночь месил снег, голодный как собака, а тут ещё артиллерию повесили в нагрузку. И тащи её неизвестно куда. Сколько это ещё может продолжаться? С другой стороны, пушкам на позицию тоже надо ехать. Не доберутся вовремя, сколько народу погибнет из-за того, что артподготовка не проведена. И поэтому оставалось лишь проклинать погоду, из-за которой люди оказались в столь бестолковой ситуации.

На следующем привале отдыхали дольше обычного. Выбившиеся из сил люди попадали в снег. Артиллеристы стали поить лошадей. А на унтера, который толкал пушку вместе с Георгием, посыпались вопросы. Жадные до новостей солдаты пытались хоть что-то вынюхать о ситуации на фронте, чтобы рассеять гнетущее неведение.

— Да обвалился фронт, — сказал артиллерист. — Все говорят, мол, отступаем-отступаем. А откуда, куда, никто понять не может. Нас на новые позиции послали дыру в обороне затыкать. А как тут доедешь, если такой снежище валит. Не продерёшься через сугробы-то. Лошади из сил выбиваются, люди — тем более. Мочи нет.

И такая досада слышалась в голосе артиллериста, что Георгий не смог не проникнуться серьёзностью положения. Вот бредёт полк среди лесов и полей, не понимая, куда и зачем, а где-то поблизости разворачиваются судьбоносные события: кто-то наступает, кто-то отходит. Люди гибнут и остаются лежать в снегах, похороненные метелью. И, очевидно, ничем хорошим это не закончится. А он, Георгий, идёт, как и все, и неизвестно, где он окажется утром и какой смертью погибнет.

Напрягая извилины, он пытался вытянуть из памяти хоть какие-то сведения про зиму пятнадцатого года. Слышал он когда-то о некоем великом отступлении. Кажется, фильм документальный смотрел или статью читал. Но ни дат, ни названий вспомнить не мог. Интернета или учебника истории, чтобы уточнить информацию, под рукой не было. Одно ясно: никто не выберется из этой бойни.

Снова всплыли в голове мысли о доме, дорогие образы жены, сына, родителей. Накатила удушающая тоска. Как они без него? Уже не узнать. Прошлое навсегда осталось далеко в будущем. Каждый солдат, на марше или в окопе и надеется вернуться домой, к семье, а у Георгия ничего нет.

Предаться грусти не дали. Губанов окриками стал поднимать солдат и гнать в путь. Складывалось впечатление, что этот паршивец никогда не устаёт, он как будто силы получает, когда орёт на других.

На рассвете пути артиллеристов и пехоты разошлись. Но ещё несколько часов рота пробивалась сквозь белую мглу, вставшую на пути сплошной стеной. Наконец, измученные солдаты добралась до деревеньки, рядом с которой собралось множество повозок, лошадей и палаток. Метель до сих пор бесновалось, но её ярость угасала. Природа выместила на людей злобу и начала успокаиваться.

Роту оставили рядом с обозными подводами. Офицеры на лошадях поскакали к домикам, чернеющим сквозь белую завесу метели.

— Их-то благородия поехали до изб, — с завистью отметил Петька, — а нам в снегу мёрзнуть. Худая наша доля.

— На то они и офицеры, — назидательно сказал ефрейтор Колотило. — Не ворчи. Отдыхай, пока можно.

— Эх, братцы, — вдруг произнёс чернобородый Гаврила, почти ни слова не проронивший за всю дорогу. — Однажды наступит время, когда не будет ни мужиков, ни благородных. Верите ли?

— Не-а, не верим, — усмехнулся Петька. — Не бывать такому. И вообще, ты потише свои речи умные веди. Унтер услышит, розгами высечет.

— Знаю, — печально согласился Гаврила. — А всё же будет так.

Георгий сразу понял, что Гаврила — парень с революционными взглядами. В то время подобные идеи витали в воздухе и хорошо прорастали в умах людей, измученных жизненными тяготами и несправедливостью. Но сейчас ему было плевать. Усталость притупила мыслительный процесс. За последние несколько часов голова окончательно опустела. Да и глупым это казалось: какой смысл думать о неких фантасмагорических идеях, когда завтра тебя не станет.

Солдаты достали полотнища, которые тащили с собой, и укутывались в них. Кое-кто навязался к обозным и приткнулся к кострам. Георгий улёгся под телегой и тоже завернулся в брезент. Закрыл глаза. В голове гудело, икры сводило судорогой, перед мысленным взором плыли яркие круги, мелькали серые шинели, телеги, солдатские рожи — землистые, небритые, с щербатыми ртами, полными гниющих зубов, а в ушах звучали окрики унтер-офицера.

— А, вот куда затулился? Подъём, вольнопёрый! — голос принадлежал младшему унтер-офицеру Кошакову. — Давай-давай, Степанов, неча бока греть! В караул пойдёшь.

Георгий разлепил тяжёлые веки. Глаза ослепил фонарь, заставив зажмуриться. Как же хотелось спать! Но унтеру что-то понадобилось, а значит, надо вылезать с нагретого лежбища и исполнять приказ.

— Так, Степанов, становись в караул. Привал долгий, до ночи стой и охраняй расположение взвода. Вот там стой. И смотри внимательнее: офицер какой пройдёт, честь отдавать не забудь, — наставлял Кошаков.

«Да какого⁈ Ты издеваешься!» — Георгий про себя обложил унтера трёхэтажным матом, но игнорировать приказ не мог. Скорее всего, инициатива поставить его в караул принадлежала Губанову. Тот как раз стоял неподалёку и наблюдал за разговором. Он словно мстил за случай на дороге, когда Георгий заступился за больного солдата. Таков по натуре был этот гадкий человечишка: если кто-то ему в чём не угождал, он, пользуясь служебным положением, начинал гонять нещадно бедолагу по всяким дежурствам, не давая спокойной жизни.

Теперь в роли козла отпущения оказался Георгий. И пока все спали, он расхаживал взад-вперёд на ослабевших ногах рядом с завернувшимися в серые полотнища бойцами, счастливо предающимся долгожданному отдыху, хотя самого усталость рубила сильнее немецкой пули.

— Губанов приказал меня поставить? — на всякий случай уточнил Георгий.

— А тебе зачем? Приказано, значит, выполняй. Обсуждать приказы не положено, — Кошаков, разумеется, не ответил, но и так было ясно.

Когда стемнело, метель окончательно утихла. Среди обозов горели костры, галдели солдаты и лошади, неподалёку звенел молот кузнеца. Ноздри щекотали запах дыма, навоза и чего-то съестного, от которого рот наполнялся слюной.

Но полного покоя здесь не было. Гром канонады прокатывался над горизонтом, бил по нервам, поднимал из глубины души все животные страхи. Грозный хор артиллерии навевал мысли о сражении, что идёт совсем близко отсюда. Там рвутся снаряды, калеча и убивая людей, и очень скоро и Георгию, и мирно спящим бойцам предстоит оказаться в том кровавом вареве человеческого безумия и смерти.

Мимо верхом проехали два офицера, Георгий, как и полагается, приложил пальцы к папахе. Благородия даже не обратили на него внимание. По дороге прошло какое-то подразделение и устроилось ближе к деревне. Свои подтянулись или другой полк? В темноте было невозможно рассмотреть цифры на погонах.

Парни из отделения разожгли костёр, вскипятили воду. Обед до сих пор не давали. Похоже, кухня действительно застряла в снегах. А Георгий всё расхаживал туда-сюда на опухших ногах, изнемогая от усталости. Плечо, на котором висела винтовка, казалось, сейчас сломается, спину ломило.

Когда ночью полевая кухня добралась до расположения роты, радости солдатской не было предела. Все побежали с котелками за едой. Парни из отделения принесли пищу и Георгию, которую он съел, присев на валяющийся в снегу сук. Горячий картофельный суп согревал пищевод, по животу растекалась блаженная сытость. Ещё бы поспать — и, можно сказать, жизнь сегодня удалась.

Оживились хмурые мужицкие лица в отблесках костров, говор стал повеселее. А неподалёку бойцы затянули тоскливую песню, и так она схватила за изнурённую душу, что у Георгия ком подступил к горлу. Накатило чувство, что эти счастливые минуты его новой жизни могут оказаться последними. И кто знает, куда его потом закинет? Возможно, никуда. Не вечно же душе скитаться по миру.

И всё-таки он рассчитывал поспать этой ночью. Надеялся, его скоро сменят, он завернётся в полотнище и закроет веки. Хотя бы последний раз в жизни отоспаться. На улице ощутимо потеплело к вечеру, а значит, ноги не замёрзнут.

Но в ночи прозвучали команды на построение, и колонны сутулых шинелей снова поползли в путь, а вместе с ними — Георгий, проклинающий судьбу и унтера Губанова, не давшего отдохнуть. Измученное тело не оправилось от одного тяжёлого перехода, но его уже гнали в новый. И никто не говорил, куда, зачем и почему, и постепенно начинало казаться, что у этого бесконечного марша нет ни цели, ни смысла.

Георгий не припоминал, чтобы во время службы хоть раз приходилось сдирать ноги в таких далёких маршбросках. Когда есть автомобильная техника, много ходить не требуется, если только не надо лезть высоко в горы, где ни одна машина не проедет.

Ноги совсем отяжелели. Мокрый снег налипал на подошвы, сапоги висели гирями. Колонны брели неспешно, люди шли, словно пьяные. В строю заслышались кашель и шмыганье носами, кто-то сморкался прямо себе под ноги. Солдаты заболевали. В первом отделении закашлялись дядя Ваня и крупный, могучий татарин Аминов, носивший на погонах ефрейторские полоски. Усталость и ночёвки на морозе делали своё чёрное дело. Остальные бойцы держались, но долго ли они смогут сопротивляться болезни?

— Больные все придём. Как воевать-то, — рассуждал вслух Георгий. — Больные и уставшие. Держать оружие сил нет.

Рядом молчаливо ковылял Гаврила:

— Господам всё равно. Кто мы для них… Так… Николай наш с Вильгельмом ихним поссорились, но они-то бить друг другу лица не пойдут. А мы вот… нас погонят.

Гаврила оглянулся по сторонам и замолк. Как будто хотел ещё что-то сказать, но боялся.

— А пушки-то близко грохочут, — заметил Петька. — Так и гудят, окаянные. Интересно, это мы германа лупим, или он — нас?

— А кто же его знает? — усмехнулся дядя Ваня, прокашлявшись в кулак. — Может, и он нас, а может, и мы его.

Разговор себя исчерпал и прекратился. Отделение шло молча, и только кашель, лязг снаряжения, да скрип снега наполняли тишину. А за горизонтом басовито вздыхали орудия.

Когда начало светать, взвод оказался в поле. Местность вокруг была сильно заросшей и с плохим обзором. Впереди серой стеной протянулся лес. Рота устроилась на отдых. Следом подходили другие роты и располагались среди поля. Офицеры столпились в стороне, рассматривая карту. Георгий уселся в снег. Казалось, лучше уж сразу умереть на месте, чем куда-то ещё идти. Похожее настроение было и у окружающих.

— Эх, сейчас бы лечь и помереть, — проговорил Петька. — Не понимаю, сколько мы будем так ходить. Нам говорили, что в бой отправят, а мы второй день шлындаем взад-вперёд. Заблудились, что ли?

— Может быть, и заблудились, — зевнул Гаврила. — В такую-то погоду попробуй дорогу найти. Всё замело.

Георгий упал в снег и задумался о навигации в те времена, когда не было ни навигаторов, ни спутниковых карт. Как искали дорогу, особенно когда её не видно? Но липкие щупальца сна быстро утащили его в свои владения.

Кто-то стал трясти за плечо и голос Петьки, мол, вставать надо. Открыв глаза, Георгий увидел унтера Губанова и понял, что отдохнуть не дадут.

— Ефрейтор Колотило, Степанов и вы трое идёт в разведку. — объявил Губанов. — Встать, лежебоки! Давай, давай, пошевеливайся.

Помимо ефрейтора и Георгия, идти в поход подрядили дядю Ваню, Петьку и Гаврилу — в общем, всех, кто кучковался группой. Разведка. На этой войне Георгию ещё не приходилось заниматься ничем подобным. Не было ни настроения, ни сил, но куда деваться?