Большая черная дыра

Глава 15

Следующее утро прошло в относительном затишье. Приказов атаковать позиции германцев не поступало, продолжалась вялая артиллерийская перепалка, и снаряды то и дело свистели над вбитыми в канавы солдатами.

Во второй половине дня враг пошёл в атаку. Георгий сидел за пулемётом и жал гашетку. Только здесь, в открытом поле он смог использовать весь потенциал данного оружия. Подпустил вражеские цепи поближе на пристрелянную за утро позицию и открыл огонь, выкосив в считаные секунды дюжину германцев и заставив залечь остальных.

Лента закончилась, пришлось менять. Неопытные напарники возились долго, и противник, воспользовавшись паузой, побежал вперёд, но когда работа пулемёта возобновилась, германцы опять закопались в снег и, полежав немного, стали отползать, оставив после себя трупы и стонущих от ран сослуживцев. Бои долго не смолкали по всему фронту, взрывы и треск стрелкового оружия громыхали над окрестными полями атональной симфонией войны, не унимающейся ни на минуту.

Вечером офицеры приказали отходить. Как бы ни устали солдаты, но отступление вызвало общее недовольство. Все догадывались, а если не догадывались, то чувствовали, что этот манёвр ставит крест на дальнейших попытках прорыва. Понимал всё прекрасно и Георгий, и будущее, и так безрадостное, теперь рисовалось в предельно мрачных тонах, пепел сгоревшей надежды развеялся по ветру.

Когда люди вылезли из окопов, стало видно, как мало осталось личного состава. Батальон выглядел как рота, а полк сократился до батальона. Пара тысяч человек растворились в белых просторах, завалили своими телами поля вокруг злополучной деревеньки. Отступало раза в два меньше солдат, чем бежало в атаку вчера днём. Понурые зомби с впалыми, заросшими лицами, в измазанной землёй и кровью одежде, с ружьями на плечах, шатаясь, брели в сумерках обратно.

Весь полк и ещё какие-то подразделения собрались в деревне, что находилась метрах в пятистах позади той, за которую дрались вчерашний день. Люди заняли уже готовые окопы и воронки, которых было накопано великое множество, приготовились обороняться. Домов здесь почти не осталось: крупнокалиберные вражеские гаубицы легко сковыривали своей кошмарной мощью крестьянские избёнки, и теперь только пепелища пожарищ чернели во мраке.

Как узнал Георгий, деревня называлась Богатыри Северные, а та, которую атаковали вчера — Богатыри Южные. За ней находились занятые немцами высоты, которые планировало взять командование. Но сил не хватило. Последний штурм, давшийся великим напряжением, не принёс никаких результатов.

Георгий со своими напарниками нёс германский пулемёт, который вместе со станком и принадлежностями оказался не легче, чем русский «Максим». Тащили, правда, недолго. Поставили перед окопом рядом с дымящимися развалинами, и принялись ждать, наблюдая за полем, перекопанным артиллерией и усеянных мёртвыми шинелями. Холодные, бескрайние просторы стали могилой для тысяч оборвавшихся человеческих судеб.

Обстрел в сумерках усилился. Снаряды продолжали рвать землю вокруг деревни и в ней самой, подбираясь к узким, ничем не прикрытым канавкам, забитым отчаявшимися защитниками. А вот своя артиллерия молчала, видимо, расстреляв весь боезапас. Да патроны к винтовкам у многих закончились.

Видимо, поэтому, когда стемнело, началось отступление за реку, и чёрные тени при свете луны побрели к переправе под раскаты гаубичной канонады. Пулемёт унтер приказал бросить, ведь патронов к нему осталось менее одной ленты. Георгий вынул затвор и пружину, чтобы противник не воспользовался, а когда переходили водоём по дощатому мосту, выбросил их вместе с другими запчастями.

Среди отступающих царило смятение. Никто, даже унтеры, не знали, куда идёт полк, и что ждёт впереди. Пополнить боезапас возможности не было, еду солдаты не видели больше суток, кроме сухарей, да и те стремительно исчезали в голодных ртах, а воду пришлось набирать в реке и пить сырой.

— Эх, братцы, — вздыхал Сашка. — Опять отходим. Не будет добра нам на этой войне.

— Да погоди ты сопли распускать, — укорял его неунывающий Руслан, хоть и сам еле на ногах держался. — У генералов наших есть соображения. Куда-то ведь нас ведут.

— Да вот, сомнения берут. Слишком ты на генералов уповаешь.

— Да почему?

— Да потому. Сам как будто не видишь. Царь наш под дудку своей немецкой принцессы пляшет, да Гришки Распутина. Половина генералов твоих хвалёных — из немцев. Что, по-твоему, получится хорошего с таким руководством?

— Чего болтаешь? — грозно буркнул Руслан.

— А что? Правду он балакает, — вклинился в разговор Иван, увязавшийся за бывшим пулемётным расчётом. — Гришка тот — сам Антихрист, не иначе. А если царь Антихристу поклонился, всю страну он сгубит.

— Ну, на этот счёт не скажу, — возразил Сашка, — Знаешь, брат, я в поповские россказни не верю. Приходил к нам как-то раз один на фабрику агитировать, так мы его тухлятиной закидали. Нам бы условия труда достойные, а не как у скота, рабочий день нормированный, да чтоб начальство уважение имело к рабочему человеку, а не ихние басни про смирение слушать. Но вот то, что Гришка — тёмный этот человек, верно говорят. А царь наш — слабый и никудышный.

— Вот за такие-то речи тебя, поди, и отправили в солдаты, — предположил Руслан. — А будешь дальше языком чесать, расстреляют за оскорбление Его Императорского Величества. Тут война идёт, а вы там в тылу всё бастуете. Куда это годится? Условия вам подавай!

— Эх, братцы, правду не спрячешь. А говорю так не только я. Все у нас на фабрике говорят, да и на других заводах — тоже, потому что правда.

— Насчёт Гришки я, знаешь ли, соглашусь, — внезапно сменил риторику Руслан. — Но про государя батюшку нашего ты плохо не говори. Я-то докладывать не стану, да услышит кто из офицеров, худо тебе будет.

— И зачем эта война… — проговорил Иван, как бы размышляя сам с собой. — Сеяли, пахали, а тут — на тебе! Вчера хлопца одного заколоть пришлось. Малец совсем ещё. Сына моего старшего напомнил. Того же возраста почти… Эх… Увижу ли я когда своих.

— Так что же ты, сдаться германцу предлагаешь? — нахмурился Руслан.

— Типун тебе на язык! Не предлагаю я такого. Коли хотел сдаться, так сдался бы, — огрызнулся Иван. — Просто нехорошо это… Неправильно. Не должно так быть.

Георгий последние дни мало думал о политике. Здесь, на фронте, была своя жизнь с собственными порядками и нуждами, далёкими от проблем городских обывателей и тем более высокопоставленных особ. Однако не мог он не заметить, какое отношение у людей было к царской власти, и, видимо, неспроста.

О том, как жилось до революции, Георгий не мог судить, ведь в прошлой жизни подобными вопросами он не интересовался, а в этой, кроме армии, ничего и не видел, но наверняка проблем в стране хватало. Как без них? А тут добавились отступления, огромные потери в территории и живой силе, да и в тылу лучше жизнь не становилась. Всё это сказывалось на настроениях простого народа, среди которого многие и вовсе воевать не хотели, не желая понимать интересы государства и вставшей перед страной необходимости.

Сашка и прочие мужики не были наивными мечтателями, как Гаврила, они не имели высоких идей об абстрактном справедливом обществе будущего и мыслили более прагматично и узко. Армия терпит крах, на заводах условия плохие, значит, виновата власть, значит, наверху сидят бездари и предатели, и их нужно скинуть и поставить других, кто сделает всё как положено.

А Георгий слушал эти разговоры и невольно проникался ими. Архаичная самодержавная система, видимо, действительно настолько прогнила, что порождала сплошные проблемы. Однако в политику он лезть не хотел, и тем более примыкать к каким-то движениям и партиям. Гораздо больше несправедливости он чувствовал из-за того, что его труд оценивался в пятьдесят копеек, и в то же время понимал, что для казны содержание многомиллионного войска и так разорительно, а если ещё солдатам платить станут, она опустеет очень быстро. Поэтому шёл молча, то и дело захлёбываясь кашлем, который становился всё надсаднее.

— Тебе, брат, к фельдшеру надо, — заметил Сашка. — Совсем плох.

— Всё нормально, — выдавил Георгий. — Какой тут, к чёртовой матери, фельдшер? Они с ранеными не справляются. Вот выйдем из окружения, тогда… — он вздохнул. — Тогда посмотрим.

Впереди показалось оранжевое зарево. Полк подошёл к деревне. В ночи плясали огни пожаров, и отовсюду доносились крики и стоны раненых. Мимо пробегали люди, ржали лошади, толкались солдаты с носилками, скрипели забитые до отказа телеги, катящиеся в ночь. Среди одинаковых шинелей мелькали белые повязки и передники медработников. Огонь, хаос и какофония страданий наполняли это место. А позади из-за леса доносилась ружейная стрельба.

— Что здесь произошло? — спросил кто-то у бойца, удерживающего за уздцы испуганного коня.

— Германы обстреляли! — крикнул тот. — Здесь у нас раненых скопилась чёртова прорва, а они ударили, ироды поганые! Ни чести, ни совести у нехристей нет!

Привал сделали в берёзовой роще, примыкающей к деревне, разожгли костры, стали кипятить воду, чтобы согреть продрогшее нутро и хоть чем-то наполнить желудок. Совсем рядом была изба, но там вряд ли нашлось бы место усталым солдатам, ведь и в самом доме, и в хлеве, и вокруг строений лежали раненые. Они заполнили все дворы, запрудили улицы, и всю эту ораву предстояло эвакуировать. Как? Скорее всего, об этом уже никто не думал.

Георгий понимал, что развязка баталии близка. Солдаты остались без патронов, артиллерия — без снарядов, да и самих солдат было с гулькин нос. Если германцы сделают ещё один рывок, то просто сомнут жалкие объедки двадцатого корпуса.

И тут уже назревал вопрос, как действовать дальше. Если отступать со всеми, был шанс, что командование бросит остатки войска напролом, где все и погибнут. Значит, надо искать собственный путь: разузнать у местных крестьян безопасный маршрут и пойти лесами и оврагами.

Но это только на словах выглядело просто. На деле же крестьяне вряд ли смогли бы подсказать, какие дороги заняты германцами, а какие — ещё нет. К тому же найти маршрут по словесному описанию, не имея, не то что навигатора, даже обычной карты — задача практически невыполнимая, особенно ночью.

Рискуя быть посланным на три буквы, Георгий обратился к унтер-офицеру, чтобы узнать о предстоящих планах. Тот сидел, прислонившись к дереву, бледный как поганка. Ротой командовал теперь он, так как все офицеры погибли.

— Господин старший унтер-офицер, разрешите обратиться, — сказал Георгий

— Обращайся, — тихо произнёс унтер.

— Личный состав желает знать, каков план действий. Куда мы направляемся?

Унтер помолчал, словно собираясь с силами, и произнёс:

— Через другую переправу идём. Приказано двигаться на Жабицке и прорываться в Гродно без обозов.

— Значит, сегодняшнее сражение закончилось неудачей?

— Я не знаю, что происходит в других местах. Но здесь ты сам видел.

— А там, куда мы идём… германцев нет? — осторожно спросил Георгий.

— Может, и нет, может, и есть. Если есть, пойдём в штыки, опрокинем их… прорвёмся, — судя по безрадостному тону, унтер-офицер и сам не верил собственным словам. Он достал платок и громко высморкался.

— Зачем идти по дороге, если можно попытаться пробраться тропами по лесам, где нет противника?

— Здесь болота кругом… и ночь. Как приказано, так и сделаем. Отдыхай иди. Это последний длинный привал. А что завтра нас ждёт, одному Богу ведомо.

Георгий вернулся к костру и передал сослуживцам разговор. Кроме Сашки, Руслана и Ивана, здесь сидели ещё два солдата, имена которых в памяти не отложились. Когда те услышали о грядущем отступлении, в успехе которого даже унтер сомневался, безнадёга охватила человеческие души. Один боец выругался, Сашка в сердцах ударил кулаком себе по колену, и даже Руслан утратил былой оптимизм.

— Кажется, братцы, дела, и правда, паршиво идут, — насупился он. — Не нравится мне это.

— Только сообразил? — хмыкнул Сашка. — А то всё генералы, генералы… Ни черта твои генералы не знают.

Где находятся другая переправа и деревня Жабицке, к которой поведут отступающих, никто не знал. Георгий даже примерно не представлял своё местоположение.

— А может, всё-таки прорвёмся? — с сомнением проговорил Руслан. — Как пойдём всей оравой, так и опрокинем германов.

— Без патронов, без артиллерийской поддержки, без пулемётов, — возразил Георгий. — Нам останется либо сдохнуть всем, либо сдаться в плен.

— Ну уж нет! Я просто так не сдамся. Пусть выкусят!

— Да и я не хочу. Кто знает, что там в плену будет. Здесь плохо, а там ещё хуже станет. Там нас совсем сгнобят. Знаете, что я придумал? — Георгий заговорил тише. — Предлагаю незаметно отделиться от своих и отправиться другим путём. Попробуем у деревенских разузнать, как безопасно выйти к Гродно и попытаем удачу.

Сашка огляделся по сторонам и зашептал:

— А что, дело верное. Только в ночи мы заблудимся.

— Подождём утро, когда рассветёт, и там уже дадим дёру.

Мужики почесали головы. Даже Иван считал, что идти одним по незнакомым лесам — не самая хорошая идея. Но тут уж приходилось выбирать из двух зол.

Георгий в который раз закашлял. Не отпускали тягостные мысли, что если в ближайшие пару дней не получить должного лечения, начнётся пневмония, если уже не началась, а там и ноги протянуть недолго. Германские пули и снаряды не убили, а болезнь прикончит.

— Пойду в деревню, — сказал Георгий, заметив, что унтер-офицер уснул. — Поищу кого-то из местных, кто дорогу покажет. Крестьяне тоже бегут. Прибьёмся к ним и выйдем. Если что, в штатское переоденемся. Глядишь, германцы пропустят.

— И то дело. Переодеться — это ты ловко придумал, — одобрительно кивнул Сашка.

— С крестьянами точно половчее будет идти, — согласился Иван. — Они тут каждый куст знают. Проведут.

Выбравшись из берёзовой рощи, Георгий погрузился в царящий вокруг кошмар. Горели избы, ржали лошади, солдаты сваливали раненых на телеги и сани чуть ли штабелями. Сквозь стоны и вопли прорывались крики, доносящиеся со всех сторон:

— Этого сюда! Давай, взяли!

— Тише, братнцы, тише! Ноги больно!

— Тпру! Стоять! Кому сказал⁈

— Давай, давай, быстрее выносите!

— Этого на перевязку!

На дороге между двумя избами зияла воронка, а вокруг неё лежали пять мёртвых человек и убитая лошадь. Из перевёрнутой телеги вывалились мешки. А мимо чёрными тенями проносились фигуры в шинелях.

Георгий растерялся, не понимая, как можно кого-то отыскать в этой неразберихе. Заметил крестьянина, вышедшего из калитки, подбежал к нему, спросил, где найти проводника. Напуганный человек заговорил не по-русски, и стало ясно, что он не поможет. В этих краях жили поляки, литовцы, евреи и, возможно, ещё какие-то народности, а Георгию требовался именно русскоговорящий крестьянин, чтобы с ним неким образом изъясняться.

Рядом с соседней избой медсестра поила раненых, лежащих в ряд под открытым небом на соломенной подстилке. Георгию показалось, что девушка похожа на ту, которую он встретил на батальонном перевязочном пункте, и, подумал, что удастся узнать о судьбе Гаврилы, подошёл к ней:

— Сестра, сестра, можно вас спросить?

Медсестра встала, обернулась… Это была совсем другая девушка, с более строгим, худощавым лицом.

— Что вам? — спросила она.

— Э… простите, я, наверное, ошибся. Вы же не из двести двенадцатого полка?

— Нет, из сто шестого.

— Я ищу своего приятеля, Гаврила Колченогов. Может, видели?

— Нет, у нас из вашей роты никого.

— Да… да, разумеется. Я обознался. Принял вас за другую сестру… Послушайте, а от простуды ничего не найдётся?

— У нас медикаментов не осталось. Простите, — слова прозвучали безразлично, пусто, а взгляд медсестры смотрел куда-то сквозь все предметы, словно глаза слепого.

Услышав немецкую речь, Георгий обернулся. Из избы выбежал мужчина в германской фуражке и круглых очках. На рукаве его белела повязка с красным крестом. Он что-то торопливо проговорил командным тоном.

— Его, его забирайте, — сказала сестра, указывая на первого с краю лежачего солдата, накрытого шинелью.

— А германец что тут делает? — спросил Георгий.

— Пленный доктор, — объяснила девушка. — Он помогает. У нас один врач погиб, а одного ранило… Простите, мне надо работать.

Георгий проводил взглядом девушку и германского врача, которые с помощью двух солдат перенесли в дом раненого. Были мысли поискать свой перевязочный пункт, но он не предал им значение. Конечно, хотелось узнать и о судьбе Гаврилы, ставшего почти приятелем, и девушки-медсестры, но в данных обстоятельствах это не имело смысла. Вероятно, их уже давно нет в живых.

Георгий прошёлся дальше по улице. Вокруг плясали огни ручных фонарей, горели две избы. Один раз он чуть было не попал под копыта лошади. Подвела реакция, замедленная из-за слабости и лёгкого головокружения. Стало окончательно ясно, что здесь никого полезного не найти, и он вернулся к своим. Присел под берёзой и закрыл глаза, но отдохнуть снова не получилось. Людей подняли и погнали дальше, а деревня, полная раненых, осталась позади.

— Смотри! — указал Сашка на небо. — Это что там такое?

Луч прожектора, росший из-за леса, вырисовывал на небе круг.

— Какой-то условный сигнал? — предположил Георгий, и озвучил внезапно мелькнувшую в голове мысль: — Полное окружение?

— Эх, беда… — вздохнул Иван.

— Значит, не получилось ни у кого, — пробурчал Руслан. — Плохи дела. Совсем плохи.

Перед глазами Георгия в темноте маячили понурые спины солдат с ранцами или вещмешками, а над головами торчал лес штыков. Колонна ползла строем по узкой лесной дороге вдоль укутанного снегом болота.

Изнурённые голодом и бессонницей люди плелись еле-еле. Георгий тоже с трудом тащил ноги, борясь с жаром и слабостью. Этой ночью снова поспать не удалось. Возле деревни стояли от силы пару часов, а последующие привалы были короткими. Стоило присесть и расслабить ноги, как через минуту опять звучал приказ «строиться». И, с одной стороны, этот бесконечный выматывающий марш начинал злить, а с другой — все понимали, что нельзя надолго останавливаться, ведь германец тоже не спит. Ощущение близкой опасности толкало людей преодолевать боль и слабость. Даже офицеры шли пешком. Несколько оставшихся в полку лошадей везли совсем изнемогших хворых солдат.

Георгий и сам не понимал, как до сих пор держался на ногах, какие скрытые силы задействовал организм, чтобы не сдохнуть от навалившихся бед. Даже деревенские жители, привыкшие к физическому труду, и те не все выдерживали марш, а Георгий шёл и шёл, хоть ступни ободрались в кровь, а мышцы предельно ослабели. Он давно, как это называют спортсмены, словил «бонк», но продолжал двигаться.

Вскоре выбрались на дорогу, заполненную обозами, и, обгоняя длинную колонну артиллерии, которая устроила настоящую пробку, поползли по обочине. Близился рассвет, и очертания предметов смутно прорисовывались в густой предутренней серости. До ушей солдат доносились ружейные выстрелы. Враг наступал на пятки.

На следующем привале Сашка поинтересовался:

— Ты говорил, на рассвете уйдём. Так когда собираешься?

Георгий и сам размышлял об этом всю дорогу, но никак не мог понять, когда лучше осуществить задуманное. Солнце ещё не взошло, на улице серели предутренние сумерки.

— Так темно ещё. Я не понимаю, куда идти, — объяснил Георгий. — Мы должны пересечь реку и дождаться, пока светло станет, а потом посмотрим.

— Поздно будет. Слышишь, герман уже стреляет повсюду. А солнце уже скоро взойдёт. Не видишь, светать начало?

— И что? А ты хочешь снова в ледяной воде побултыхаться? Не перейдём со всеми по мосту, придётся лезть вброд.

— Нет уж, мне и одного раза хватило.

— Тогда дойдём до переправы, а дальше видно будет.

Добрались до ветряной мельницы, вокруг которой раскинулись поля, заставленные брошенными возами и двуколками, некоторые телеги горели, и дым стелился над просторами. Складывалось впечатление, что сюда свезли всё армейское имущество — чудовищные материальные потери.

Миновали деревеньку из десятка изб и встали надолго, поскольку мост оказался бутылочным горлышком для отступающих колонн. Здесь столпилось множество двуколок, которые, несмотря на приказ, почему-то продолжали загромождать путь.

Эта неразберих позволила как следует отдохнуть перед последним рывком. Георгий задремал. Он почти себя не контролировал. Стоило где-то присесть, как глаза закрывались сами собой. Даже далёкая стрельба не беспокоила. На неё никто не обращал внимания.

Сквозь дрёмы доносились крики офицеров, пытавшихся управиться с беспорядочным бегством:

— Куда прёшь? Назад! Бросай обозы! Толкай с дороги, места нет! К чёрту телеги!

— Артиллерия! Пропустите артиллерию!

— Куда прёшь? Назад!

Но вот настала очередь двести девятого полка пересекать реку. Солдаты поднялись с мест, вклинились в колонну, и доски мостика заскрипели под изодранными, стоптанными сапогами. А небо светлело, и первые лучи приветливого солнца показались над лесом. Начинался новый день, но что он готовит, никто не знал, и на душе у отступающих было пасмурно и тяжело.

Некоторое время полк плёлся через чащу. Георгий всё думал, куда свернуть, но никак не находил возможности. Попались пара ответвлений, но там стояли повозки, а на одном перекрёстке он заметил много людей в офицерских погонах. К тому же не давали покоя опасения, что идущие позади унтер-офицеры откроют огонь вслед беглецам, и потому продолжал идти вперёд, чувствуя, что времени на принятие решения остаётся всё меньше.

Впереди меж деревьев показались просветы. Оттуда доносился жуткий грохот: хлопали сотни винтовок, строчили пулемёты, рвались снаряды, и сквозь какофонию боя пробивались человеческие крики и ржание лошадей. Там, куда направлялся полк, разверзся ад. Голодная бездна раскрыла свои объятия перед доблестными сынами отчизны.

На обочине стояли брошенные пушки с опустевшими зарядными ящиками и запряжёнными лошадьми, но возниц и орудийной прислуги не было. Все пошли на прорыв. Георгия шагал на ватных ногах, а стук сердца отдавался в ушах барабанным боем. Близилось ещё одно сражение — последняя битва, в которой предстоит сложить головы всем, кто остался, конечная точка маршрута. Он не хотел туда идти, но ноги несли сами.

— На смерть нас ведут, — Иван размашисто перекрестился. — Прощайте, братцы.

— Да, чёрт возьми, прямо на пулемёты германские! — вполголоса возмущался Сашка. — Уходить надо! Мы же не попрём туда со всеми? Жора, ты меня слышишь? Чего медлишь? Уходим!

Парень был прав: требовалось срочно что-то предпринять.

— Сейчас… погоди ещё немного, — проговорил Георгий.

— Да чего ждать-то?

Впереди раздались команды строиться цепью. Вышедшие из лесу батальоны разворачивались боевыми порядками, и теперь стало окончательно ясно, что тянуть нельзя.

— Братцы, кто со мной? — спросил Георгий. — Готовьтесь. По моей команде бежим влево.

— Давай быстрее уже, — нервничал Сашка.

— Я с вами, — согласился Иван.

— И я, — отозвался Руслан, окончательно разочарованный командованием, которому он поначалу так верил.

— Пошли! — сказал Георгий и первым метнулся в лес.

— Эй, куда? Стоять! — крикнул кто-то вслед.

Собрав последние силы, Георгий бежал, хотя со стороны это больше походило на быструю ходьбу. Ветки и поваленные деревья мешались, а мышцы, казалось, вот-вот откажут. За спиной слышался хруст снега, но Георгий долго не оборачивался, полностью сосредоточившись на движении.

Наконец, остановился и без сил упал под сосной. Следом подтянулись Иван, Руслан, Сашка и ещё около десятка мужиков. Тоже завалились, тяжело дыша.

— А вы чего, братцы, тоже бежали? — спросил Сашка.

— Бежали. Помирать неохота, — сказал крупный бородатый боец. — Мы уж лучше как-нибудь сами.

Георгий чувствовал запах дыма и тротила, доносящийся с поля, где продолжало греметь сражение. Полежав немного и переведя дух, он поднялся и двинулся к опушке леса, которая находилась не слишком далеко. Терзало любопытство, требуя узнать, что стало с остальным полком.

Подойдя к крайним соснам, Георгий оказался на невысоком пригорке, и перед взором предстало заболоченное поле, через которое двигалась основная масса солдат. Он прислонился к дереву и, как завороженный, смотрел на финальный акт трагедии, разворачивающейся у него на глазах.