Большая черная дыра

Глава 4

Восемь кавалеристов остановились на открытой местности недалеко от деревянного мостика через ручей. Они стояли там и рассматривали не деревню, а Георгий разрывался между двумя желаниями: поднять голову и хорошенько изучить противника или вжаться в кучку сена, чтобы остаться незамеченным. Ефрейтор так и норовил высунуться из ямы, поскольку он совсем ничего не видел со своей позиции.

— Что там? Сколько их? — шептал он.

— Восемь. Пригнись и не шевелись. Один наблюдают за деревней.

Всадник с биноклем уставился туда, где залегли два разведчика, и у Георгия внутри похолодело. Неужели заметил? Наверное, так было бы лучше всего. Если обнаружит неприятеля, кавалеристы просто уедут. Вряд ли они решатся ввязаться в бой столь малым числом. В противном случае наверняка войдут в деревню. И вот тогда драки не избежать. У шестерых бойцов, занявших удобные позиции, шансы хорошие, но… поручик и остальные до сих пор где-то бродят. Успеют ли они?

Далеко не первый раз Георгию приходилось держать в руках оружие, как и стрелять из него. Но, сейчас, когда ладони сжимали не штурмовую винтовку, а обычную магазинную с пятью патронами, он сильно засомневался в себе. В теории трёхлинейка имела большую точность, чем «Калаш», но ни сам Георгий, ни его копия из начала двадцатого века особой меткостью на отличались. А сейчас требовалось попасть в цель шагов с пятисот. В маршевой роте учили и на больших дистанциях работать, но одно дело — полигон, другое — когда враг наступает.

Всадники тронулись с места, их лошади неторопливым шагом двинулись к населённому пункту. Они не заметили разведчиков. Схватка была неминуема. Только бы Петька успел предупредить поручика. Но пока он его найдёт, пока всё объяснит, германцы будут здесь. И если они зайдут в деревню, то смогут занять оборону в какой-нибудь избе, и тогда их оттуда не выкуришь. «Нельзя подпустить их, — укоренилась в голове отчётливая мысль. — Хоть в лепёшку разбейся, а не пускай».

— Иди сюда, — Георгий махнул рукой ефрейтору. — Их нельзя пускать сюда. Попробуем пугнуть.

Кавалеристы тем временем пересекли ручей. Дорога же уходила за избы. Оставались считаные секунды, чтобы принять решение, иначе враг скроется из виду. Георгий с ефрейтором оказались двое против восьми. Когда подойдёт поручик, непонятно. Петька его полчаса только искать будет.

Адреналин бурлил, руки стали деревянными, словно не своими. Положение для стрельбы казалось дико неудобным, никак не получалось надёжно упереть локоть, мушка мелко подрагивала. Фигуры германцев на конях всё ещё были слишком мелкими, чтобы нормально в них прицелиться, ещё и двигались, но ближе подпускать нельзя. А тут и ефрейтор подоспел и распластался в снегу перед поломанной изгородью, направив оружие на врага.

Палец в вязаной перчатке нажал на спуск. Хлопнул выстрел, двинув отдачей в плечо. Всадники резко натянули поводья, стали озираться по сторонам, команды на немецком смешались с отрывистым ржанием и фырканьем лошадей. Никто не упал.

Дрожащая от напряжения ладонь передёрнула затвор, выбив пустую гильзу. Георгий выстрелил снова, почти не целясь, лишь бы противник не опомнился. На мушке оказался человек, размахивающий пистолетом, но попадания опять не случилось.

Винтовка ефрейтора тоже хлопнула. Раздались несколько ответных выстрелов. Кавалеристы пальнули наугад, развернули лошадей и пустили их галопом прочь от деревни. Георгий опустошил обойму. Всё — мимо. Ефрейтор тоже ни разу не попал.

— Вот же холера! Ушли! — возмутился Колотило. — Надо было ближе подпустить! Ты зачем стрелял без приказа?

Георгий внимательно посмотрел на ефрейтора. Тот выглядел раздражённым.

— Чего уставился? Спрашиваю, чего стрелял без приказа? — щекастое лицо Колотило надулось от недовольства.

— Потому что, если бы промедлил, противник зашёл бы в деревню.

— И что?

— Занял бы позицию в домах, и мы не выкурили бы его оттуда никогда.

— Только старший по званию я, и ты должен слушаться.

— Разумеется, — Георгий переключился на винтовку и стал запихивать патроны из следующей обоймы. С придурком ефрейтором общаться желания не было. Германцы же быстро скрылись из виду за деревьями и складками местности.

Подбежали поручик, Петька и дядя Ваня с Гаврилой. К этому времени противника и след простыл.

— Ефрейтор, доложи, — приказал поручик.

Колотило подскочил, вытянулся по струнке и оттарабанил:

— Ваше благородие, мы осматривали этот дом и заметили на дороге противника в количестве э…

— Восьми всадников, — напомнил Георгий.

— Всё верно, восьми всадников. Я приказал Петь… рядовому Синякову предупредить вас. А мы с рядовым Степановым залегли, подпустили противника ближе и открыли огонь. После боя германец отступил.

— Молодцы, проявили инициативу, — голос поручика оставался твёрд и невозмутим. — Если их было так мало… значит, либо разведчики, либо передовой разъезд. Основные силы на подходе. Мы должны обнаружить их. За мной.

Приказ вызвал у Георгия досаду. Времени с момента выхода прошло много. Наверняка обоз и кухня уже нагнали роту, и теперь в лагере кормят обедом, а разведчикам придётся бродить по колено в снегу в попытках найти вражескую армию среди полей и лесов. Первая встреча с германцами закончилась неплохо. По крайней мере, все живы. Что сулит вторая, оставалось только гадать.

Но поручик двинулся дальше с завидным упорством. Он наверняка был сыт и успел вчера выспаться, а теперь лез по сугробам так прытко, что солдаты на ослабевших ногах еле поспевали за ним.

Держались, само собой, вдали от дороги. Та вела в обход, а разведчики пошли прямиком через поле и вскоре спустились к ручью, журчавшему в низине. Щетина кустов и хлипкие молодые деревца мешали идти, да ещё и лезть пришлось в гору.

— Тихо! — шепнул поручик, лёг на живот и жестом велел остальным сделать то же самое.

И тогда до Георгия отчётливо донеслась немецкая речь. Говорящие находились совсем близко, но от взгляда разведчиков их скрывала пригорок, поросший редкими кустами. Германцев там было не двое и не трое. Где-то неподалёку расположилось целое подразделение. Ситуация выглядела куда опаснее, чем час назад. Если противник обнаружит разведчиков, домой те уже не вернутся.

Жестами поручик объяснил спутникам, чтобы те оставались на месте, а сам пополз через кусты ближе к противнику. «Чёртов псих, — оценил про себя Георгий командира. — Из-за него нас всех положат».

Следующий минуты прошли в чудовищном напряжении. Георгий в любой момент ожидал выстрелов, и сам чуть было не пальнул, когда заметил ползущую по кустам фигуру, подумав, что там — враг. Но оказалось, вернулся поручик.

— Так, солдаты, дела плохи. Неподалёку целая рота обосновалась, не меньше, — прошептал он. — Возвращаемся. На сегодня достаточно.

Георгий вздохнул с облегчением.

Вечерело. Рота растянулась двумя цепями, и те одна за другой двинулась через перелесок со старыми окопами. Георгий вместе со своей полуротой шагали первыми. Здесь были и младший унтер-офицер Кошаков, и старший унтер-офицер Губанов. А вот светло зелёная шинель прапорщика Веселовского мелькала правее. Молодой офицер рвался в бой, то и дело прикрикивая на подчинённых:

— Не отстаём! Держать строй! Двигаем, двигаем!

Справа, слева и позади месили снег солдаты. Угрюмые, землистые лица, поросшие усами и бородами, с мрачной решимостью смотрели вперёд и с бараньим упорством лезли по сугробам. Ощетинившись штыками, рота шла в бой. Не приходилось сомневаться, что сражение уже близко, и Георгий пытался унять непроизвольную трясучку. Единственное, что немного приглушало страх — это чувство некой общности, осознание своей причастности к той великой силе, что пёрла напролом сквозь поля и заросли, чтобы насадить врага на штыки.

Цепь изначально получилась не слишком ровной, а когда солдаты выбрались из перелеска, так и вовсе поломалась. Кто-то отстал, кто-то убежал вперёд, кто-то сбился в кучки.

Деревенька, где днём произошла стычка с кавалерийским отрядом германцев, теперь находилась далеко справа, и избы с трудом различались в вечерней, тоскливой серости, а рота двигалась по пологому склону вниз к зарослям, где, по всей вероятности, протекал тот же ручей, за которым обнаружилась немецкая пехота. Левее виднелась белая гладь запорошенного снегом озерца.

Стрельба началась в стороне деревни. Десятки ружейных хлопков сливались в один трескучий шум, к ним присоединился далёкий стук пулемётов. И тут же по рядам пронеслись команды: «Стой!» Бойцы залегли.

Георгий лежал и всматривался в заросли у ручья. Те находились метрах в пятистах, если не меньше. Они-то и скрывали врага, притаившегося под сенью голых ветвей. Германец ждал, когда русские подойдут достаточно близко, чтобы открыть огонь на поражение. Но ползли минута за минутой, а команды «Вперёд» не было, и солдаты лежали, ожидая своей участи, слушая перестрелку в деревне и гадая, что сейчас там происходит и кто одерживает победу.

Далеко справа четверо бойцов подкатили к передовой линии станковый пулемёт, установили, зарядили и залегли среди прочих пехотинцев. Не раз Георгию приходилось слышать, сколь смертельным оружием считались пулемёты в Первую мировую. Он один мог выкосить всю цепь прущих во весь рост по открытому полю солдат. Такое прикрытие придавало ещё больше уверенности. Пушки бы подвезли, стало бы совсем замечательно, но артиллерии пока не было слышно ни с одной, ни с другой стороны. Запаздывает. По снегам ей тяжело ползти. Зато слева за горизонтом не прекращались громовые раскаты канонады, к которым разум уже начал привыкать, как к чему-то будничному, неотъемлемой части действительности.

По взводам пронеслась команда «Окопаться». Наступление откладывалось. Солдаты соединились в одну линию, вытащили из чехлов шанцевые инструменты и начали рыть.

Георгий разгрёб тяжёлый, мокрый снег, и небольшая шанцевая лопата вонзилась в мёрзлый грунт, прикрытый сухой травой. Слева работали Петька и Гаврила, справа — дядя Ваня, ефрейтор и какие-то незнакомые солдаты из других отделений. У одного пары бойцов при себе имелись кирки.

Перед боем солдатам выдали немного хлеба. Благодаря этому в руках появилось немного силы, чтобы ковырять замёрзшую землю, но что-то подсказывало, энергии хватит ненадолго.

Густое, ватное небо медленно ползло над полем рванью изодранных туч. И вместо снега на солдат посыпалась дождливая морось. На улице становилось темнее с каждой минутой, очертания предметов расплывались, копошащиеся на склоне мужики превращались в сплошную угрюмо-серую массу.

Постепенно шинель и папаха стали набухать от влаги, полы, сапоги, перчатки перепачкались, а почву под ногами начало развозить от дождя. Но солдаты работали — усердно и безмолвно. Выкопанная земля скапливалась, образуя насыпь перед индивидуальными лунками, которым через какое-то время предстояло превратиться в единую траншею.

Появился унтер-офицер Губанов. Он расхаживал в полный рост среди роющихся в земле людей и прикрикивал:

— Не тут копаешь. Туда иди. Туда, вперёд десять шагов. Ты где роешь, дурья твоя башка? А ты что еле ковыряешься? В этой ямке ты и кошу не спрячешь. Давай шибче, а то я сам тебя сейчас закопаю. Землю кидаем вперёд! Чтобы вал был. Куда кидаешь? Тебе сказано, вперёд!

«Вот же козлина! — ругался про себя Георгий, продолжая яростно рубить землю лопатой. — Без твоей болтовни справимся».

В деревне стрельба затихла, но потом возобновилась с новой силой. К тому времени солдаты уже вырыли себе по лунке и залегли, ожидая дальнейших указаний.

— Германы опять прут, — проговорил Петька. — Небось, главные силы подтянули.

— Вряд ли, — возразил Георгий. — Когда подойдут главные силы, будет вначале артподготовка, а потом — наступление. А это так… разведка боем, скорее всего. Вряд ли что-то серьёзное.

— Да ты, смотрю, знаток. Это чо, в гимназиях такому учат?

— Ага, именно там.

— Врёшь!

— Ты угадал. Сам интересовался.

— Братцы, Жору в генералы надо. Он всю военную науку уже знает, — попытался сострить Петька.

— Можно и в генералы.

— А! Нет уж, брат, выкуси! — Петька выставил руку с кукишем, как бы пытаясь дотянуться до лица соседа. — Рожей не вышел. Думаешь, в гимназии отучился, и в генералы возьмут? Как бы не так! Так что копайся в земле, как и все.

— Тихо! — Георгий жестом велел молчать и уставился в сумерки, где в зарослях у ручья кто-то шевелился. — Там движение.

— Что такое? Германы? — задор Петьки мигом улетучился, и парень тоже уставился на деревья. — Что видишь? Не молчи. Я никого не вижу.

Неподалёку послышался выстрел, потом ещё один и ещё. Движение в зарослях заметили многие, испугались и открыли огонь без приказа. Петька присоединился к остальным, хоть и не видел противника. А Георгий не торопился тратить попусту патроны. Он лежал и сверлил взглядом чёрные прогалы между деревьями. С такого расстояния, да ещё и в сумерках всё равно ни в кого не попадёшь.

— Отставить стрельбу! Прекратить огонь! — кричали унтеры, но хлопки замолкли не сразу. Лишь спустя несколько минут солдаты успокоились. Над окопами повисло напряжённое молчание, готовое порваться в любой момент. Измотанные, истощённые бойцы, психика которых надрывалась от бесконечной артиллерийской канонады и ощущения близящегося сражения, могли по каждой тени начать палить.

Вскоре и в деревне прекратилась перестрелка, на улице окончательно стемнело, и Губанов приказал продолжать рыть окоп. Опять застучали лопаты. Солдаты копали молча, лишь изредка перебрасываясь парой слов, экономили силы. Георгий тоже трудился, как проклятый. Ему дико хотелось есть, а руки походили на безвольные плети, кое-как держащие шанцевый инструмент.

В очередной раз выбившись из сил, он остановился, сел в лунку и воткнул рядом лопату. Энергия от скудного обеда иссякла. «Вот и вырыл себе могилу», — горько усмехнулся Георгий. И вроде бы копать надо, ведь иначе не укроешься, когда артиллерия ударит, но всё настырнее лезла мысль: может быть, бросить напрасный труд, перестать надрываться? Всё равно ведь убьют.

В небо взмыла ракета яркая звездой, вспыхнула и осветила большой участок на склоне, разогнав мрак. Она достигла высшей точки, медленно устремилась к земле и погасла. Над деревней сверкнула ещё одна.

— Вон оно как светло-то стало. Как днём! — Петька тоже оставил лопату и, устроившись на дне окопа, закурил. Достал папироску и Гаврила. Когда свет погас, в воцарившейся тьме заплясали маленькие красные огоньки.

Губанова рядом не было. Его окрики больше не разносились над окопами. Сам, наверное, устал. Бегать и глотку рвать — тоже силы немалые нужны. И какое-то время Георгий ничего не делал и ни о чём не думал — просто сидел с полным безразличием и слушал, как бьётся сердце. Холод и сырость пробирались под шинель, а капли дождя падали на лицо. Хотелось лечь на дно своей лунки и больше никогда не вставать. «Зачем это всё? — лезли в голову безнадёжные вопросы. — Ради чего?»

«А затем, что надо прекращать сопли жевать, — ответил самому себе Георгий. — И хватит дурацкие мысли думать. Совсем расклеился. Окоп сам себя не выкопает».

Он снова взял лопату и начал ковырять подмокший грунт. Отупляющая, монотонная работа отгоняла тоску, заглушала беспокойный голос разума. Георгий ещё несколько раз останавливался, но потом всё равно продолжал рыть под редкими отблесками осветительных ракет. Постепенно лунки соединялись в подобие извилистой траншеи, которая, тем не менее, даже по шею не могла скрыть вставшего в полный рост человека.

Сегодня, наконец, удалось поспать впервые за более чем двое суток. Улеглись там же, где и работали. Георгий отстегнул полотнище палатки и завернулся в него, поджав ноги, поскольку вытянуть их в тесной ямке было невозможно, под голову положил ранец, винтовку пристроил рядом, обмотав ремнём руку. Запах сырой земли щекотал ноздри. Намокшая почва подмёрзла, а дождь превратился в мелкий снежок, украсивший мягкой белизной папахи и шинели спящих воинов.

Дрёма навалилась быстро. Сквозь сон прорывалось сияние осветительных ракет и далёкие хлопки выстрелов. Под рубахой суетились вши, но это уже не имело никакого значения.

Когда Георгий открыл глаза, над окопами стояла непривычная глухая тишина. Не было ни канонады, и винтовочной стрельбы, а вокруг разливалось густое молоко тумана. Георгий лежал в вырытой наспех канаве, нащупывая рукой винтовку. Прозвучала команда, и он поднялся, как и солдаты, что находились поблизости. Серые фигуры с ружьями наперевес вылезли из окопов и пошли. Громогласный крик «Ура!» прокатился по неровным цепям. Никто не видел, куда они идут и что их ждёт впереди, но покорно шествовали к своей судьбе.

Георгий тоже ничего не понимал, но послушный чьей-то могущественной воле, шагал со всеми, точно так же устремив вперёд штык, и не думал ни о чём другом, кроме того, что надо идти. Хотелось назад, туда, где нет ни тревог, ни опасности, но ощущение долга, словно цепями тащило вперёд.

Туман стал быстро рассеиваться, и впереди разверзлась бездна. Тяжёлая, всепоглощающая чернота расползалась посреди поля. Туда-то и устремились цепи серых шинелей, а вместе с ними и Георгий…

Он проснулся. Поле обволакивала такая же непроглядная ночь, как и раньше. Ноги замёрзли и затекли в согнутом положении. Он встал, принялся топтаться на месте, разминая пальцы. Наверное, не стоило это делать: слишком мелкий был окоп. Но поблизости всё равно никто не стрелял, а перспектива обморозить конечности пугала.

На краю окопа, рядом со спящим Петькой сидел Гаврила и курил папиросу. Другие солдаты свернулись калачиками в тесной траншее, где даже ноги не вытянешь, ворочались, кашляли, что-то нечленораздельно бормотали. Неподалёку стоял часовой, вперившись во тьму и притопывая, чтобы не замёрзнуть.

— Тоже не спится? — спросил Георгий.

— Холодно, — ответил Гаврила и протянул пачку сигарет. — Будешь?

Георгий помедлил. В прошлой жизни он огромными усилиями бросил курить, когда о здоровье стал печься после тридцати, да и чтобы ребёнку дурной пример не показывать. Но о каком здоровье может идти речь здесь, в сырых окопах и безликих полях? Согреться бы и усмирить разболтанные нервы. Завтра всё равно погибать.

— Благодарю, — Георгий закурил от спички. Папиросы оказались не такими крепкими, как махорка. Продолжил прохаживаться взад-вперёд. Вроде бы надо о чём-то заговорить с товарищем, но словам не шли на ум. — Канонада всё гудит. Фронт близко, как думаешь?

— Близко. Наши отступают, — безразлично произнёс Гаврила. — В прошлом году отступали, теперь — опять. Начальство-то наше богоданное профукало всё, просчиталось. Думали, к Рождеству германца побьём, а всё прошляпили. И зачем это всё? Кому надо? Эх…

— Вряд ли у царя был другой вариант. Не мы же начали всё это. Кайзер хотел войны. Нам просто деваться некуда было. Готовиться следовало лучше, это да… но теперь-то какой смысл об этом рассуждать?

— Да какая теперь разница? Мы вляпались по уши и нескоро вылезем. Поверь мне, ничем хорошим это не закончится.

В последнем Гаврила был прав. Только что с того? Как будто знание будущего у пары человек в грязном окопе могло что-то изменить в мире. Да и не нужно никакого особого знания, чтобы предвидеть беду. Достаточно просто трезво, без розовых очков оценить обстановку.

Вспыхнувшая в вышине ракета залила светом раскорябанную траншею, тянущуюся чёрной раной по заснеженному полю. Георгий окинул глазами собеседника. Тот походил на нищего бродягу: перепачканная землёй одежда, грязное лицо со всклокоченной бородкой. Да Георгий сам выглядел не лучше. Хотелось сбросить с себя отяжелевшую от влаги и земли шинель, встать под горячий душ, надеть чистое бельё вместо провонявших потом и кишащих вшами рубахи и портков. А где достать такую роскошь?

С Гаврилой Жора прежде общался мало, несмотря на то, что они в отделении оказались единственными образованными людьми, и им наверняка нашлось бы, что обсудить. Но не сложилось. Гаврила был человеком не слишком компанейским, он редко с кем болтал по душам, и хоть и не чуждался коллектива, но всё время вид имел удручённый, словно его что-то глодало изнутри.

Но теперь Георгий понял, что именно гнетёт парня. Дело в том, что тот слишком многое понимал. Он видел всю безнадёгу и бесперспективность мировой бойни и знал, что ему не суждено вернуться домой.

Другие солдаты мыслили иначе. Обычные, неграмотные крестьяне жили сегодняшним днём, редко задумываясь о далёком будущем, их не волновали политика, экономика, государственные вопросы. Они просто делали, что им приказано, и не задаваясь вопросами, зачем, почему, ради каких великих целей. Скажут пахать, они пойдут пахать, скажут стрелять, будут стрелять. Мало у них собственных соображений по поводу того, как жизнь прожить, мало индивидуальных устремлений. Но тем не менее каждый в глубине души надеялся уцелеть и вернуться к семье, к близким. А Гаврила не надеялся, да и Георгий — тоже, понимая, сколь мизерны шансы вырваться из сетей, в которые их поймала госпожа смерть.

— Ты прав, мы крупно вляпались, — Георгий присел рядом и затушил о грунт папиросу.

— А знаешь, что? — проговорил тише Гаврила. — Однажды наступит время, когда не будет больше войн. Потому что не будет ни царей, ни кайзеров. Вот так. Человечество осознает губительность нынешнего положения вещей и свергнет своих угнетателей.

Георгий усмехнулся. Он-то точно знал, что в ближайшие лет сто такие времена не настанут, да и позже — тоже вряд ли, ведь человеческую натуру не изменить. Мечтания о некоем светлом будущем и грядущем золотом веке выглядели слишком наивными.

— Что, не веришь? — обиделся Гаврила.

— Сомневаюсь. Царей-то, может, и не будет, но это не изменит ровным счётом ничего.

— Да, от царей избавиться мало. Нужно, чтобы буржуев не было, кто на войнах наживается. А зачем народу войны, ты скажи? Народ жить хочет, мирно трудиться на своей земле.

— Незачем, — Георгий вздохнул.

— Вот то-то ж и оно.

Они некоторое время сидели молча. Не очень-то хотелось вести подобные беседы в общественном месте. Кажется, здесь о таких вещах было запрещено болтать.

— Всё-таки умный ты малый, Георгий, — Гаврила, кажется, был единственным, кто обращался к Георгию полным именем. — Понимаешь всё. Только фаталист ты.

— Гимназии позаканчивал, — отшутился Георгий. — Вот и умным стал.

— Вот-вот. Поэтому образование людям надо давать. Народ-то наш тёмный, даже писать-читать не умеют. Куда им до философии какой-нибудь или учений всяких, — Гаврила поморщился, стянул вязаную перчатку и потёр ладонь.

— Что с рукой?

— Да так, пустяки. Об штык случайно поцарапался в темноте. Ружьё лежало рядом. Я рукой махнул — и вот…

— Рану надо обработать и перевязать.

— А чем? Чем я перевяжу?

— К фельдшеру обратись.

— К фельдшеру? По такой-то ерунде? Кто меня пустит?

— Это не ерунда. Загноится, руку отрежут. Лучше сразу промой водой из фляги и перевяжи чем-нибудь чистым, пока инфекция не попала.

— Ладно, поищу что-нибудь завтра, когда светло будет.

Повисла пауза. Свет вспыхнул на небе и погас павшей звездой. Стрельбы не было. Да и канонада стихла, только где-то очень-очень далеко раздавались приглушённые удары.

— Не знаешь, что за стрельба была в деревне? — Георгий чувствовал неловкость от такого молчания и снова заговорил.

— А откуда мне знать? Я же, как и ты, лопатой работал по горло в земле.

— Это точно… Ладно, я спать.

Георгий закутался в брезент, но сколько ни пытался, заснуть не удавалось. Мучил голод, ноги прихватывал холодок, никак не получалось нормально завернуться, чтобы нигде не поддувало. Потом задумался о странном сне. Тот почти выветрился из головы, хотелось восстановить детали. Так и проворочался до самого утра, когда ещё затемно унтеры скомандовали «подъём».

Заскребли лопаты о подмёрзшую землю. Медленно окоп расширялся и углублялся. Но всё чаще солдаты останавливались и просто сидели, отдыхали, особенно когда рядом не мелькали унтер-офицерские рожи. Ждали горячую еду, а её всё не было и не было.

А по траншее пронеслась новость, которую до отделения довёл унтер Кошаков на рассвете. Он утверждал, что правый фланг, где атаковали шестая и седьмая роты, попал под пулемётный огонь, залёг и окопалась. Приказов наступать пока не приходило, да и вряд ли будет. Готовились к обороне.

— А кормить-то нас когда будут, господин младший унтер-офицер? — вопрошали солдаты.

— Будет. Будет горячая пища, — уверял Кошаков. — Обозы вместе с кухнями только ночью добрались. Терпение имейте.

— Так целый день и всю ночь не емши.

— И я не емши. Господа офицеры не емши. Что я сделаю? Будет, говорю. Хватит вопросов.

Тьма едва сменялась утренними сумерками. Резкий, сильный удар о землю, последовавший за коротким свистом, заставил всех вздрогнуть. Солдаты тут же побросались в окоп, попрятались с головой. Снова просвистело в небе, и раздался второй взрыв. Возле траншеи поднялся и рассыпался столб земли. Третий снаряд бахнул далеко слева, ещё два — как будто, в деревне.

— Началось! — воскликнул рябой Петька, дёргая дрожащими руками затвор своей винтовки. — Германы наступают, шельмы!