Большая черная дыра

Глава 12

Длинный, трескучий залп разорвав тишину, и воздух наполнился гибельным пересвистом. Несколько солдат мгновенно попадали, словно кегли, грязный снег расцвёл алыми брызгами. У Георгия с головы слетела папаха, сбитая кусочком свинца, пролетевшим над самой макушкой.

Видя разгул смерти вокруг, Георгий, не раздумывая, не планируя, не рассуждая, ринулся к спасительным соснам, воздвигшимся с противоположной стороны дороги, которые могли спрятать от свинцового града. В голове не осталось мыслей, кроме одной: «сейчас попадут». Он весь сжался, ожидая боль, что пронзит спину, и нырнул сквозь кустарник. Хлестнули по лицу ветки, а та, что потолще, крепко саданула по лбу.

На подкашивающихся ногах Георгий полез сквозь лес, а смерть барабанила по стволам деревьев нервным стуком. Левое плечо вспыхнуло, он споткнулся, упал руками в снег, вскочил и побежал дальше, оставляя позади ружейную трескотню, перемешанную с отчаянными воплями. Ноги постоянно обо что-то запинались, но он не останавливался и даже не оборачивался, боясь увидеть неотступных преследователей.

И только когда стрельба стала отдаляться, Георгий, в очередной раз свалившись в сугробе, посмотрел назад, где хрустели ветки и снег под чьими-то ногами, и слышалось тяжёлое человеческое дыхание. Но вместо германцев в островерхих касках он обнаружил Филиппа и Еремея.

— Проклятье! — зарычал запыхавшийся Филипп. — Герман, скотина! Подкараулил! Всех перестрелял.

Георгий не сразу смог говорить. Из горла, раздираемого простудой и морозным воздухом, долго рвался кашель, мешая словам.

— Отдохнуть надо, — Ерёма опёрся плечом на сосну и, держа наготове винтовку, стал вглядываться сквозь деревья.

— А если германы за нами побегут? — Филипп и сам закашлялся.

— Не полезут.

Георгий посмотрел на свою левую руку: шинель была порвана в районе плечевого сустава, из дырки сочилась кровь. Пульсирующая боль растеклась по мышцам, ладонь дрожала, но движение ничто не сковывало.

— Ранен, что ли? — спросил Филипп.

— Как будто, да…

— Тихо, братцы, за нами кто-то идёт. Вон он! Не германец, часом?

— Где? — Георгий поднялся и стал сверлить взглядом лес. По глубокому снегу плелась человеческая фигура в привычной серой шинели и папахе. — Нет-нет, это кто-то из своих. Точно не германец.

— Тоже сбежал, бедолага. Подождём. Эй, скорей суда! — крикнул Филипп человеку. — Мы здесь!

Когда солдат приблизился, Георгий узнал в нём унтер-офицера Губанова. Тот зажимал ладонью левый бок и с трудом двигался, то и дело прислоняясь к соснам. В свободной руке его была винтовка.

— Стоять! — ослабевший голос Губанова пытался звучать грозно, но в нём чувствовалось бессилие. — Стоять, я приказываю!

— Так мы стоим, господин старший унтер-офицер, — у Филиппа вызвала недоумение столь странная реакция унтера, а Георгий отчётливо ощутил опасность.

Губанов подошёл ближе. Его глаза, наполненные болезненной злобой с примесью отчаяния, лезли из орбит. Он глядел на троих солдат, как на врагов.

— Кто приказал отступать? — с тихой яростью процедил Губанов. — Кто приказал⁈ Почему не на позициях⁈ Я знал… Я насквозь вас вижу. Трусы! Дезертиры! Под трибунал… — фраза оборвалась хлопком винтовки и сдавленным хрипом. Второй выстрел — и Губанов упал, дёргаясь в предсмертной конвульсии.

Георгий снова передёрнул затвор, но больше стрелять не стал. Унтер застыл с выпученными глазами и кровью на губах. Филипп и Ерёма посмотрел на своего спутника с некоторым удивлением, не ожидая столь неординарного шага, а Георгий подошёл к телу недруга, снял с него папаху, содрал унтер-офицерскую кокарду и натянул шапку на замёрзшую голову. Позарился было на сапоги, но на одном из них отставала подошва.

Обвинения Губанова стали последней каплей. В его руках была винтовка, а в глазах — безумный блеск. И Георгий не стал ждать, пока ситуация выйдет из-под контроля. Унтеру и так вражеская пуля проделала дырку в боку, он всё равно сдох бы без квалифицированной помощи, но запросто мог забрать с собой сослуживцев.

Глядя на мёртвого Губанов, Георгий не чувствовал ни сожалений, ни угрызений совести — только облегчение, словно и не человека застрелил, а бешеную собаку. В последние дни чужая жизнь для него стала значить крайне мало, особенно когда речь шла о тех, кто представляет опасность. Вступил в силу первобытный, суровый закон: либо ты, либо тебя. Размышлять о каждом из тысяч погибших, не осталось ни сил, ни желания, а изнеженная душа очерствела под свистом пуль и разрывом снарядов, выгорела от раскалённой тревоги, сдавившей нутро колючей проволокой.

Георгий открыл подсумки на поясе Губанова, достал последние две обоймы, обернулся и пристально уставился на спутников:

— Губанов сошёл с ума и хотел нас убить. У меня не было выбора. Если расскажете кому-то, нас всех отдадут под трибунал. Разбираться не станут.

— Собаке собачья смерть, — Ерёма сплюнул. Его голос был глухим, хриплым, безразличным. — Уходим скорее, пока другие не подошли.

— Я никому не скажу, вот те крест, — Филипп размашисто перекрестился. — Этот кровопийца всем душу выел. Ещё и трибуналом угрожал. Как так можно? Мы же ничего дурного не сделали. А тебе, Жора, надо бы руку перевязать. Смотри, кровь весь рукав заляпала.

— Не здесь, — Георгий посмотрел туда, где до сих пор гремели винтовки, стучали пулемёты, кричали люди, взрывались гранаты. Было похоже, что другие роты продолжали драться. Но надолго ли их хватит? И есть ли смысл возвращаться туда, где ждали братская могила или плен? Он не стал мучиться сомнениями, развернулся и упрямо зашагал в противоположную сторону, и оба спутника без возражений последовали за ним.

В голову лезли мысли, что Ерёма и Филипп доложат об убийстве унтер-офицера. Мелькала подленькая идейка оставить их обоих в лесу вместе с Губановым, но Георгий не дал ей воли, убеждая себя, что спутники не сдадут. Зачем этим деревенским мужикам ворошить прошлое и связываться с властями, создавая себе лишние проблемы? Ради какой великой цели? Гораздо проще для всех будет забыть о том, что произошло. Всё равно труп в обозримом будущем никто не найдёт.

Бежали до тех пор, пока стрельба за спиной не стала еле различимой. Георгий сел на поваленное дерево, скинул шинель, гимнастёрку, закатал окровавленный рукав нижней рубахи. Он не сразу решился увидеть, во что превратилось собственное плечо, воображение рисовало жуткую картину разодранного мяса. Но всё-таки переборол себя. Рана выглядела неприятно, но не такой, какой представлялась. Она оказалась неглубокой: фактически пуля порвала только кожу.

Облив плечо водой из фляги, Георгий достал из обшлага шинели перевязочный пакет и принялся бинтовать сам себя. Он боялся занести в рану инфекцию и руками её не касался. Пример Гаврилы, которому из-за куда меньшей царапины грозила ампутация руки, заставил стать очень осторожным.

— Помочь? — спросил Филипп.

— Нет-нет, всё нормально, — поспешно отказался Георгий, испугавшись, что сослуживец будет не столь аккуратен и занесёт инфекцию грязными руками.

Высокая температура тела и холод на улице привели к тому, что организм начало бить крупной дрожью, и Георгий очень торопился, но орудовать приходилось одной рукой и зубами, и марля никак не слушался и не хотел завязываться. А справившись, он натянул две гимнастёрки — старую и ту, что взял из брошенных тюков, а поверх них — шинель, и только тогда стал согреваться.

Лицо саднило царапинами, а на лбу вздулась шишка, но это сейчас казалось сущей мелочью, как и вши, продолжавшие резвиться под рубахой. Всё внимание перетянула на себя боль в плече. Добавляли страданий сильный голод и растекающаяся по конечностям слабость.

— Куда идём? — спросил отрывисто Ерёма.

Это была ещё одна серьёзная проблема, с которой столкнулись беглецы. Лес обступал их стеной, картами они не располагали, и никто не знал, где какая деревня или дорога, где свои, где чужие.

— Где мы? — спросил Георгий. — Капитан сказал, мы идём в деревню… как же её… Махорце вроде бы. Говорил, что её отбили у противника.

— А оказалось, не отбили, будь она проклята, — шмыгнул сопливым носом Филипп.

— Или мы просто заблудились. Капитан говорил, севернее какие-то деревни уже заняты германцами. Наверное, мы вышли к одной из них, — Георгий огляделся по сторонам. Он знал, как ориентироваться в лесу, хоть и давно не практиковался, но беда заключалась в том, что он понятия не имел, в какую сторону двигаться. Был бы компас, и тот не помог бы.

А вот артиллерийская канонада, которая не смолкала весь день, могла дать ориентир. Ведь если где-то стреляют орудия, значит, там идёт бой, и там точно есть свои.

— Там гремят пушки, — Ерёма подумал о том же самом. — Нам туда надо.

— Согласен, — Георгий поднялся. — Идём на звук. Надеюсь, наши побеждают.

— Куды ещё вы собрались? — удивился Филипп. — Там же стреляют!

— Поэтому нам туда и надо, — объяснил Георгий. — Там наши.

— Ну… и германец тоже.

— Тихо! — прошипел Ерёма. — Слышите?

Все замерли. Среди деревьев раздавались голоса, который в первый момент заставили беглецов напрячься. Но скоро стало понятно, что речь звучит русская. Пошли на звук. Впереди показались серые шинели, разрознено плетущиеся среди сосен.

— Братишки! — радостно закричал Филипп. — Эй! Здесь свои! Свои! Не стреляйте!

Группа бойцов оказалась из второй роты — всего десять человек. С ними был контуженный младший унтер-офицер с перевязанной головой и два солдата с ранениями в руку. После непродолжительной перестрелки и гибели ротного десяток бойцов отступили в лес, а прочие убежали по дороге в обратном направлении. Отряд тоже двигался на звук канонады, и Георгий со спутниками примкнули к ним.

У унтер-офицера кружилась голова. Рядом с ним взорвалась немецкая граната, чудом не убила, лишь осколок поцарапал висок, да ухо перестало слышать. Унтер шёл, словно пьяный, поддерживаемый одним из солдат. Остальные — голодные и уставшие — тоже кое-как ковыляли, но замерзать в лесу никто не имел намерения. Все знали, что дорога с обозами не так уж и далеко, и лелеяли надежду выбраться к своим до ночи.

Казалось, артиллерия гудит не так уж и далеко, но солдаты шли и шли, а чаще не было конца края. Преодолели овраг, по дну которого тёк ручей. Унтер, которого дважды стошнило за время пути, оступился и чуть не свалился туда. Потом обошли заболоченную полянку с кустами и камышом. А вскоре и солнце спряталось, похороненное за тучами, и лес накрыли дремучие сумерки.

Плечо постоянно напоминало о себе ноющей болью, и беспокойство по поводу раны нарастало. Не попала ли грязь? Не началось ли заражение? Голод всё сжимал живот и ослаблял тело. В драный сапог, который Георгий тщетно пытался подлатать прошлой ночью, постоянно забивался снег, а отсыревшие портянки натирали ноги. Руки без перчаток тоже мёрзли, приходилось прятать ладони в рукавах шинели, а винтовку тащить за спиной.

Свои запасы продовольствия солдаты доели на привале перед тем, как наткнулись на засаду, тогда же были сгрызены и последние гнилые яблоки из магазина. В ранцах лежал неприкосновенный запас. Кто-то и его подчистил, но Георгий крепился. Решил для себя, если к завтрашнему утру не получится найти еду, откроет консервы. Но остальным сказал, что тоже всё съел: не хотелось оказаться проткнутым штыком из-за банки тушёнки.

Артиллерия гудела уже совсем близко. За деревьями раздавались редкие взрывы. Очередная баталия за какую-то мелкую деревушку, никак не заканчивалась, и идущие по лесу бойцы гадали, что их там ждёт. Все верили, что наши побеждают, что германца уже отогнали от трассы, и теперь отступающая колонна спокойно пройдёт в Гродно. И только Георгий не спешил делать выводы и заниматься самообманом. Он не знал, что творится на дороге, и его мучили наихудшие предположения, которыми не следовало делиться со спутниками.

Голова опустела, все мысли крутились вокруг того, как сделать ещё один шаг по коварному, подмёрзшему снегу. Тело стало чугунным, ноги заплетались, не слушались. А сумеречный лес наполнялся тенями. Они брели среди деревьев, провожая убитых усталостью солдат, двигались неслышно, словно плыли над сугробами. И Георгию казалось, что он уже различает пики на шлемах.

Он остановился, снял винтовку, прицелился.

— Что там? — спросил Ерёма.

— Ты не видишь?

Еремей долго всматривался в полумрак, а потом покачал головой.

— Как будто ничего. А что там?

Георгий опустил винтовку:

— Вроде показалось. Просто кусты. А в темноте мерещится всякое.

Отряд продолжил свой вымученный путь, тени двинулись следом, пока не сгинули в тяжёлых, холодных сумерках.

Но когда, спустя ещё какое-то время, в лесу послышалась германская речь, у всех моментально сердце в пятки ушло. На этот раз враг был реальным, живым, а не призрачным, и находился он совсем близко. Бойцы остановились и попрятались за соснами, целясь в деревья, за которыми раздавались резкие окрики на чужом языке. В той стороне замелькал огонёк фонаря, но скоро пропал, как и голоса.

— И тут эти аспиды. Да как же так? — возмутился шёпотом Филипп. — Они как будто повсюду!

— Что делать будем? — тоже шёпотом проговорил один из солдат. — Может это… назад?

— Какой назад? — упрекнул его Ерёма. — К германцам, что ли?

— Так и там тоже германцы.

— Или в плен сдадимся, — предложил другой боец. — Глядишь, не пристрелят.

— Или пристрелят, — возразил Георгий. — Думаешь, будут разбираться? Заметят, что в лесу кто-то шастает, и откроют огонь на поражение.

— Пойдём вперёд, — объявил унтер. — Где-то должны быть наши. В плен постараемся не сдаваться, если совсем не прижмут. Если окружат, тогда, ясное дело, сложим оружие. Чего помирать-то зазря? Силы тут, ясное дело, не равны. А пока дальше идём. Авось выберемся к своим.

Кто-то перекрестился, кто-то выругался. Надо было идти, но лес кишел германскими солдатами, а непроглядная, вязкая темнота вселяла в душу безысходность. Отряд практически на ощупь прошёл ещё немного, но когда один боец зашиб ногу о корягу, унтер распорядился поступить следующим образом: заночевать здесь, а утром, если германец найдёт, то, значит, судьба такая, пусть в плен ведёт, а если не сыщет, продолжить пробираться к своим.

Это была самая холодная ночь с тех пор, как Георгий попал в прошлое. В первый день во время стоянки он и то меньше замёрз. А сейчас нельзя было ни веток нарубить, ни палатку поставить, ни тем более костёр разжечь. Любые движения могли привлечь внимание противника. Поэтому разбились на две группы, постелили брезент и улеглись, плотно прижавшись друг к другу, а сверху накрылись вторым полотнищем. В тесноте Георгию стало гораздо теплее, общее дыхание нагрело воздух под брезентом, вот только ноги в рваных сапогах никак не могли согреться.

Вначале ступни просто мёрзли, но потом пальцы потеряли чувствительность, и сколько бы Георгий ими ни шевелил, не помогало. Резко стало не до сна. И такая беда была не у него одного. Солдат по имени Андрей — светловолосый, круглолицый парень лет тридцати — постоянно жаловался, что не чувствует ног. Георгию вспомнилась связанная с этим шутка из известного фильма, но сейчас было не до веселья.

Он вылез из логова и принялся расхаживать взад-вперёд. Кровь вновь прилила к пальцам, и он вернулся, но не успел задремать, как другие солдаты тоже стали по очереди разминаться. Георгий снял сапоги и намотал на ноги всю запасную одежду, которую нашёл в собственном ранце, и только после этого сон, наконец, успокоил его.

Разбудили голоса солдат. В лесу по-прежнему стояла ночь, но бойцам не спалось. Андрей продолжал жаловаться, что ноги отнимаются, Филипп, как всегда, ругался и сыпал проклятье на лес, на холод, на тех, кто ему мешал спать, кто-то твердил, что надо идти, иначе все замёрзнут насмерть. И унтер согласился.

Продвинулись немного по кромешному мраку, пока не заметили костры среди деревьев где-то в стороне. К ним не пошли, продолжили пробираться по лесной чаще.

Выстрел хлопнул совсем рядом. За ним раздались крики на немецком, и они словно плетью погнали ночных путников вперёд. Бойцы бросились наугад, не разбирая дороги, Георгий обо что-то больно стукнулся пальцами правой ноги, упал, ушибся локтем. Поднялся, двинулся дальше, водя перед собой руками, чтобы не врезаться в дерево или не выколоть глаза ветками. Его проняло холодящее душу ощущение пустоты и одиночества. Остальные одиннадцать человек не могли далеко уйти, но тьма спрятала их.

Побродив какое-то время, Георгий устроился в ложбинке и стал вслушиваться в ночные звуки, не идёт ли немец. До ушей доносились голоса людей, редко бахали орудия, немного успокоившиеся к ночи, но преследования, кажется, не было. Свои тоже потерялись в темноте, рассеялись во всепоглощающем мраке, в чёрной бездне ночи, а Георгия окружала дикая, беспросветная чаща. Нарастала паника.

Немного отдохнув, он всё-таки принял решение идти дальше. Не мог просто так валяться и ждать, пока ноги отмёрзнут или немцы найдут. Движение успокаивало. Медленно, шаг за шагом, он продолжил двигаться в неизвестность.

— Кто идёт⁈ — послышался испуганный шёпот.

— Жора. А ты кто?

— Филипп. Ну слава богу, хоть кто-то нашёлся! Я уж думал, потерялся я. Не видно ни черта. Проклятый лес!

— Эй, братцы, там кто-то есть? — послышался неподалёку голос Андрея.

— Тише ты, дурень! — цыкнул Филипп. — Хочешь, чтобы германы услышали? Иди сюда!

Солдат подобрался ближе, а вскоре и Еремей вынырнул из тьмы и пристроился рядом. На этом было решено поставить точку в ночном путешествии.

Закутав ноги тряпками и завернувшись в палатку, Георгий поспал ещё немного. Его опять начало знобить, температура тела ощутимо поднялась, однако ночь эту он пережил.

А едва тьма начала рассеиваться и среди предутренней серости показались очертания деревьев, отряд продолжил неуверенное движение сквозь бор. Из двенадцати человек осталось десять. Они не успели далеко разбрестись и быстро нашли друг друга на рассвете. Двое же пропали, но звать их никто не рискнул под боком у немцев. Подождали немного, поплутали среди сосен в поисках товарищей, да и пошли дальше.

Сколько времени минуло, никто не мог сказать, солнце уже выкарабкалось из-за горизонта, но в лесу до сих пор серел полумрак. В какой-то момент в чаще опять послышались голоса. Вначале все испугались, мол, на германцев наткнулись, но когда подошли ближе, поняли, что разговаривают свои. Голодные люди, почти обессилевшие после суточного перехода, обрели второе дыхание и быстро зашагали вперёд.

Щёлкнули пара винтовочных выстрелов, на позиции поднялась паника.

— Не стреляйте! — закричал Георгий, упав в снег. — Свои!

— Эй, кто такие? — раздался басовитый, командный окрик.

— Двести двенадцатый полк! Двести двенадцатый! Свои!

— Вы как здесь оказались?

— Заблудились! Не стреляйте!

— Ладно, выходи! Не стрелять! Это свои! — гаркнул бас.

Отряд из десятка еле волокущих ноги бойцов прошёл вперёд и увидел чёрные папахи, прячущиеся в лунки, нарытые на скорую руку среди корней сосен. Люди высовывали головы, а некоторые и вовсе поднимались, чтобы посмотреть, кто подошёл. Они казались призраками сумеречного леса — бледными, бестелесными, пустыми.

— Сюда! — махнул рукой человек в окопе, подзывая новоприбывших.

Это был бородатый прапорщик с одичалым, худым лицом. Число двести девять на погонах говорили о его принадлежности к соответствующему полку.

— Здравия желаю, ваше благородие, — слабым голосом проговорил младший унтер-офицер и слез в канавку.

— Как здесь оказались? — спросил надтреснутым, простуженным басом прапорщик.

— Наш батальон двигался к Махорце по лесу. Должно быть, заблудились, попали в засаду. Выжил мало кто, ваше благородие. Мы уже почти сутки без еды идём. Спали в лесу. Чуть на германские позиции не наткнулись ночью. Думали уж, сгинем. Но выбрались-таки с божьей помощью.

— В Махорце шли? Так мы сейчас под Махорце и стоим. Только вчера германов отсюда уфимцы выбили. Где вы шастали целые сутки?

— Не могу знать, ваше благородие. Нас вёл капитан по карте, он погиб… — унтер пошатнулся и рухнул в снег без сознания.

— Что с ним?

— Контузило его, ваше благородие, — Георгий слез в яму и приподнял унтера. — Граната рядом рванула. Да мы все с ног валимся. Сил нет никаких.

— Беда с вами… — озадаченно проговорил прапорщик. — Ладно, ступайте полковнику. Он разберётся, что с вами делать.

Георгий ощутил огромное облегчение. Страшная ночь осталась позади. Чудом удалось проскользнуть под боком у врага и выбраться к своим. А дальше… А что дальше? Отступление ведь не закончено. До Гродно ещё топать и топать. Возможно, скоро снова придётся вступить в бой. Но прапорщик сказал: Махорце взято. А если так, значит, путь свободен. В замёрзшей душе затеплился огонёк надежды.