Большая черная дыра

Глава 1

Тяжёлое небо мокрой серостью расплылось перед глазами. Из него вылетали белые мухи, кружились в нервном танце и оседали на лицо мелкими иголками. Георгий лежал и смотрел на грузные, молчаливые тучи. В замерзающей голове, где поначалу царила безмятежная пустота, мелькали обнадёживающие мысли: «Жив. Повезло. Снова повезло».

Постепенно сквозь ватную тишину стали пробиваться звуки. Неожиданные, непривычные, беспокойные. Кричали люди, ржали лошади, щёлкали сухие хлопки, похожие на выстрелы, а рядом кто-то вопил так безумно, словно его резали живьём, отчего внутри становилось больно и страшно.

Звуки нарастали, пока не заполнил всё вокруг, а глубокое безразличие сменялось недоумением, смешанным с холодящим душу ужасом, а разум потонул в суете необъяснимых, чужих мыслей и образов, обрушившихся на сознание апофеозом железной абсурдности.

Не сразу пришло в голову подняться и посмотреть, что творится вокруг. Тело поначалу как будто отсутствовало, словно его и не существовало вовсе, но постепенно и к нему вернулись ощущения, расползающиеся характерным покалыванием, похожим на то, какое бывает, когда отлежишь руку или ногу.

Тёмная фигура заслонила свет. Поле зрения загородила физиономия усатого мужика в старомодной папахе и шинели.

— Ты как, брат? Живой? — зубы незнакомца были жёлтыми и гнилыми.

— Я жив… жив, — Георгий едва шевелил губами.

— Ранило, поди? Куда ранило? Встать можешь?

«Ранило? В смысле, ранило?» Боль не чувствовалась. Георгий сделал попытку пошевелить рукой, и это удалось без труда. Но вот принять сидячее положение получилось не сразу. Помог усатый. Тело до сих пор покалывало, кровообращение восстанавливалось, как будто после онемения. Но когда Георгий всё-таки поднялся, он долго крутил головой по сторонам, не понимая, где очутился и что здесь происходит.

Ни трассы, ни разбитой машины поблизости не было. Среди сосен, раскинувших над землёй хвойные лапы, примостились грязно-серые палатки, плясали огоньки костров, бегали солдаты в старых шинелях и папахах — таких же, как и у усатого. Люди прятались, жались к соснам, кто-то стрелял в небо из винтовок с примкнутыми штыками.

А рядом — шагах в двадцати — разверзлась рваная яма, и по другую её сторону корчился солдат. Его шинель на животе расцвела алой жижей, а изо рта рвались звуки нестерпимой боли. Чуть дальше на боку лежал ещё один, словно спал посреди царящего вокруг хаоса. К раненому подбежали два бойца, поволокли, а тот продолжал вопить.

На Георгии была такая же шинель, как и у всех, на ногах — сапоги, на руках — вязаные перчатки. В снегу валялись папаха и винтовка Мосина. Он уставился отупевшим взглядом на головной убор, потом посмотрел на оружие, потом — на сидящего рядом желтозубого усача.

— Давай, брат, ползи под дерево! Чего глаза выпучил? Контузило?

Солдат выглядел удивительно настоящим, как обычный, живой человек. Не сон, не призрак, не галлюцинация. Окружающие звуки тоже не вызывали сомнения в своей реальности.

— Что случилось? — выдавил Георгий.

— Дык, ероплан германский бомбу сбросил, шельма! Вон сколько сгубил народу. Прячься, говорю, ползи давай.

— Еропал?

— Ну дык, пролетел прямо над биваком! Не помнишь? Контузило, что ли? Может, ранен куда?

— Всё нормально, — Георгий дрожащими пальцами схватил папаху, натянул до ушей и стал подниматься.

— А ты, брат, везучий. В рубашке родился! Как бомба бахнула, так тебя вверх тормашками подбросило. А гляди ж, ни царапины. Ружьё не забудь.

Усатый пихнул винтовку в руки Георгию, и тот опять уселся в снег. Ноги не слушались.

«Ероплан, бомбы, солдаты с ружьями. Откуда это всё?» — попытки осмыслить новую действительность давались с трудом. Георгий помнил, как на встречку вылетел придурок на белой Тойоте. Помнил, как сжалось всё внутри в предчувствии удара, а нога вдавила тормоз. Помнил грохот сминаемого и ломающегося железа. А дальше… дальше — серое небо, стрельба, люди в шинелях, бородатый мужик с гнилыми зубами…

Если бы поблизости не вопил раненый с разорванным животом, Георгий подумал бы, что здесь собрался клуб реконструкторов. Одежда, палатки, оружие — всё это напоминало век двадцатый, а никак не двадцать первый. Но какой год? Какой период? Вторая мировая? Но почему тогда самолёты называют аэропланами? Первая? Больше похоже… Рассуждения в подобном ключе казались безумием.

— Приятель, — сдавленно, с замиранием сердца проговорил Георгий, глядя в глаза усатому. — Скажи, какой сейчас год?

— У-у-у, точно контузило. Плохо дело. Давай помогу, — мужик схватил Георгий за рукав шинели и потянул на себя. — К фельдшеру надо.

— Так какой год?

— Тысяча девятьсот пятнадцатый, какой же ещё? Масленица скоро. Ты давай это… под дерево! А то ероплан, вона, летает, шельма.

— Тысяча девятьсот пятнадцатый… — Георгию, наконец, получилось удержаться на своих двоих, хоть и пошатывало. — Не надо к фельдшеру, — он развернулся и на негнущихся ногах побрёл прочь — куда угодно, лишь бы подальше от злосчастной воронки. В ушах звенело, перед глазами всё плыло, в голове суетились и ёрзали мысли обо всём на свете, а губы бормотали матерные ругательства, потому что цензурных слов для описания ситуации не находилось.

Так хотелось надеяться, что происходящее — лишь глупый сон, что привычная реальность скоро вернётся, что ничего страшного не случилось, кроме какого-нибудь сотрясения и прочей ерунды. Но все ощущения, все предметы вокруг — палатки, сосны, грубые, испуганные лица солдат — выглядели насколько живыми и материальными, что сомнения в иллюзорности нового бытия таяли с каждой секундой. Вон оно, посмертие. Кто бы мог подумать, что всё обернётся именно так?

Морозный ветер пощипывал щёки и гонял по лесу белые ошмётки. Ноги в солдатских сапогах нетвёрдо ступали по вытоптанному снегу, за деревьями притаились люди с винтовками, а в спину летели вопли раненного, мучения которого никто не мог усмирить.

Ещё один взрыв ухнул среди сосен. Неподалёку упала очередная бомба, принеся кому-то смерть и боль. И этот звук заставил Георгий опомниться, вернуться к реальности — новой реальности, в которой он продолжал жить. От вязкой прострации пробудило внезапное осознание того факта, что он единственный идёт по лагерю в полный рост. Остальные давно попрятались, притаились, залегли, кто где сумел, а он шагает наугад, словно ничего не случилось, словно нет ни вражеского аэроплана, ни бомб.

И тут уже совсем другие ощущения повылазили наружу. Вернулось чувство самосохранения, внутри всё сжалось, как перед столкновением с вылетевшие на встречную полосу машиной, как под миномётным огнём в тот злополучный день в горах Кавказа, как под слепыми пулями, свистящими наугад.

Георгий замер, озираясь вокруг, ища, куда спрятаться. Подходящих мест он не видел.

— Жора! Жора, ложись! — раздался оклик слева. — Чего шастаешь, как окаянный? Германец бомбой убьёт. Прячься!

Под старой, могучей сосной стояла палатка, а за ней прятались двое солдат. На Георгий таращились две физиономии: рябая, пучеглазая и широкая, щекастая. Рожи эти казались до удивления знакомыми, хоть и видел он их впервые.

— Сюда! Сюда давай! — рябой замахал рукой.

Георгий подошёл к солдатам и сел рядом, прислонившись спиной к бугристому стволу сосны.

— Совсем жить надоело? — упрекнул рябой.

— Контузило, — Георгий понимал, что он не хочет заниматься болтовнёй, пока сам в себе разберётся и привыкнет к новым обстоятельствам, но избежать разговоров казалось нереальным. Да и как с этими людьми из прошлого общаться? Контузией же можно легко объяснить любые странности в поведении и потерю памяти.

Лес в третий огласился гулким ударом, разнёсшимся эхом среди деревьев. Георгий вздрогнул. Оба солдата — тоже. Рыжий вжал голову в плечи:

— Вот же паскуда германская! Да что б тебе черти на углях жарили!

Георгий осмотрел винтовку. Отдёрнул затвор, проверил патроны. Оружие выглядело новым и почти не имело следов эксплуатации. На казённой части красовались штамп с названием завода и года выпуска: Ижевский оружейный, тысяча девятьсот двенадцатый год.

Не только в музее Георгий видел подобное старьё. Один раз подразделение, где он служил, загнало духов в какой-то горный аул. Случилась перестрелка с боевиками, засевшими в одном из домов. Всех пятерых удалось ликвидировать без единой потери. В их логове, помимо обычных «калашей», пистолетов и гранат, обнаружилось две «мосинки» — такие же, как эта, только без штыков и сильно потёртые. Тогда бойцы вдоволь «наигрались» с необычным трофеем. Зарядили и стреляли по мишеням у себя на блокпосте. Георгий думал, вот, мол, деды воевали с таким оружием, а оно ни капли не удобное: магазин всего на пять патронов, заряжать надо обоймой или по одному, ещё и после каждого выстрела затвор приходится дёргать.

А теперь, кроме пресловутой трёхлинейки ничего и не было. К ней прилагались двенадцать обойм, сложенные в твёрдые кожаные подсумки на поясе, и четырёхгранный штык. В старые времена врукопашную ходили часто. Боеприпасы закончатся, и куда деваться? Колоть и рвать плоть врага тем, что в руках окажется. В кино подобное не раз приходилось видеть. Но сейчас солдат снарядили хорошо: в ранце помимо личных вещей и неприкосновенного запаса лежали шесть картонных коробок с патронами.

После того как в далёком две тысячи каком-то году Георгий отслужил контракт на Кавказе, думал, что уже никогда не возьмёт в руки оружие, никогда больше не вернётся к этой злой работе. Тот год заставил его многое обдумать, пересмотреть взгляды на жизнь. Но сейчас он сидел под деревом, сжимая в пальцах винтовку, а по небу кружил вражеский самолёт. Просчитался. Пришлось взяться за старое ремесло. Только кто бы мог подумать, при каких обстоятельствах это произойдёт.

Из-под сосен в небо торчали штыки трёхлинеек, ища в прогалах ветвей врага, кружащего в пасмурной выси и одаривающего смертью солдат на привале. Вдали захлопала россыпь выстрелов, а скоро, передаваясь из уст в уста, прилетела новость.

— Сбили! Германа сбили! Ероплан упал!

— Наконец-то, туды его в сраку, — с облегчением вздохнул рябой солдат. — Долетался, окаянный. Надоел, в самом деле.

— Эй, первое отделение, все целы? — крикнул один из солдат

— Так точно, господин младший унтер-офицер, — отчеканил солдат с широкой физиономией. — Степанова только контузило, пока он к обозам ходил.

С удивлением Георгий обнаружил, что его здесь не только зовут так же, как в прошлой жизни, но фамилию он носит такую же. «Может, ещё и физиономия, как и в прошлой жизни? — с горькой иронией усмехнулся он про себя. — Было бы хорошо, если так. К своей-то роже всё-таки привык…»

— Вольнопёрого, что ли? Эй, Степанов, ты как? Что стряслось?

За время вынужденного сидения под деревом состояние более-менее нормализовалось: восстановилось кровообращение, кожу перестало покалывать, голова кружилась меньше, да и мысли уже не создавали такую утомительную какофонию, как в первые минуты. Но общее самочувствие до сих пор было неважным: тело словно набрякло, набухло от сырости, тянуло к земле.

Но чего сейчас больше всего хотелось, так это собраться с мыслями, для чего требовался покой. Окружающая солдатская болтовня вносила ещё больше сумятицы в воспалённое сознание, объединившее в себе две личности. Было бы неплохо отлежаться час-другой в тишине, чтобы никто не тормошил, не гонял туда-сюда, не задавал дурацкие вопросы.

— Бомба рядом взорвалась, — проговорил Георгий. — Теперь голова кружится. Отлежаться бы немного.

— Тогда иди в палатку. За ночь проспишься — утром будешь, как новый. Точно не ранен? Ходить можешь? — справился младший унтер.

— Никак нет, не ранен. Ходить могу.

— Что, прям вот так рядом и жахнула? — вполголоса спросил рябой малый.

— Ну… где-то вот… — Георгий попытался показать рукой. — Шагов двадцать.

— Да ты фартовый, братец. С такого расстояния и убить могло.

— Могло… Пойду полежу… Где можно? В этой палатке? Она наша?

— А ты забыл?

— Всё нормально, нормально…

Между тем в лесу темнело, а ветер усиливался. Он подхватывал снежные крупинки и нёс сквозь чащу, шевелил ветки сосен над головами солдат, трепал палатки, завывая усталым призраком.

Обрадованный тем, что удалось «отпроситься», Георгий залез в палатку. Под навесом из четырёх грубых, серых полотен, скреплённых верёвкой, лежала подстилка из хвойных ветвей, а по углам были навалены рюкзаки, мешки, котелки и прочие походные принадлежности солдатского быта.

Георгий шлёпнулся на эту примитивную подстилку, ружьё положил под боком. Стало немного полегче, организм почувствовал расслабление. Но спустя какое-то время — полчаса или и того меньше — начала донимать новая проблема: замёрзли пальцы ног. Костёр горел снаружи и не прогревал хлипкое солдатское жилище. А ведь здесь предстояло провести всю ночь. Как так-то? К утру и без ступней остаться можно. И нет ни печки, ни какого-либо обогревателя.

«И как же меня угораздило? — досадовал Георгий. — Неужели меня, и правда, после смерти переселило в другого человека? Да ещё и в прошлое забросило. Кто бы знал, что такое бывает». Он тихо выругался, чтобы выплеснуть накопившуюся досаду и копящуюся злость.

В голове копошились не слишком приятные мысли. Чем больше разум свыкался с новым бытием, тем более безрадостное, гнетущее приходило чувство. Впереди — три года мировой войны, революция, гражданская война, голод, эпидемии, опять голод в тридцатых, Вторая мировая… Влип, что называется, по уши.

Следующие три десятилетия перемелют несчётные массы человеческих жизней в чудовищных жерновах войн и прочих социальных катаклизмов. Сотни миллионов людей по всему миру будут обречены на мучения и гибель, и Георгий оказался одним из этих маленьких человечков в глобальной мясорубке, запущенной полгода назад сильными мира сего.

Каковы шансы у обычного пехотинца дотянуть хотя бы до следующего Нового года? Какова средняя продолжительность жизни на передовой? Неделя-другая? И выбраться отсюда — возможностей никаких, если только в деревянном ящике или калекой. Солдатами не рождаются, солдатами умирают, как пелось в одной не слишком известной песне.

Но мысль о дезертирстве Георгий отбросил сразу. Во-первых, было в этом что-то постыдно-трусливое, неприятное для чувства его собственного достоинства. А во-вторых, он и смысла-то в данном акте не видел никакого. Всё равно ведь смерть нагонит, если суждено. Она здесь повсюду, за каждым кустом, за каждым деревом, в небе и на земле.

К тому же сам факт второй жизни вселил некоторое безразличие к костлявой бабке с косой. А вдруг в следующий раз больше повезёт? В прошлой жизни Георгий не верил ни в карму, ни в переселение душ, ни в прочую мистику, но сейчас его мировоззрение перевернулось с ног на голову. Кто и зачем запихнул его в прошлое? За какие прегрешения наказал? А если здесь хорошенько помучиться или отличиться чем-нибудь, или помереть геройской смертью, быть может, в следующий раз его определят в места более спокойные и приятные?

— Эй, вольнопёрый, кушать будешь? — крикнул с улицы кто-то из солдат.

Всё это время бойцы торчали снаружи у костра. Угрюмое бормотание пару раз прервалось бодрыми выкриками и гоготом. Есть Георгий хотел сильно, поэтому, разумеется, вышел. Заодно подумал, ноги размять, чтобы совсем не задубели.

Лес погрузился в холодный мрак. Снег усиливался, начиналась метель. К расположению взвода как раз подкатили походную кухню, и солдаты выстроились с котелками получать порцию долгожданного ужина. Встал вместе со всеми и Георгий, подняв воротник шинели, за который мерзкий ветер так и норовил забросить комья мёрзлой крупы. Пока ходил, ноги согрелись, правда, на обратном пути чуть не заблудился. Держался с одним солдатом, а тот сам путь еле отыскал.

Баланда, наваленная в потёртый котелок, была ужасна и на вид, и на вкус. Вязкая, слипшаяся кашица с парой мясных огрызков оказалась пересоленной. Но желудок требовал еды, и Георгий запихивал в себя ложку за ложкой несъедобного блюда. Он сидел у костра вместе с несколькими солдатами, протянув ноги к дрожащему огоньку, гнущемуся к земле под ударами порывистого ветра. Сапоги постепенно прогревались.

— Похлёбка всё гаже и гаже с каждым днём, — жаловался крупный солдат с довольно интеллигентным лицом, поросшей короткой чёрной бородкой, которое выделялось на фоне грубых физиономий теснящихся у костра мужиков.

— Ешь давай, не бухти, — хмыкнул рябой. — Горячая каша — самое то в такую-то стужу.

— Гаврила дело говорит, — согласился ещё один боец, остроносый, мелкий мужичок лет сорока. — Варево так себе. Видать, повара совсем обленились.

Ему никто не ответил, поскольку внимание всех привлёк молодой солдат, разразившийся в очередной раз рвущим горло кашлем. Парень весь сжался и чуть котелок не выронил из рук. Так и сидел, пока не закончился приступ.

— Ну-ну, братишка, гляди, кашей не подавись, — проговорил щуплый мужичок. — К фельдшеру б тебе сходить.

— Всё порядком, дядь Вань, порядком, — проговорил паренёк почти мальчишечьим, сиплым голосом. — Горло чой-то подмёрзло. Пустяк какой.

— Пустяк — не пустяк, а ты сходи. Пойдёт на тебя германец, стрелять надо, а тебя кашель скрутит. Что делать будешь?

— Схожу, дядь Ваня, схожу, — парень выглядел очень молодо: на вид ему и восемнадцать нет. Кожа бледная, словно прозрачная.

После обеда поставили кипятиться в котелке растопленный снег. Щекастый, полноватый парень, на погонах у которого, помимо номера полка, золотилась узкая поперечная полоска, что указывало на ефрейторское звание, достал пачку чая, и каждый стал наливать себе в кружку кипяток и кидать туда щепотку заварки из личных запасов. Чай был неплох. Он ничем не отличался от того, что пили люди спустя сто лет.

Согрев горло горячим напитком, солдаты взялись ладить самокрутки. Лишь у Гаврилы были настоящие папиросы, остальные заворачивали в бумагу или кусок газеты обычную махорку. Угостили махоркой и Георгия, поскольку своей у него не нашлось, но когда он затянулся, горло продрало кашлем, что рассмешило окружающих. Крепкая дрянь оказалась.

— Э, ефрейтор Колотило! — крикнул кто-то из темноты, где робко мелькал соседний костёр. — Туши огонь и спать! Подъём рано.

— Слушаюсь, господин младший унтер-офицер, — ефрейтор тут же бросил окурок в снег и вскочил как ужаленный. — Слышали приказ? Всем — в палатку.

Дважды повторять не пришлось. Солдаты выплеснули в снег остатки чая и полезли в укрытие под серые полотнища. Метель к тому времени так одичала, разгулялась, что и солдат у соседнего костра не было видно. Огонь погас, заметённый снегом, лагерь погрузился во тьму.

Спать предстояло вшестером в одной палатке в два ряда головами друг к другу. От дыхание воздух нагрелся, да и длинные шинели из толстой шерсти неплохо грели, однако ноги всё равно быстро начали мёрзнуть. Георгию досталось место с краю. От брезента тянуло холодом.

— Эх, а у офицеров-то печка, поди, в каждой палатке, — мечтательно проговорил рябой, укладываясь вместе со всеми.

— Не трави душу, Петька, — упрекнул его мелкий мужичок. — Спи давай. А то, кто знает, как оно там повернётся, может, завтра уже того, в бой.

Молодой Ванька снова разразился кашлем.

— А ты так и будешь кашлять? — Петька обернулся к соседу. — Вторую ночь спать не даёшь, ирод.

— Завтра к фельдшеру пойдёшь, — приказал Колотило. — А сейчас не кашляй. Мешаешь всем.

— Как же мне не кашлять, господин ефрейтор?

— А вот как хочешь, так и крепись. Только все спать хотят.

— Угу. Разбудишь, я тебя на улицу выкину, — пригрозил Петька.

Игнат не смог сдержать приступ и опять закашлялся, но на этот раз уткнулся лицом в ранец, чтобы было не так громко.

А у Георгия невольно крутились в голове варианты, чем парень болеет. Уж не с туберкулёзом ли его призвали? Так и всему отделению заразиться недолго. Или он недавно начал кашлять? Тогда, скорее всего, пневмония. Ничего страшного: отлежится в лазарете и вернётся. Удивительно, как в таких условиях ещё вся рота не истекает соплями. Как вообще можно зимой спать без печек?

Несколько лет назад Георгий увлекался походами. В холодное время года путешествовать случалось не раз. Но в минусовую температуру обычно надевали термобельё, брали специальные утеплённые спальники, коврики и грелки, чтобы не загнуться после первой же ночёвки. А здесь — только шинель да пучок соломы под боком.

Чувствуя, как мороз медленно подбирается к бокам, Георгий с ностальгией вспоминал ночёвки в сибирских осенних лесах, когда после горячего ужина он забирался в пуховой спальный мешок и наслаждался теплом, пока на улице лютовала непогода. В одном из таких походов он и познакомился с будущей женой. С ней тоже было связано много приятных моментов, особенно вначале, когда чувства только разгорелись, скреплённые общим увлечением.

А теперь от прошлого не осталось и следа. Есть только вонючая солома, пропахшие дымом шинели, да вьюга, что носится по лесу безумным зверем и пробирается в души солдат злобой чёрной, зимней ночи.

В прошлой жизни было на что пожаловаться. То заказов мало, и денег на новую квартиру не хватает, то инфляция, то доллар подорожал, а топовое походное снаряжение обходилось в копеечку. Машину купил не такую, какую хотел. Мечтал взять «Икс пятый», в итоге пришлось довольствоваться подержанным «Си-эр-вэ», так как с деньгами начались перебои. В семье — тоже не всё гладко, и чем дальше, тем хуже. Чего только стоили споры с женой, в какую частую школу сына отдавать, или о том, что купленный пять лет назад мебельный гарнитур — ещё не хлам, и менять его вовсе ни к чему.

В общем, были проблемы, которые в конкретный момент времени казались практически вопросом жизни и смерти, а теперь они виделись сущей мелочью — чем-то бессмысленным, обыденным, постылым, чем сытые люди морочат себе голову от скуки — всепоглощающей рутинной скуки, которая год от года становится всё жирнее и глупее. Сейчас же при мыслях о прошлой жизни накатывала грусть. Не так уж плохо тогда было.

Отслужив срочку, а потом — год на Кавказе по контракту, Георгий вернулся к мирной жизни. Долго не знал, чем заняться. И курьером работал, и грузчиком, и продавцом — в Москве хватало вариантов заработка. Но нигде душа не могла успокоиться, не чувствовал он себя на своём месте. Всё не то, всё не так. Параллельно с этим появилось увлечение веб-дизайном, что, в конце концов, принесло плоды: Георгий начал делать сайты на заказ. Благосостояние резко выросло, жизнь наладилась, возникли новые интересы, вроде тех же походов. Заказы не всегда шли стабильно, хотелось, конечно же, большего. Такова человеческая натура: что ни получит — всё мало. Но, по крайней мере, закрыть базовые потребности хватало.

Да и вообще, везло Георгию по жизни, не то чтобы всегда во всём, но в основополагающих вещах так уж точно. Когда первую машину разбил в аварии, на нём ни царапины не осталось. Правда, пришлось новую покупать, из-за чего он сильно досадовал. Да и ковид легко перенёс, как и жена с сыном.

Другое дело — отец. Болезнь его ударил сильно, со всей дури. Георгий, как узнал, что папу в больницу увезли, всё бросил и помчался в родной город. Вот тогда-то на заснеженной дороге и появился тот кретин на белой Тойоте, оборвавший все надежды и чаяния. Везение закончилось.

Старая жизнь оборвалась, началась новая в новом теле. В голове крутились некоторые воспоминания, оставшиеся от прежней личности, являвшейся то ли по стечению обстоятельств, то ли по чьей-то жестокой задумке, полным тёзкой, а если судить по ладоням, и вовсе молодой копией Георгия. Увидеть собственную рожу до сих пор не представлялось возможности. В ранце и сухарной сумке не нашлось даже маленького зеркальца. Солдату подобные вещи были без надобности.

Всплыли в сознании и некоторые вехи новой жизни. В тысяча девятьсот четырнадцатом году Жора Степанов окончил гимназию и собирался поступать в институт, но случилось убийство в Сараево, последовавшие за которым события, кардинально поменяли жизнь миллионов людей по всему миру. Вчерашний школяр Жора не стал исключением.

На почве общего патриотического подъёма он записался в армию добровольцем — вольноопределяющимся, как это здесь называлось, и поступком своим чуть не убил одинокую мать и разозлил старшего брата, не оценившего благородного порыва. Отец пару лет назад погиб на заводе, но Жоре казалось, что тот одобрил бы. В любом случае жажда приключений и славы, желание что-то доказать себе и окружающим для юноши имели куда больший вес, чем увещевания горюющей родни. По этой же причине и Георгий из будущего, отслужив срочку, подписал контракт, хотя прекрасно знал, куда его отправят.

Знал ли Жора Степанов из прошлого, во что выльется война, начавшаяся в тысяча девятьсот четырнадцатом году, на которую он с таким воодушевлением побежал? Никто тогда не знал. Все рассчитывали на быструю победу, а не на тотальную бойню. Все верили, что немцев разобьют к Новому году, к следующему лету уж точно.

А нынешний Георгий знал — знал, сколь кровопролитной и разрушительной станет эта война, какие беды ждут Россию, да и весь мир. Знал и не мог никому рассказать. Всё равно не поверят, да ещё примут за чокнутого.

И что было делать с такой информацией? Как её можно применить? Георгий не интересовался историей, и если и знал о Первой мировой, то только из фильмов, да что-то со школьной скамьи осталось в голове, хоть и немного, выветрилось за ненадобностью. Но ассоциации определённые сформировались: позиционная война, массированные артподготовки, чудовищные потери, тысячи солдат, ложащиеся под пулемётным огнём, появление на полях сражений боевой авиации и танков. А в результате — падение империй, перекраивание карты Европы, исчезновение старых государств, возникновение новых. Но чем эти общие сведения могли помочь? А знание военного дела из двадцать первого века помогут? Здесь же всё иначе, и воюют по-другому, да и кто станет слушать простого солдата?

Оставалось только молчать в тряпочку и жить — жить столько, сколько отмерено, и с обречённостью идти по дороге, ведущей многие тысячи жизней в одну общую бездну.

Но кто знает, быть может, удача однажды снова улыбнётся? Быть может, получится и здесь выбиться в люди, если прежде смерть не унесёт душу в другие края? Но как именно это сделать, пока идей не приходило. Да и усталость наваливалась такая, что глаза слипались, несмотря на холод и дикий ветер, треплющий полотно палатки, несмотря на зуд по всему телу от укусов вшей, которых Георгий начал ощущать чуть ли не с первой минуты новой жизни. Поганые мелкие твари! Он даже не представлял, что их бывает так много. И сквозь дрёму то и дело прорывался сдавленный, надсадный кашель Игнашки.

С улицы донёсся звук горна, командующий подъём. Его сопровождали грубые окрики офицеров:

— Второй взвод, подъём! Палатки собрать! Общее построение!

Палатка наполнилась сонным копошением и ворчанием, послышался сдавленный кашель Игната и солдатская ругань.

— Что? Опять идти? Среди ночи? — возмутился бородатый Гаврила. — Да они шутить изволят!

— Вот уж точно! Я только задремал, — проворчал Петька, потирая свою рябую физиономию. — Будь они неладны манёвры ихние. Житья не дают, ироды.

— Зато не замёрзнем, братцы, — подбодрил товарищей дядя Ваня.

— Хватит языком трепать, — осадил всех ефрейтор Колотило. — Приказано собирать палатки. Давайте, за дело, и поживее.

Он первым вылез на улицу, где непогода бушевала белой яростью.

Закипела работа. Палатку разобрали в два счёта, и каждому солдату досталось по одному полотнищу и колышку, которые приторочили ремнями к ранцам. Георгий с трудом вспоминал, что и как делать, поэтому просто повторял за остальными.

Вскоре лагерь исчез, а меж сосен после некоторых стандартных построений сгрудились четыре шеренги солдат, обвешанных поклажей. И был здесь точно не взвод, а минимум пара сотен человек. За считаные часы снега намело по щиколотку, а стволы деревьев и хвойные лапы облепились тяжёлым снежным налётом.

Георгий стоял во втором ряду. За спиной висели ранец с притороченными к нему котелком и свёрнутым полотнищем палатки, через плечо — холщовый мешок с запасами сухарей на чёрный день и фляга, на поясе — сапёрная лопатка в чехле, спереди — подсумки, а через грудь повязана бандольера с дополнительными обоймами. Винтовка лежала на плече. Вся эта поклажа тяжёлым грузом тянуло к земле и без того уставший, невыспавшийся организм.

Перед строем выехал на гнедой лошади усатый офицер. В стороне от него держались ещё несколько конных и пеших бойцов.

— Батальон, равняйся! Смир-но! — заорал во всё горло офицер, стараясь перекричать вьюгу. — Служивые! Перед нами стоит задача великой важности. Германцы пошли в атаку. Наши подразделения в эту самую минут бьют врага не щадя живота, но нужно подсобить, потому как некоторые части начали отходить из-за недостатка резервов. Запаздываем мы, ребятки! Поэтому срочно выдвигаемся к линии фронта. Идти будем форсированным маршем без длинных привалов. К утру нам необходимо быть на позициях, так что не зеваем. Помолитесь, кто как знает — и в путь. Не посрамим землю русскую и государя нашего императора! Ура!

Строй ответил решительным, угрюмым «Ура», но Георгий промолчал. И без него есть кому драть горло. А внутри всё сжалось, как не раз бывало в преддверии боя.

По команде солдаты построились в походную колонну, прозвучала команда «шагом марш», и человеческая масса поползла одной большой серой змеёй сквозь буран в черноту зимней ночи.