Бог не играет в кости

XX

Яна лежала на большой двуспальной кровати. Для нас с Егором оставалась гостиная, откуда через приоткрытую дверь виднелась спальня, где Валерия хлопотала вокруг девочки. Стерильная, безликая обстановка квартиры говорила о том, что в ней долгое время никто не жил. Но здесь нашлось все необходимое, чтобы мы смогли протянуть до вечера — до начала матча.

В эту квартиру нас привез Егор. Новый район на берегу Невы с видом на серую тарелку стадиона, плотные ряды многоквартирных высоток-близнецов, в которых никто никого не знает. Как же теперь стало удобно шпионам с их конспиративными квартирами, подумалось мне, можно не опасаться, что какая-то бдительная бабуся из старожилов «сдаст» подозрительного новичка.

В больницу мы не поехали. Так решила самая Яна, и Валерия ее поддержала.

— Бесполезно, — грустно сказала доктор. — Госпитализация ничего не даст. Купировать приступы и поддержать организм я могу где угодно, препараты и инструменты у меня всегда под рукой. Малышке нужно просто немного полежать в спокойной обстановке.

Валерия по-прежнему называла Яну зайкой и малышкой, хотя для меня уже было ясно, кто нас… вернее, кого мы сопровождаем. Она прикрыла за собой дверь спальни и села за стол рядом с нами.

— Ты ничего не хочешь мне сказать? — обращается Егор к нашему доктору.

Видно, что он все еще зол на нее. На меня. На иерофантов.

— Я вспомнила этого парня.

— И что?

Валерия смотрит на нас своими глазищами подбитой лани и слова, уже готовые сорваться языка, застревают у меня в горле. Она грустно вздыхает и начинает рассказывать.

Впервые она увидела его в квартире Давида в день трагедии. Курьер, который принес букет и обнаружил труп, — так представил его следователь. В то утро Валерия была в шоке и не обратила внимания на необычность ситуации. Это потом она сообразила, что было «не так». Какой курьер? Давид никогда не стал бы заказывать цветы через курьера, он всегда выбирал их лично. Да и сам парень показался ей странноватым. Любой другой, оказавшись на его месте, исходил бы любопытством или был напуган. А этот нет. Там, в квартире Давида, он смотрелся сторонним наблюдателем… да, это правильное слово, «курьер» наблюдал, фиксировал и не вмешивался, так как события развивались по его сценарию.

Второй раз Валерия заметила его в толпе зевак, глазеющих на взорванный автобус. Она опять ухватила оценивающий, внимательный взгляд, выбивающийся из толпы зевак, только никак не могла вспомнить, где видела его раньше.

Но когда Валерия столкнулась с ним сегодня в третий в окружении иерофантов — она сразу все поняла. Чувства нахлынули на нее, она вспомнила юного жизнерадостного Давида, и рука сама потянулась к сумке. Нет-нет, она не собиралась убивать его… Хотя, может, и собиралась… Она тогда не могла анализировать свои порывы. Она подошла к нему и спросила «Почему?». Может, если бы он заговорил с ней, все было бы иначе, но он просто смерил ее презрительным взглядом и отвернулся.

Валерия замолкает, ее глаза наполняются слезами, и я начинаю чувствовать себя неловко, как если бы в грязных армейских сапогах прошлась по белоснежному ковру. Егор тоже молчит. Видимо, испытывает схожие чувства.

— Я не поняла один момент, — говорю я, чтобы как-то сгладить неловкость. — Королева отпустила парня, почему же он и его родственники восприняли это так трагически?

— Его изгнали из семьи, — раздается сзади тонкий голосок.

В дверях спальни стоит Яна. Выглядит девочка действительно не лучшим образом. На бледном личике лихорадочно горят глаза. Валерия вскакивает, порываясь бежать к ней, но та делает успокаивающий жест и садится на диван.

— И что? — удивляюсь я. — Не пропадет. Раз он отважился на нарушение старых договоренностей, проявил непокорность, значит, он вполне самостоятелен и сможет прожить без своих высокопоставленных родственников. Обидно, конечно, потому что старался ради них…

— Вы не поняли. Для представителя «мировой закулисы», как вы их называете, нет ничего страшнее, чем оказаться изгнанным из семьи. Потому что это хуже смерти. Это как у птицы отрезать крылья или выкинуть рыбу на берег. Тот, кто родился в семье, обладает бОльшими умениями, знаниями, возможностями, чем обычный человек. Конечно, не такими значительными, как иерофанты, но все же многое перепадает и им. С самого рождения они находятся в привилегированном положении по сравнению с простыми людьми, и опуститься на уровень обычного человечества — для них огромный позор и огромная потеря. Первыми вне семьи пропадают возможности, затем умения и способности, какое-то время сохраняется память о них, затем отлученный постепенно забывает о том, кем был. Остается лишь след, память о былом могуществе, да какие-то отголоски знаний. Образуется пустота, которая заполняется щемящей тоской, ощущением огромной утраты. Этой пустоте невозможно противостоять, ее нечем заполнить, с ней невозможно жить.

— Неужели все так плохо?

— Да, все изгнанные, скорее рано, чем поздно заканчивали жизнь самоубийством. Мне знаком лишь один случай, когда человек прожил довольно долго вне семьи и был доволен своей жизнью. Но то был добровольный уход.

— Ладно, к черту закулису, гнать — не гнать, это их дело, — ворчит Егор. — Нам надо решить, что мы будет делать дальше.

— Мы не должны допустить, чтобы иерофанты провели сегодняшнюю игру, — решительно заявляет Яна. — Если она состоится, то события опять пойдут по кругу, а мне надо вернуть все на исходные позиции. Это можно сделать, только сорвав матч.

— Если ты та, о ком я думаю, то ты можешь и сама сделать это, — говорю я девочке. — Просто прикажи им прекратить игру.

— Нет, — качает головой Яна. — Не выйдет.

Я с удивлением смотрю на нее. Неужели я ошиблась? Мне казалось…

Яна отвечает мне грустным, даже жалким взглядом.

— Нет, Анна, вы правы насчет меня. Только я ничего не могу поделать. Они меня не слушаются.

— И что же теперь будет? — глупо спрашиваю я.

— Может, переведете на нормальный язык? Не все тут горят желанием разгадывать ваши ребусы, — вновь недовольно ворчит Егор.

Похоже, он пока еще не понял, что за личность скрывается в этом маленьком тельце. А если понял, то почему-то валяет дурака.

Яна вздергивает подбородок.

— Я игрок, Двадцать первый аркан, — важно заявляет она. — Или, как меня называют иерофанты, хозяин игры… Только игра сейчас меня не слушается. В моем мире Солнечная система и Земля — это виртуальное игровое пространство, искусственный игровой мир, созданный…

Она сбивается, но быстро берет себя в руки.

— Игрок, иерофанты и человечество ранее были соединены сложными взаимосвязями в единое целое. Теперь эти связи нарушены, среднее звено работает не так, как было задумано, не выполняет свои функции. Иерофанты сейчас словно программа, зациклившаяся сама на себе и не отвечающая на команды. «Программа не отвечает» — вам наверняка приходилось видеть такое сообщение на экране компьютера. Что вы делаете в подобных случаях? Когда игра перестает вас слушаться? Наверняка жмете на кнопку «снять задачу» или перезагружаете компьютер. Нынешняя ситуация очень похожа. Представьте, что ваш компьютер вместо того, чтобы выполнять ваши команды вдруг затеял бесконечную игру в кости. Но я не хочу играть в кости!

— И? — недобро прищуривается Егор.

Но Яна, не обращая на него внимания, продолжает:

— Если мы не допустим сегодняшний матч — отнимем эти самые кости у иерофантов, то порочный круг будет разорван, иерофанты вернутся к своему первоначальному состоянию, а я…

— Значит, наш мир — это игра? Значит, он ненастоящий? Значит, мы ненастоящие? — внезапно перебивает девочку Валерия. Ее голос дрожит.

— Для вас он настоящий, — успокаивает ее девочка. — И вы настоящие.

— Мы же не программа, мы живые! — негодует Валерия, она как будто не слышит ее. — Нажать на «ресет», перезагрузить компьютер — разве по отношению к нам это будет гуманно?

— Ничего с вами не случится, — фыркает Яна. — Вы даже не успеете заметить…

— Ты же должна испытывать чувства к своим творениям! Какой после этого ты создатель!

— Гуманно — не гуманно… Вы когда играете в компьютерную игру, долго думаете, прежде чем перезагрузить неудачную «сэвилку»? — неожиданно сердится девочка. — А если виснет программа, как долго испытываете угрызения совести, прежде чем перезагрузить компьютер? Сочувствуете персонажам игры, когда они гибнут?

— Нельзя сравнивать человечество и программы!

— Почему нельзя? Там мир и тут мир. В чем разница?

— Мы живые. Мы обладаем сознанием, мы чувствуем, думаем. Не верю, что высокоразвитое существо может оказаться настолько жестоким. Мы же твое творение, неужели тебе совсем не жаль нас?

— Жаль. Конечно, жаль. Из-за этой жалости я сейчас и оказалась в таком плачевном положении. Так что сейчас мне больше жаль себя, — отрезала малышка.

И уже мягче добавила:

— Если бы я могла «перезагрузиться» в вашей терминологии, то уже давно бы сделала это, а не сидела тут с вами. Думаете, мне это нравится? Больница, уколы, боль, страдания.

— Все равно, — упрямо качает головой Валерия. — Бог, который не любит свое творение, не достоин быть Богом.

В комнате надолго повисло молчание.

— Но почему ты в таком виде? — спрашиваю я. — Почему ты не можешь привести себя в порядок?

— Бог может сотворить мир, но как только окажется внутри него, то будет вынужден подчиняться законам этого мира, которые сам же и создал, — саркастически замечает Валерия. Ее отношение к девочке явно изменилось в худшую сторону.

Яна кидает в мою сторону полный ненависти взгляд.

— Дурацкий вопрос! Ты что, никогда не играла в компьютерные игры? Нет? Так знай, там не только болеют, там и умереть можно.

И вдруг, срываясь, кричит:

— Я устала, я больше так не могу и не хочу! Раз за разом пытаться исправить… Но с каждым разом все становится только хуже! Я хочу выйти из этой игры! Я больше не играю!

Она совсем по-детски хлюпнула носом. И тут меня озарило. Мы с ней пытаемся разговаривать как с высокоразвитым, зрелым существом, намного превосходящим нас. Но так ли это?

— Тебе сколько лет на самом деле?

— В моем мире время течет не так, невозможно перевести в ваши цифры и понятия, — говорит она, немного успокоившись.

— Ну а если сравнить по аналогии с нашей планетой? У нас ты бы кто была? Взрослый, старик, ребенок, девушка?

Яна недовольно засопела, но потом нехотя буркнула:

— Я в своем возрасте, лет 7, думаю.

Вот вам и ответ. Почему-то считается, что божество, творец, демиург, создатель — это всегда умудренная опытом, зрелая сущность, преисполненная любви ко всем своим творениям. Ха! Получите семилетку с полным набором инфантильности, эгоцентризма и детской жестокости.

Валерия смотрит на девочку так, как будто бы видит ее впервые в жизни. Егор явно сомневается — одна его бровь недоуменно ползет вверх. А я верю ей безоговорочно.

— И какой же выход?

— Не дать этому матчу состояться. Тогда игра вернется к первоначальным установкам, а я, наконец… — тихо, с усилием выдавливает Яна и медленно заваливается набок.

Валерия всполошено вскакивает, хватает девочку на руки и уносит в спальню.

— Ты веришь этому ребенку? — спрашивает Егор, когда мы остаемся вдвоем.

— А что мне остается?

Он ждет объяснений, поэтому я продолжаю:

— Больной ребенок в качестве создателя нашего мира — это настолько неожиданно и безумно, настолько непохоже на все, что выдавала цивилизация на тему творца и творения, что в это действительно можно поверить. Вот если бы объявился обворожительный красавец с рогами и голливудской улыбкой и заявил права на Землю или с облака спустился старец с длинной белой бородой и с криком «покайтесь!» метнул молнию в собор Святого Петра, тогда я бы усомнилась: кто-то наверняка пудрит нам мозги, отрабатывая готовый сценарий.

Егор невесело усмехнулся.

— Думаешь, она говорила искренне? Тогда получается, что она здесь в ловушке.

— Да, мне тоже так кажется, хотя все намного сложнее. Она стала заложником этого мира и не может выбраться отсюда. Вспомни ее слова о попытках раз за разом исправить ситуацию. Если она сейчас умрет, то вскоре опять родится здесь, на земле и будет ждать следующей игры иерофантов. Мне кажется, такое происходило уже не раз. И с каждым разом становилось только хуже — это ее слова. Сил у нее, что ли становится меньше. Вполне возможно, сегодняшний матч — ее единственный шанс. И наш, если мы хотим изменить существующий порядок вещей.

Егор качает головой, как человек, который верит и одновременно не верит в происходящее.

— Я давно занимаюсь «закулисой», но такого представить не мог, — ворчит он. — Мне казалось, что я знаю о них все… ну почти все. Еще неделю назад я и помыслить не мог, что существует равная им противодействующая сила, а оказалось, что она не только существует, но и прекрасно осведомлена обо мне. А сейчас вдруг вынырнул этот малолетний «хозяин»… И получается, что известная картина мира опять превратилась в невразумительный сумбур.

В его голосе чувствуется раздражение.

— Но для нас это мало что меняет, — помолчав, добавляет он. — Если сегодняшний матч — реальная возможность убрать от власти «мировую закулису», то мы просто обязаны попытаться.

— Ты так ненавидишь их? И по-прежнему желаешь смерти их королеве? Мне кажется, альтернатива в лице «Верхней десятки» будет не лучше.

Егор сердито бросает свое любимое «песец смердящий» и надолго замолкает. Я тоже молчу. Что толку приставать с расспросами, когда человек еще ничего не решил для себя.

Мы пьем кофе — на кухне нашлась кофеварка и пакет неожиданно хорошей арабики. Мне даже начало казаться, что сейчас самый обыденный, рядовой день, когда есть время для чашечки кофе и неторопливой беседы. Только вот беседы у нас не получилось.

— Почему ты занялся футболистами? Неужели ты сразу понял, что их смерти связаны с «мировой закулисой»?

— Ты мне льстишь, я умен, но не настолько, — невесело усмехается Егор. — Свою роль сыграли случай и мое неуемное любопытство. Мне «посчастливилось» оказаться в аэропорту в тот самый момент, когда погиб Джукич и, конечно же, эта нелепая смерть заинтересовала меня. А потом появился ваш гений со своим увлечением футболом и своими подозрениями. Но я и помыслить не мог, что окажусь втянутым в такое.

Егор делает большой глоток и, задумавшись, вновь надолго умолкает.

Чтобы оборвать неловкую паузу, я включаю телевизор. Седовласый профессор, горделиво сверкая очками, вещает об уникальном приборе, разработанном в Петербургском физико-техническом институте.

«Эта небольшая коробочка на автономном источнике питания скоро станет незаменимой в горно-добывающей отрасли, — убежденно твердит он, — ибо всего за несколько часов работы она способна разрушить… да что угодно, хоть Гром-камень, хоть здание телестудии, хоть…».

«Когда этот удивительный прибор покажет себя в деле?» — осведомляется журналист.

Профессор мнется и затем невнятно мямлит что-то про побочные эффекты, выражающиеся в негативном влиянии на организм.

Я переключаю канал. Новости. Где-то стреляют, где-то проходят демонстрации и бунты, НАТО опять разразилось угрозами в наш адрес. Американский президент в очередной раз сказал какую-то глупость, наш блондинистый МИД, не сдержавшись, съязвил в ответ. Вмешался чин из ЕС, толком не разобрав в чем дело. Очередной перл выдали наши депутаты…

— Знаешь, в чем-то ты права. Нельзя оставить этот мир совсем без управления свыше. Иначе руководить нами будут эти, — Егор кивает на экран, где ожесточенно спорят Трамп и Тереза Мэй, а из московской телестудии их спор перекрывают истеричные вопли Жириновского. — И некому будет схватить их за руку.

Егор смеется. Я люблю смотреть, как он смеется. Чтобы продлить себе удовольствие и поддержать его шутку, роняю первую промелькнувшую в голове мысль:

— Это еще что! Вот если нашим миром будет управлять далеко не здоровый семилетний ребенок… — смеюсь я и осекаюсь на полуслове, видя, как улыбка медленно сходит с лица Егора.

— И давно это пришло тебе в голову? — вкрадчиво спрашивает он.

— Только что. Но я же пошутила!

Он долго смотрит на меня, а потом медленно и очень тихо говорит:

— Представь на секунду, что этот ужасный ребенок действительно тот, за кого себя выдает. А ты не думала, что вся эта возня с изменением функций иерофантов затеяна кем-то намного умнее нас для того, чтобы не допустить такого вот молокососа к управлению планетой? А? Дети они ведь такие… — Егор делает многозначительную паузу. — Фантазеры. Захочет, чтобы мы тут под водой жили или чтобы у нас вырос хвост, придется ведь отращивать и хвост, и жабры. Просто так, по приколу.

Я теряюсь, не зная, что ответить, а Егор безжалостно добивает меня:

— Дети ведь и любимую игрушку в запальчивости могут сломать… Мало ли что она тут нам излагает, а как окажется у себя, так и сотрет игру к чертовой матери, от обиды за нынешние унижения…

— Но… — начинаю я, и закрываю рот, понимая, что возразить мне нечего.

Это тупик. Мы не можем допустить, чтобы выиграла «мировая закулиса», потому что нам не нравится то, какими мы стали. Мы не можем допустить, чтобы выиграл ее противник, потому что опасаемся того, какими мы будем. Но мы не можем допустить срыва матча, потому что тогда выиграет этот непонятный ребенок, а в этом случае мы вообще можем перестать быть.

— Это тупик, — повторяю я вслух.

Больше всего сейчас мне хочется оказаться вместе с Егором в моем номере отеля, где есть огромная двуспальная кровать и бутылка амонтильядо в баре. И пропади все пропадом. Это самое легкое решение и самое приятное. Но где-то ведь наверняка есть и правильное решение. Поэтому я говорю:

— Надо обязательно рассказать Алексу и Холланду.

Егор, услышав фамилию британца, морщится, но молчит.

— Что рассказать Холланду? — раздается сзади детский голосок.

Я оборачиваюсь назад. В дверях спальни появляется Яна. На диване, облокотившись на подушки, сидит Валерия. Интересно, и давно она там сидит?

— Да вот думаем поговорить с Алексом и его отцом насчет того, чтобы команды не вышли на матч, — непринужденно говорит Егор.

— Алекс, я думаю, будет на нашей стороне, — сообщает девочка.

— Откуда ты знаешь?

— Я уже давно с ним по скайпу общаюсь.

— Я не знала, что вы знакомы, — удивленно смотрит на девочку Валерия.

— А кто, думаете, его надоумил самолет похитить? — сообщает та, явно ожидая похвалы.

— Так, может, ты и противоположную сторону тоже надоумила? — вкрадчиво осведомляется Егор.

— Ну да. Я и с ними тоже разговаривала, — не замечая подвоха, говорит девочка.

— Значит, Давид… Это была твоя идея?..

Голос Валерии дрожит.

— Ну, убивать-то я никого не просила.

Яна, поняв, что ее загнали в угол, краснеет. Валерия молча глотает слезы, но лицо у нее становится каменным.

— Все, я пошел, — вдруг резко засобирался Егор.

Он целует меня в макушку и незаметно шепчет в ухо:

— Пока ничего не предпринимай. Когда что-нибудь придумаю, позвоню. Будь с ними рядом.

Яне опять стало плохо, и она отправилась прилечь. Валерия проводила девочку взглядом, но не тронулась с места. Когда дверь в спальню закрылась, она подошла ко мне.

— Я отлучусь часа на три. Думаю, за это время с ней ничего не случится, — холодно говорит она. — Если не буду успевать, приеду сразу на стадион.

Я остаюсь в одиночестве. Самое время раскинуть мозгами и уложить все по полочкам.

Да, конечно, я бы хотела видеть в иерофантах мудрых учителей и наставников. Это то, чего мы были лишены долгое время. Хотелось бы получать ответы на самые насущные наши вопросы. Хотелось умного совета в те моменты, когда мы не знаем, как поступить. Хотелось уверовать в собственную безопасность — чтобы кто-то схватил за руку размахивающих ядерным оружием местных головорезов или остановил злобного космического хулигана, решившего поколотить маленькое земное человечество, буде он появится. Все. С остальным мы справимся сами. Так что иерофанты нужны, и нужны именно в таком виде. Но что делать с нашим маленьким недужным создателем? Хотя кто сказал, что она — наш создатель?

Я порылась в памяти. Точно. Сама она об этом не говорила, называла себя игроком. Может, она просто обычный ребенок в другом мире, который уселся за компьютер, когда взрослые на минуту вышли из комнаты, и теперь продолжает начатую кем-то игру? Если это вообще игра. Хорошо, если этот кто-то наблюдает за ее действиями и при случае может шлепнуть по детской ручке, чтобы та ненароком не совершила непоправимое. Хорошо, если прав Егор, и наш настоящий создатель сумел обезопасить нас, предусмотрев подобную ситуацию. А если не прав?

Мне вовсе не хочется, чтобы моя жизнь… да что там мелочиться — жизнь на планете зависела от прихоти семилетки. Могу ли я полностью довериться ей? Думаю, нет. Но что я могу сделать? Если не знаешь, что делать, — доверь решение другому, так поступают умные люди. Только кому доверить-то? Кто может решить этот ребус? Неведомый «Шут»? Но я не знаю этого человека и не хочу, чтобы мое будущее определял некто, абсолютно мне незнакомый. Я могла бы довериться Егору. В крайнем случае, Алексу. Но они сейчас наверняка пребывают в таком же смятении, как и я.

Эх…