Беглая книга

25

Изнурительный путь к побережью был позади. Дорогу окружал плотный туман, приползший с моря. Паулю казалось, что он не шел, а летел, едва касаясь земли. Он не слышал звука собственных шагов: видимо, туман скрадывал все шумы и шорохи. «Жив я или нет?» — снова спрашивал себя Пауль. В тумане, как когда-то в дожде, время останавливалось.

— А еще у нас верят, — говорил как-то Треберн, — что, для того чтобы попасть на небо, душа умершего должна пройти сквозь три слоя облаков, первый из которых — черный, второй — серый, третий — белый…

И верно: из черного, густого, ночного, туман постепенно превращался в серый, и все светлел, светлел, но белым никак не хотел становиться. Все вокруг было, тусклое, непроницаемое. Ни свет ни тьма — сплошные сумерки. Пауль все время ощущал себя летящим в никуда. Он и рад был бы остановиться, отдохнуть, но полет продолжался помимо его воли, как будто какая-то воронка затягивала его. Его слегка тошнило, как от быстрой езды на автомобиле, но он уже смирился с любыми ощущениями и тупо, механически продолжал свой путь.

Стало еще светлее, и Пауль снова почувствовал под ногами дорогу. Видимо, туман рассеивался: слышно было, как хрустнули под ногами мелкие камешки. Тошнота постепенно проходила.

Прошло еще немного времени, и Пауль увидел, как из вязкого марева потихоньку проступают силуэты рыбачьих домов. Крики чаек, пронзительные, как скрежет металла по стеклу, отдавались странным эхом где-то у основания черепа. За эти дня Пауль окончательно укрепился в мысли о своем помешательстве. Он брел и брел вперед по знакомой, но неузнаваемой дороге, и уже не сомневался, что проходит сквозь серые облака местного чистилища. И ждал, когда же, наконец, они станут белыми. Вот пройдет сквозь белые и тогда… А что тогда — он и сам не знал. Мысль о том, что будет после его особенно пугала, ведь от Поля Горнека не приходилось ждать ничего хорошего. А вдруг за белыми облаками сразу начнется суд? И что тогда? А если успеть отдать Горнеку книгу, то суда не будет? Или его отложат? А если отложат, то приговор будет более суровым или Поль все-таки поможет? Эти мысли приводили Пауля в такой ужас, что, когда из серых клочьев обволакивавшей его пелены навстречу ему выскочил дом Треберна, путник обрадовался так, будто встретил старого приятеля.

Дом казался привидением, поджидающим Пауля на самом краю дороги. С дерева, росшего неподалеку, уже облетела листва, и оно растопырило свои черные, влажные от тумана ветки, которые зловеще колыхались на ветру. Паулю показалось, что дерево заманивает его в какую-то ловушку. «И-и-и-иферн! И-и-и-иферн!» — скрипело дерево. Пауль смутно догадывался о том, что может значить это слово, но понимал, что пройти мимо дома он не может.

Внезапно пелена тумана стала неоднородной, в ней возникли какие-то завихрения, и Пауль увидел перед собой четыре головы с горящими красными глазами. Одна голова была песья, но самого пса не было видно. Может быть, он скрылся в тумане. Вторая голова — козлиная, но без козла. Третья — лошадиная, но и при ней никакой лошади не наблюдалось, а четвертая была головой странной птицы, в природе не существующей — то ли гигантской вороны, то ли невероятных размеров сороки. Пауль замер. Что делать дальше, он не знал. Головы посмотрели на него, потом перемигнулись между собой и начали неспешный разговор, как старые друзья, собравшиеся поболтать за стаканчиком-другим вина.

— Смотри, — сказала песья голова, — вон псих идет.

— А что за псих? — тряся бородой, спросила козлиная.

— Да этот немец помешанный, — осклабилась песья голова. — Чудо в перьях!

— А что с ним случилось? — поинтересовалась птичья.

— Свихнулся, — ответила козлиная. — Поэтому и перья отросли

Лошадиная дико заржала, будто смеялась какой-то удачной шутке.

— Он спутался с рогатым и копытатым, — пояснила козлиная голова.

Лошадиная голова, похожая на шахматного коня, прекратила ржать и задумчиво произнесла:

— А мне он нравится. Давайте пойдем с ним?

— А что мы с ним будем делать? — поинтересовалась птичья

«Нервы, нервы… — подумал Пауль. — Это у меня от нервов и от усталости… Главное — я осознаю, что это все мне чудится». Он уговаривал сам себя, но не верил тому, в чем пытался себя убедить.

— С ним! С ним! — закричали демонические головы. Послышался хохот, рык, ржание и множество других звуков, которые Пауль при всем желании не смог бы описать словами. Он решил, что лучший способ избавиться от наваждения — это двигаться вперед и не обращать внимания на галлюцинации. Тогда, может, им станет обидно, и они отстанут. Но головы без тел, ехидно хихикая, толпились вокруг него, летали вокруг и перемещались вместе с ним.

«Ну ничего, подумал Пауль, ну пусть идут со мной. Жалко что ли? А, головушки?»

Дорожка к крыльцу была мокрая, крыльцо тоже было мокрое, и к тому же скользкое. Головы стали дурачиться, нарочно поскальзываясь и кувыркаясь. Они делали вид, что им больно и противно визжали. Им это нравилось, а Паулю — нет. От их криков у него в который раз разболелась голова.

Дверь была чуть приоткрыта. Это насторожило Леверкюна, но он все же вошел. Внутри было темно. Видимо, после предательства Треберна служанка тоже сбежала. Или ее арестовали. Воспользовавшись тем, что головы наши себе новое развлечение, он незаметно прошмыгнул в дом. Там было темно и пахло сыростью и затхлостью.

Пауль пробирался в гостиную на ощупь. Серый свет, попадавший в окно хоть как-то указывал на то, где расставлена мебель. Ага. Книжный шкаф. Полки. Книги. Рукописи. Но как при таком освещении найти то, что нужно? Он нервно открыл дверцы шкафа, они мерзко и ехидно скрипнули. С издевкой, как показалось Паулю. Книги и рукописи полетели на стол. Пауль начал лихорадочно раскрывать каждую на титульной странице. «Тысяча шестьсот восемьдесят один… Нет… Тысяча шестьсот восемьдесят один… Нет…» — шептал он, пока от бесконечного повторения слова разъединились с собственным смыслом и превратились в странный набор звуков, похожий на заклинание. Книги громоздились на столе, сползали, спрыгивали одна с другой, а заветное число на титульной странице так и не появлялось. За окном светлело, и различать буквы и цифры становилось все легче. Открыв очередную то ли книгу, то ли пухлую тетрадь, Пауль замер — четыре заветные цифры, украшенные росчерками задрожали перед его глазами. Боммм! Пауль вздрогнул.

Боммм! Загудело по всему дому. Гудение отдалось в половицах, они задрожали, задребезжали створки книжного шкафа, и Леверкюну показалось, что весь дом заходил ходуном. Боммм! Ах да, часы, всего лишь часы. Помнится, Треберн рассказывал местный анекдот про часы.

«У нас в Нижней Бретани слово габель — соляной налог — известно только понаслышке, тем не менее крестьяне очень боялись его в старые времена. Некоторые думали, что Габель — это какая-то ужасная старуха, ведьма или что-то в этом роде. А некоторые думали, что это страшный и вредный предмет. И вот однажды какой-то деревенский священник получил в подарок от одного богатого господина стенные часы. Крестьяне долго думали, что это такое; и, наконец, одному из них пришло в голову, что незнакомый предмет и есть ненавистная габель. Среди крестьян начался переполох. Они уже стали запасаться камнями, намереваясь уничтожить злополучные часы, но тут вовремя подоспел священник и уверил их, что это вовсе не габель, а свидетельство о полном отпущении грехов всем его прихожанам, присланное ему самим папой. Крестьяне сразу успокоились и разошлись по домам».

Боммм!

Тысяча шестьсот восемьдесят один? Пауль поднес рукопись к окну, за которым дневной свет становился все яснее и внятнее, цифры отчетливо обозначились на сероватой бумаге: 1861. Не то! Пришлось снова продолжать поиски.

Тут на кухне раздался стук, потом что-то заскрипело, потом, судя по звуку, на пол упал что-то тяжелое. Пауль оцепенел. «Там кто-то есть!» — эта мысль обожгла его мозг и на мгновение парализовала его тело. Звуки с кухни больше не доносились. Пауль вздохнул было спокойно, но тут снова что-то заскрипело и послышался звук бьющейся посуды. Пауль снова замер. В нем мучительно боролись два желания: пойти на кухню и посмотреть, что же там происходит и желание убежать из этого дома. Оставаться в гостиной и прислушиваться к каждому шороху было мучительно. Но он продолжал стоять неподвижно и вслушивался в звуки, которые окружали его. Тикали часы. Шумел ветер. Где-то вдалеке кричали чайки. Что-то шуршало во дворе. И вдруг среди всей это тишины раздался пронзительный грохот, как будто кто-то ударил в медный таз, как в гонг. Обливаясь потом, Пауль прокрался на кухню. Дверцы деревянного буфета были распахнуты настежь, какая-то посуда лежала на полу. Пауль несмело подкрался к буфету, и под ноги ему (хорошо не на голову!) грохнулась медная кастрюля. Пауль отскочил в сторону, и тут одна за другой из буфета посыпались тарелки. Некоторые разбивались, а некоторые — нет. Казалось, кто-то целился в Пауля. Несколько раз даже попал.

«Сначала, головы, теперь тарелки…» — уныло размышлял Пауль, пытаясь разглядеть в темноте, кто же их так методично выкидывает. «Ну головы — ладно, в таком тумане чего только не почудится… А это?»

У него болел живот и в висках стучала кровь, но все же он заставил себя подойти поближе, когда тарелки перестали падать. Видимо, запас их иссяк. Подобрав какой-то осколок, Пауль швырнул его в буфет:

— Вот тебе!

— Мяааау! — донеслось из темных недр буфета и черная тень проворно метнулась с буфетной полки на кухонный стол.

— Скотина! — заорал Пауль, который злился не столько на бедное животное, сколько на себя. Он попытался швырнуть в кошку еще на разбитую тарелку, но «скотина» исчезла со стола раньше, чем брызнули осколки. Пауль, как безумный, гонялся за кошкой по всей кухне, кидая в нее всем, что попадалось под руку, но ни разу не попал. Кошка, наконец, догадалась улизнуть через окно, которое Пауль разбил, когда метал сковородку.

С минуту Пауль стоял, глядя на разбитое окно, а потом принялся хохотать. Ну в самом деле, чем не комедия — вся кухня в осколках и черепках из-за какой-то кошки. «Интересно было бы посмотреть со стороны на себя, когда я за этой тварью гонялся!» — усмехнулся Пауль, и, неожиданно взбодрившись и повеселев, оправился назад в гостиную.

В гостиной тоже был полный разгром, повсюду валялись книги, и Пауль с трудом вспомнил, какие из них он просматривал, а какие еще нет. Он приготовился к долгим у нудным поискам, но тут в кои-то веки ему повезло. Заветная цифра отыскалась совсем скоро на первой странице потрепанной, но еще вполне крепкой рукописи, которая полностью соответствовала описанию господина Горнека. Пауль для полной уверенности повертел ее в руках, стоя у окна и, удостоверившись, что это именно 1681, а не 1861, 1186, 1618, 1816 или 1186, стал искать, во чтобы ее завернуть.

За окном раздались шаги, и прежде чем Пауль успел что-то сообразить, дверь отворилась, и луч электрического света больно ударил его по привыкшим к полумраку глазам.

— Бросить оружие! Руки вверх! Вы арестованы! — услышал он.

— Но это же я… вы же свои… — пробормотал Пауль, прекрасно понимая, что любое объяснение будет выглядеть нелепо. Не следы же полковника Шмидта он здесь искал…