Индийский поход. Атаман

Глава 18

Черный город, это беспорядочное нагромождение шалашей и хижин, этот муравейник отчаяния, все также «благоухал» болезнями, вопиющей нищетой и безнадегой, но к этому мерзкому амбре добавилась вонь гари. Пожары в трущобах всегда вспыхивали с той же легкостью, с какой индусы скатывались на самое дно при «правильном» управлении Ост-Индской компании, а во время военных действий они неизбежны. В их зареве мы видели мечущиеся фигуры, спасающие свой жалкий скарб из пылающих угольев или бредущие неизвестно куда и зачем. Или стоящие в оцепенении перед своим пылающим жилищем из бамбуковых палок. Или пытавшиеся кому-то помочь — даже в подобных трагических обстоятельствах обязательно находились те, кому не все безразлично. Даже там, где огонь способен совершить акт очищения, стирая с лица земли уродливый нарыв. Благодаря усилиям этих энтузиастов он не превратился в хищника, охотившегося на жителей гетто, а остался лишь мелким пакостником, точечно приносящим горе имуществу, но не жизни обитателей трущоб. Люди оказались страшнее стихии.

В задымленных переулках хватало голых растерзанных женщин — очевидных жертв надругательства, растерявших вместе с яркими одеждами свою природную грацию. Согбенные спины с выпирающими позвонками, растрепанные как воронье гнездо черные волосы, остекленевший взгляд, тела в ссадинах и кровоподтеках — в этом не было ни капли эротизма, лишь одна жестокая реальность изнанки войны. Как и встречавшиеся нам туши тощих коров, преграждавших порой улицу — с неестественно вытянутыми вперед шеями и перерезанным горлом. Священные животные, их в обычное время никто и пальцем не трогал.

— Может, шулюм наконец сварим из говяд? — нервно рассмеялся кто-то за моей спиной.

На него сердито заворчали и затихли. Мы продолжили свой путь в полном молчании.

Белый город встретил нас не чистотой и порядком, а улицами с разбросанными тут и там ценными вещами и даже трупами в лужах крови. Не только городская стража, но и отряды небольших частных армий пытались сопротивляться. В бании собрались люди не просто богатые, но и решительные, способные за себя постоять или заплатить за свою охрану. Не умей они этого делать, не стали бы бабусами. Но сегодня решительность их не спасла, наемники не смогли дать должный отпор — слишком неравными были силы. Афганцы без долгого рассусоливания покрошили всех сопротивлявшихся. Еще звучали выстрелы и воинственные крики, а они уже приступили к обстоятельному грабежу. Рискнуть остановить их? С тем же успехом можно попытаться повернуть вспять цунами.

У меня складывалось стойкое впечатление, что для Белого города нашествие рохиллов и салангов оказалось неожиданностью. Нетрудно впасть в ошибку, когда привыкаешь считать себя пупом земли. То ли бабусы уверовали в свою неуязвимость — в ложное ощущение защищенности, которое дают большие деньги. То ли они не успели осуществить план по эвакуации в красный дворец Бабу, оказавшись застигнутыми врасплох. А может наивно верили в защиту англичан, в то, что хозяева Калькутты не позволят захватить город. Так или иначе, над кварталами богачей стоял стон, мучительные вопли и крик — полная отчаяния песня о гибели целого мира. Уверен, что не обошлось и без пыток, и жестокого насилия — упорство горцев и партизан Рохилкханда в выжимании денег из жертв было сравнимо только с их стремлением к независимости.

Улицу неподалеку от дома Рамдулал Дея забила вереница арб, запряженных волами. Их хозяева или возчики сбежали, афганцы прихватизировали повозки и теперь методично набивали ценным, по их мнению, барахлом. Они приветствовали меня и наш флаг радостными криками, им хотелось похвастать богатой добычей, своей разбойничьей удачей. Я не реагировал на их призывы, ехал с каменным лицом. А вот мои казаки, кажется, возбудились, в них проснулась жадность, желание собрать хороший дуван. Они не понимали, что афганцы творили очевидную глупость.

Зачем им нужны были отрезы дорогих тканей, охапки одежды, расшитой золотыми нитями, медная посуда, бронзовые светильники, акварели с изображением индуистских богов? Неужели они рассчитывали обратить все это в звонкую монету? Кто им заплатит? Те, кого они только что распотрошили в подворотне, оставив без набедренной повязки? Наверное, они надеялись на толпу стервятников-маркитантов, присосавшихся к обозу основной армии и готовых заплатить пару монет за то, что стоило целое состояние. Вот уж кто своего никогда не упустит.

Дворец Бабу казался необитаемым. Окна не светились, ворота были закрыты, слуги попрятались. У Чхату и Лату хватило крошки мозгов в их дырявых башках не тащить афганцев в родные пенаты. Будь по-другому, я бы видел и слышал совершенно иное — уж точно не гробовую тишину.

— Сахиб-атаман, — обратился ко мне «седобородый», вызвавшийся послужить проводником, когда открылась страшная правда про сыновей Бабу. Он был совершенно убит горем — и тем, что подвел, как он считал хозяина, и тем, что случилось с городом. Тень от человека, он говорил хриплым тихим голосом. — Сахиб-атаман! Объедем дом и проникнем внутрь с тыла. Там есть еще одни тайные ворота.

Скорбящая луна указала нам путь, с трудом заглядывая в узкий переулок, огибавший красный дворец с правой стороны. На условный стук «седобородого» нам поспешили открыть. Сотня со мной во главе втискивалась тонкой цепочкой внутрь поместья, постепенно заполняя его внутренние открытые пространства.

— Козин! Десятку — занять парадные ворота. Задние — тоже под контроль. Всех, кого встретите с оружием, вязать, но не убивать. Зачетов! За мной с гребенцами. Будьте начеку — могут начать отбиваться.

Рамдулал Дей думал иначе. Он выбежал из главного дома мне навстречу. Я не успел слезть с коня, как он уже держал мое стремя.

— Сахиб! Вы пришли! Наша сделка в силе? Все случилось так стремительно…

Он призвал все свои актерские таланты, чтобы выглядеть спокойным, радостным и счастливым от моего возвращения, но у него плохо получалось — казалось, потускнели даже золотые краски его наряда. Глаза Бабу метались между членами моего отряда, он искал, но не находил своих сыновей, и тень тревоги разливалась по его лицу все быстрее и быстрее.

Я спрыгнул с коня, потянулся.

— Сахиб, — не унимался Бабу, тараторя не переставая. — Зачем вы убили бедного Энтони Дорсетта? Это все несколько осложнило, но, к счастью, с вами все в порядке. Где Чхату и Лату?

— Совершено предательство, — рыкнул я, уподобясь тигру, — твои сыновья перешли мне дорогу, тем самым нанеся оскорбление. Тебе придется заплатить.

— Я не понимаю… — продолжало лучиться улыбкой лицо главы бании Калькутты — неискренней, болезненной, как и все, что его окружало.

«Седобородый» приник к уху хозяина и зашептал. С каждым новым сообщением банкир сдувался, как воздушный шарик — под воздействием холода. Его круглое тело, напоминавшее раньше заряженную бомбу, поплыло и превратилось в аморфную емкость для жира, блеск ушел, оставив пепел.

— Придется платить! — повторил я с нажимом, опуская руку на рукоять шашки. Казаки тут же обнажили клинки.

— Сколько? — задрожал банкир.

— Все, что у тебя есть. Все, что есть у бании.

— Это невозможно, — не поверил своим ушами Бабу. — Так не поступали даже инглиси!

Я усмехнулся ему в лицо:

— Еще как возможно. Вы, ваша гильдия — это нарост на теле Бенгалии. Вас нужно вырезать как гнойник. Без вас у англичан ничего бы не получилось. Без вас у них не выйдет восстановить прежние порядки, когда мы уйдем. Вы заслужили подобное наказание, ведь каждая монета в твоей сокровищнице, Бабу, — это одна жизнь, отнятая у простого человека. Сколько у тебя этих монет, миллионы? Теперь представь масштаб своего злодейства!

— Нет, нет! — заголосил Рамдулал Дей, хватаясь двумя руками за свой роскошный золотой тюрбан. — Так нельзя! Бессмысленно! Уничтожив нас, ты ничего не добьешься. На наше место придут другие…

— Возможно, ваша судьба послужит им урокам, а, банкир? Ведь это вы — те, кто передал Бенгалию Ост-Индской компании ради личной наживы. Прислушайся, глава бабусов! Ты слышишь крики? Это умирает в муках Калькутта негодяев, предавших свой народ.

Казаки, вежливо улыбаясь, забирали у людей Бабу все оружие и сгоняли их в кучу у ворот. Никто не посмел оказать сопротивления.

Классические колонны греческого ордера все также подпирали высоченные потолки парадного зала красного дворца, все также в его глубине за воздушными решетками прятался алтарь десятирукой богини Дурги — защитницы равновесия и гармонии, в чью честь приносят кровавые жертвы и чье имя также Кали. Непобедимая воительница против зла, она с явным одобрением взирала со стен маленького храма на коренные изменения, случившиеся в доме ее почитателя, непростого бенгальского парня со смешным для русского уха именем Бабу. Да, зал, за исключением своего объема, колонн и алтаря, изменился до неузнаваемости. Порой мне казалось, что вот-вот провалятся его полы — не выдержат давящего груза нашей добычи. Ведь они были буквально завалены золотом и серебром, возвышавшихся грудами, горными хребтами, отрогами и ущельями. Ладно лари с ювелиркой, а монеты, посуда, слитки в таких объемах? Во всем этом невообразимым уму человека богатстве весом в несколько сотен тонн присутствовало нечто откровенно цинично-понижающее. Выражение «грести золото лопатой» тут приобретало вполне себе практический смысл — именно лопатой это золотишко-серебришко и забрасывалось на вершины овальных гор из старавшихся все время разбежаться монет (1). А я ощущал себя Скруджем Макдаком из диснеевского мультика. Сейчас разбегусь, нырну внутрь…

Хозяева этих ценностей были низвергнуты в ад в полном соответствии с атеистическими марксистскими принципами, то есть в бывшие сокровищницы, превращенные в темницы. Как оказалось, Бабу показал мне не все свои закрома — таковых мы обнаружили аж четыре. И освободив их от злата, загнали туда всех бабусов, кто уцелел после афганских бесчинств и не спешил с нами делиться накопленным капиталом. Здоровых, раненых, больных, сошедших с ума. Всех!

В плане жесткого обращения с пленными Америки мы не открыли. Почти полвека назад бенгальцы захватили старый Форт-Уильям — те самые укрепления, которые я увидел по дороги от новой цитадели к красному дворцу. Сдавшихся в плен английских солдат загнали в местную темницу — неполные две сотни человек. Там большинство из них и умерло — из-за жуткой тесноты, отсутствия воды и пищи, от ранений. Это место прозвали «черной дырой» Калькутты. Теперь пришел черед пройти дорогой смерти через аналогичные «дыры» тем, кто помог британцам восстановить свою власть на берегах Хугли. «Сдавайте ценности, граждане», — под таким лозунгом теперь влачили свое жалкое существование бабусы. И они сдавали. Под стенания, торги, выклянчивание обещания сохранить жизнь.

Не все. С некоторыми пришлось поступить жестко, как с тем же Рамдулалом Деем. На добровольное сотрудничество он не шел, и тогда перед ним поставили двух его сыночков-обормотов — Чхату и Лату.

— Выбирай, кому из них жить, а кому умереть, — безразлично предложил я.

Бабу заплакал.

— Ты ничем не лучше махараждей — тот же хаос и беззаконие. Мы потому-то и выбрали сторону англичан, ибо они предложили четкие правила игры — право, а не силу…

Английское право в Индии? Не смешите мои тапочки! Вступать в диспуты с людьми, зараженные коллаборационизмом, как неизлечимым в это время сифилисом, у меня не было никакого желания. Все они для меня потенциальные смертники, я ощущал себя хирургом, добровольно взгромоздив на плечи функцию очищения Калькутты от скверны.

— Чхату! — холодно бросил я в лицо Бабу.

Радиша, взявший на себя функцию палача и мстителя, взмахнул тальваром. Покатилась голова, тело рухнуло на землю.

— Я отдам! Отдам! Все отдам! — завизжал Рамдулал Дей, протягивая руки к Лату.

Он сдал свои захоронки, на что-то еще надеясь, молясь своей богине о нашем поражении у стен Форта-Уильям, не понимая, что лишь отсрочил себе приговор. Но были и те, кто все понял сразу и упорствовал до конца. Пришлось моим казакам проявить смекалку. В особняках особо несговорчивых тщательно простукивались полы и стены, проводился опрос слуг, а когда это оказывалось мало, на помощь приходила вода. Во внутренних дворах ею проливали землю. Если в каком-то месте вода уходила быстрее, чем в других, значит, тут недавно копали. Из земли извлекались сундуки и лари, куча серебра, золота, драгоценностей в парадном зале красного дворца росла не по дням, а по часам.

Отдельной от всех ценностей, являвшихся, по моему мнению, дуваном всего Войска, горой лежала добыча афганцев. Они смогли меня удивить. Выйдя из-под контроля, превратившись в мародеров, они все равно придерживались своих жестких разбойничьих принципов. Грабили они, но добыча принадлежит всему Отряду и должна быть поделена между всеми. Самая большая доля была выделена вождям и атаману. Так они для себя решили и, обнаружив меня в красном дворце, принялись стаскивать туда все самое ценное. Хотели до кучи разную ерунду сдать, но я отказался брать даже ковры и ткани, какими они бы ни были дорогими. «Батистовых» портянок мы себе уже накрутили впрок, до конца жизни не износить…

Поглазеть на наше и общевойсковое богатство шастали все командиры уже добравшихся до Калькутты полков Отряда Черного Флага. Гуркхи приходили на экскурсию с видом школят, впервые попавших в Центральный Детский Мир. На алтарь Дурги поглядывали со смесью одобрения и опаски — лучше богини для пригляда не придумать. На гору золота — с нескрываемым восторгом. На меня — с обожанием.

С индусами из полков Радиши вышло сложнее.

Его командиры и он сам, все в бронях, с круглыми щитами за спинами и кривыми саблями на боку, находили это естественным — пялиться с мрачным видом на гору золота и плевать на нее бетельным соком, оставляя на сверкающей россыпи уродливые красные кляксы. Свертки пальмового листа с бетелем внутри скручивала девушка в полупрозрачном пеньюаре. Она зашла за мужчинами, позвякивая браслетами с бубенчиками на ногах, уселась на колени, разложила свою суму и занялась священнодействием — созданием жвачки из растительных компонентов и гашеной извести. Девушка вполне могла оказаться родом из богатейшей семьи Калькутты, превратившись в одно мгновение в сундари по воле жестокосердного захватчика ее дома. Сейчас весь город, за исключением Форта-Уильям, переживал социальный разброд и шатание — кто был ничем, мог стать всем, и наоборот.

Словно прочитав мои мысли, Радиша кивнул на девушку.

— Дочь зимандара Чоудхури. Он строит храм Кали и просил присмотреть за наследницей. Раньше все вокруг принадлежало его семье. Пока Компани Бахадур не отняла у него и землю, и власть. Ты, Питербхай, сам советовал укреплять связи с местными «шишками».

Он назвал меня на английский манер Питером, прибавив к имени приставку «бхай», обозначающую «старший брат» или «старший». Но его слова ничего не объясняли. И что же? Это Индия, страна чудес. Однажды это уяснив, я раз и навсегда перестал удивляться.

— Странный ты выбрал способ заботы, генерал, — подколол я своего подчиненного.

Индус пожал плечами, затянутыми в кольчугу:

— Лучше так, чем если бы на нее взгромоздилась толпа афганцев.

В его тоне прозвучала горечь. Я всеми силами старался избавить Отряд от племенной и культовой розни, но Калькутта все изменила. Всего несколько дней — и какие последствия!

— Что дальше, атаман-сахиб? — снова плюнув в золотые Эвересты, спросил Радиша. — Заберете богатство и исчезнете? Уплывете домой?

Я строго взглянул на него.

— Кто тебе дал право так рассуждать? Мы пришли освободить всю Индию от англичан. Дело не закончено.

Пребиндранах просиял.

— Когда? — только и спросил он, догадавшись о моих планах.

Ответ на вопрос Пребиндранаха можно было получить у единственного человека — у атамана Платова. Он уже восстановился после ранения и тут же вернул себе обратно поводья управления всей армией. Никто не возражал, а Астахов особенно. «Войско с возу, полковнику легче», — примерно так он сформулировал свое мнение в отношении смены власти.

Объединенная армия входила в Калькутту, словно слепец, осторожно щупающий перед собой дорогу разъездами, и размещалась как бог на душу положит, не слушая моих советов. Я предлагал Платову занять вместе со своим штабом любой особняк в Белом городе кроме красного дворца, но он решил иначе. В ближайшем пригороде, на берегу Хугли давным-давно устроилась датская фактория. Ее жители с радостью приняли казачью верхушку в обмен на защиту и неприкосновенность. Пиво, копчения, яблочный пирог со взбитыми сливками, чистые постели, медные ванны — ну кто устоит? Атаман ничего не имел против датчан — его противниками были англичане, а не подданные спятившего короля Кристиана VII Безумного. Он звал меня к себе на совещание, но я настоял, чтобы вся казачья верхушка с ним во главе заявилась оценить мои старания.

Оцепенение, вытаращенные безумные глаза, отвисшие челюсти, дрожащие руки — слов не хватит описать состояние полковников, попавших в парадный зал дворца Бабу.

— Это сколько же здесь? — прохрипел кто-то.

— Это все наше? — решил уточнить пораженный Матвей Иванович.

— Почти, — тут же расставил я точки над i. — Отдельная куча у решетки, закрывающей алтарь — это добыча Отряда Черного Флага.

— Опять малец всех обскакал! — взвился Нил Греков. — Признавайся, Петруша, сколько себе захапал?

Быстро же он меня снова понизил. Позабыл, как Петром Васильевичем называл.

— Если вы, господин полковник, хотите что-то оспорить, можете сообщить это афганцам. Их работа. Тронем это золото, без резни в собственных рядах не обойдемся.

— Твои люди — тебе и решать с ними, атаман туземного войска! — не унимался Греков.

Я набычился и так на него посмотрел, что старинушка стушевался. Этот старый пень — как жадная слепая девочка из анекдота, «сколько же они себе навалили?» (2). Через паузу снова начал задираться.

— С такими доходами, господин атаман, боюсь, покинет нас Петруша. Сколько тут? Сотен пять или шесть пудов золота с серебром… Поддастся в махараджи! Тюрбан-то уже носит, не снимая. Да еще с врагами о чем-то шептался…

Платов не выдержал и прервал разошедшегося полковника.

— Не о том думку гадаешь, Нил! Как все это богатство вывозить будем — вот в чем вопрос!

— А что тут думать? — выдал очередную чушь Греков. — С англичанами надо договариваться, чтобы дали нам кораблей и пропустили в Россию. Небось, они рады будут от нас избавиться.

Полковник оглядел нас победным взглядом — смотрите все! вот он я, какой молодец! — и, не удержавшись, скосил глаза на сверкающие золотые холмы, один вид которых пробуждал ненасытную алчность. Меня его агрессивный оптимизма напряг — а ну как «ростбифы» не к одному мне клинья подбивали? С них станется!

— Выпустят они тебя, держи карман шире! — не согласился Астахов.

— А если и выпустят, — тут же вклинился с замечанием Дюжа, — то у Мыса Доброй Надежды перехватят и хорошо если без штанов оставят, а не ко дну пустят.

Греков стушевался и уже не выглядел таким орлом на сияющем золотом фоне, под осуждающем взглядом богини Кали и товарищей по оружию.

— И что же делать? — спросил он, с надеждой посмотрев на атамана. — Обратно через горы шпарить? Так там вообще все племена на нас слетятся, как стервятники…

— И что же нам делать, планщик? — с хитрой усмешкой переспросил меня атаман, выглядевший уже полным бодрячком.

— Вам нужен план, господа полковники? У меня есть три плана! — шутканул я сходу, припомнив один классный мультфильм. — И каждый из них я готов вам растолковать в подробностях, но не здесь. И как англичанку в бараний рог скрутить. И как с золотишком поступить. И как сапоги помыть в Индийском океане. Все-все растолкую. Только поднимемся наверх в обеденный зал. Закуска готова, вино стынет на льду — местный хозяин хорошо о нас позаботился, хотя его никто и не спрашивал…

Казачья верхушка снова оживилась, после того как приуныла при мыслях о трудностях с доставкой золота домой.

— Ну показывай нам свои хоромы, Петр Василич. Нам тут сказали, что прозываются они то ли Бабусин, то ли Бабунин дворец. Правда что ль⁈

— Дедусин! — схохмил я в ответ, давно уже чувствуя себя на равных в этой компании, и показал рукой, куда двигать костылями господам полковникам.

Их ждал еще один шок — не такой, конечно, как с золотом, но тоже не для слабонервных. Гастрономический. Из ассортимента под названием «гады». Я тоже зло шутить умею.

(1) Для понимания читателя: золото и серебро как средство денежного обмена — это очень тяжело и очень объемно, когда товарно-денежные отношения достигают достаточно развитого уровня. И еще. В пересчете на современные деньги англичане вывезли из Индии одного только золота на триллионы фунтов стерлингов. С начала XIX века вместо тканей, пряностей и прочих товаров в Лондон потек мощный ручей серебра. То есть речь уже шла не о взаимном товарообмене, а о прямом разграблении. Кстати, за его счет финансировались наполеоновские войны.

(2) Для тех, кто анекдот забыл или не слышал. Жила-была жадная слепая девочка, которая все время думала, что родители ей мало кладут еды. Как-то раз мать по совету психолога положила ей в тарелку целую пачку отварных макарон. Девочка пощупала эту гору и с недоумением спросила: «Это ж сколько они себе навалили!»