Индийский поход. Атаман

Глава 16

Особняк Бабу Рамдулала Дея был воплощением власти денег. Мы свернули с широкой аллеи на тихую, идеально чистую улицу и остановились перед коваными ажурными воротами. За ними открылся небольшой ухоженный сад, благоухающий ночными цветами, радующий ровными линиями стриженных кустарникова. В глубине его высился дворец. Не дом — именно дворец, способный принять уйму народу. Массивное трехэтажное здание, выкрашенное в темно-красный цвет, напоминало рубин в свете факелов и многочисленных фонарей у входа. Его фасад был подчинен строгой геометрии, создаваемой рядами сдвоенных колонн. Между ними светились теплым желтым светом большие окна, защищенные от пыли и уличного шума зелеными ставнями и вычурными коваными решетками. Черепичная крыша с изящными фронтонами возвышалась над открытой верандой третьего этажа, довершая впечатление мощи и изысканности. Это был не просто богатый дом; это была твердыня финансовой империи бенгальского Ротшильда.

Нас встретили молчаливые слуги в белых ливреях, приняли лошадей и проводили через прохладный мраморный вестибюль, уставленный огромными вазами с живыми орхидеями, в просторный зал. Интерьер поражал. Восточная роскошь — дорогие персидские ковры, шелковые ткани на стенах, резная деревянная мебель с инкрустацией слоновой костью — была искусно вписана в европейский антураж в виде высоченных 10-метровых колонн с греческими капителями. В глубине зала притаился небольшой семейный храм, большая лестница вела наверх в жилые комнаты.

— Вам нужно отдохнуть с дороги, — любезно предложили мои провожатые. — Мы приготовили комнату, где можно немного поспать. Там вы найдете уже налитую ванну.

Ванна! Что же вы раньше молчали! Боже, после джунглей с их смертельной экзотикой возвращение к цивилизации дорогого стоит. Еле удержался, чтобы не погнать вприпрыжку.

К ванне прилагались три девушки в столь прозрачных нарядах, что ничего не скрывали. Пухленькие, с множеством золотых украшений — чернобровые персики, да и только.

— Мы, сундари, сахиб, заботимся о мужчинах (1). Ни о чем не беспокойтесь. Мы сделаем вам приятно.

О, да! Они сделали и не один раз. О сне как-то позабылось.

Через несколько часов меня пригласили на поздний ужин. В обеденном зале стоял большой резной стол красного дерева, окруженный стульями с гнутыми спинками, а не низкие диваны. Бронзовые канделябры со множеством свечей заливали комнату ровным светом. На стенах висели не только миниатюры, но и большие масляные портреты в золоченых рамах. Но центральное место занимала аляповатая индийская акварель на бумаге, изображавшая, как я догадался, богиню Лакшми на бордовом цветке. Два слона поливали на нее воду из кувшина. Внизу шла рукописная надпись.

— Здесь написано: «Прекрасная дама, сидящая на лотосе. Она — богиня богатства».

Голос принадлежал хозяину дома Бабу Рамдулалу Дею — в этом не было сомнений. Банкир буквально вкатился в комнату, и казалось, что с его появлением даже воздух наполнился теплом и энергией. Это был мужчина лет пятидесяти, воплощение понятия «преуспевающий толстяк». Его фигура, облаченная в сияющий золотисто-желтый муслин, напоминала круглую бочку. Лицо — широкое, с мясистым носом, пухлыми щеками, тронутыми румянцем, и маленькими, невероятно живыми глазами-бусинками, которые мгновенно все замечали и все оценивали. На голове — не просто чалма, а произведение искусства из того же золотистого шелка, уложенное сложными, изящными складками. Каждый его палец украшало по массивному золотому перстню с изумрудами и рубинами. Он излучал не просто богатство, а его апогей, его абсолют. Жизнерадостность его была заразительной, но за ней, в глубине этих острых глаз, таился холодный расчет.

— Сахиб Черехов! — Его голос был густым, бархатистым, как хороший херес. Он протянул руки в гостеприимном жесте, браслеты на запястьях мягко звякнули. — Какая честь! Какая редкая удача принять в моем скромном жилище такого прославленного воина! Прошу, прошу, считайте себя как дома! Надеюсь, мои мальчики не доставили вам хлопот своим незваным визитом в лагерь? Юность, горячая кровь, им все интересно, даже военные лагеря!

Он рассмеялся, и его живот приятно колыхался. В его тоне не было и тени беспокойства за сыновей — только уверенность в силе своего золота и данных гарантий.

Меня провели к столу, уже накрытому во французском стиле. Фарфоровые тарелки с гербами, вероятно, английского производства, серебряные столовые приборы, хрустальные бокалы, блюда с закусками, вазы с фруктами. Еда, однако, была роскошной смесью кухонь мира: нежные паштеты, запеченные устрицы, томленые в сливках цыплята карри, ароматный пилав с бараниной и сухофруктами, горы свежих фруктов и сладостей. Никаких живых обезьянок или змей, как в фильме про Индиану Джонса — все цивилизованно, богато и, надо отдать должное, изысканно вкусно. Бабу явно знал толк в гастрономии и умел угодить европейскому вкусу. Он самолично накладывал мне лучшие куски, рассказывая забавные истории о поставщиках и поварах. Сыпал комплиментами русскому оружию и храбрости казаков, слухи о которых уже дошли до Калькутты. Он пил немного, в основном пригубливая бледно-золотистое вино, но ел с большим аппетитом, отдавая предпочтение вегетарианскому бирьяни — пряному рису с экзотическим овощем под названием картошка.

В разгар трапезы, между переменами, банкир вдруг заговорил о другом. Его тон стал чуть более задумчивым, хотя глаза по-прежнему искрились.

— Знаете, сахиб, — начал он, откладывая вилку, — жизнь богатого человека полна парадоксов. Мы накапливаем богатства, строим дворцы, едим изысканную пищу… но иногда самый маленький урок смирения приходит оттуда, откуда не ждешь. Однажды, во время великих пудж, жертвоприношений в честь грозной и милосердной Дурги, которой я, как и многие в Бенгалии, поклоняюсь… случилось нечто. В храме, среди грохота барабанов и запаха благовоний, к алтарю подвели молоденькую козочку. Она должна была стать жертвой. Но когда жрец занес нож… это маленькое, дрожащее существо вырвалось, подбежало ко мне и укрылось у моих ног. Она смотрела на меня такими глазами… полными безотчетного ужаса и мольбы. Я был потрясен. В этом взгляде была вся хрупкость жизни. Я велел оставить ее в живых. Она до сих пор обитает в моих садах, старая и ленивая. С той волнительной минуты, сахиб, я не приношу в жертву животных. Жизнь, даже самая малая, священна. Она научила меня состраданию.

История вроде бы была рассказана искренне, с чувством. И в то же время навела меня на мысль, она слишком уж к месту. Очень назидательно. «Какой хитрый толстяк, — подумал я, отхлебывая вина. — Ты хочешь сказать, что твоя совесть проснулась вместе с той козочкой? Что ты, накопивший горы золота на горе этих самых людей, спящих в грязи у твоего дворца, вдруг прозрел и возжелал мира? Что ж ты не накормил тысячи, когда они умирали от голода? Не верю!»

Вслух же я сказал, стараясь, чтобы в голосе звучала теплая участливость:

— Очень трогательная и поучительная история, Бабу. Она говорит о вашем добром сердце. Но, простите мою прямоту, я солдат. Я понимаю гарантии, заложников, прекрасный ужин, ласковых женщин, но не понимаю, зачем вы пригласили меня, вражеского офицера, в самый центр Калькутты? Чего вы хотите?

Бабу Рамдулал Дей улыбнулся. Его маленькие глазки сузились, превратившись в щелочки, но блеск в них не погас, а стал еще интенсивнее. Он откинулся на спинку стула, сложив руки на своем внушительном животе.

— Я хочу мира, сахиб Черехов. Вы правы, я купец. Я ценю стабильность. Война разрушает все, — он махнул рукой, будто отгонял назойливую муху. — Рынки рушатся, кредиты не возвращаются, имущество гибнет в огне. Форт-Уильям будет обороняться. Его стены крепки, пушки многочисленны. Ваш штурм, даже если он увенчается успехом, сахиб, превратит в руины не только крепость, но и часть города вокруг. Мой дом очень близко к стенам, — он с нежной грустью оглядел роскошный зал. — Одно неточное ядро, одна шальная ракета, — он вздохнул, — и годы труда, красота, накопленная поколениями погибнет. Кроме того, — его голос стал чуть тише, но тверже, — я чувствую ответственность. Не только за свою семью. В Калькутте много уважаемых людей — бабусов, членов моей гильдии. Хотя их энергией, их предприимчивостью создан этот город, англичане не пустят их в Форт-Уильям. Там место только для своих. Где им укрыться во время боя? На улицах? Среди пожаров и мародеров?

Он наклонился вперед, его золотая чалма замерла над столом.

— Мой план прост, сахиб. Я предлагаю вам сделку. Я спрячу всех этих почтенных людей и их семьи здесь, в моем доме. Он большой, с крепкими стенами, с глубокими подвалами. Мы будем тихо сидеть, молиться и ждать конца бури. А вы выделите небольшой отряд ваших храбрых воинов. Всего несколько десятков человек, может полсотни. Они разместятся здесь же, в моем доме и во флигелях. Их задача — охранять нас. Гарантировать, что в этот дом не войдут ни мародеры, ни шальная пуля, ни ваши собственные солдаты, разгоряченные боем и возможностью поживы. Они будут знать — этот дом под защитой их же командира. У вас, знаете ли, репутация — у меня очень хорошая сеть информаторов. За эту защиту, за гарантию безопасности для нас и сохранности моего имущества я заплачу.

Он сделал паузу, давая мне осознать сказанное. Его глаза неотрывно следили за моей реакцией.

— Заплатите? — переспросил я, хотя все было ясно.

Бабу улыбнулся шире.

— Золотом, сахиб. Горами золота. В прямом смысле слова. Позвольте показать вам скромный знак моей искренности и платежеспособности.

Он поднялся с некоторым усилием. Я последовал за ним. Мы прошли через коридор, попали на огромную террасу второго этажа, выходящую во внутренний двор, залитый лунным светом и ароматом ночных цветов. В дальнем углу террасы, под нависающими резными балками, была неприметная, окованная железом дверь. Бабу достал из складок своего сложного наряда массивный старинный ключ, вставил его в замочную скважину. Скрипнули тяжелые петли.

За дверью начинался узкий каменный спуск, уходящий в темноту. Бабу взял со столика у двери небольшой, но яркий масляный фонарь в бронзовом обрамлении.

— Осторожно на ступенях, сахиб.

Мы начали спускаться. Прохладный, сыроватый воздух подвалов сменил удушливую ночную теплоту террасы. Лестница была крутой, ступени — стертыми временем и ногами. Мы спустились глубоко. Наконец, ступени закончились, и мы оказались в небольшом каменном предбаннике. Перед нами была еще одна дверь, еще более массивная, с огромным висячим замком. Бабу снова возился с ключами. Замок щелкнул, дверь со скрежетом отворилась.

Он поднял фонарь.

Свет ворвался в темноту и отразился. Отбился тысячами, десятками тысяч слепящих, желтых, холодных искр. Сперва я просто ослеп. Потом зрение привыкло, и я увидел.

Комната. Большая, выложенная каменными блоками. И в ней горы золота. Не сундуки. Не мешки. Оно лежало просто так. Грудами. Навалом. Как дрова. Как уголь.

Слитки. Тяжелые, тускло поблескивающие в свете фонаря прямоугольники. Их было сотни, сложенные небрежными штабелями вдоль стен.

Монеты. Целые холмы монет, рассыпанные между слитков и на них. Я различил английские гинеи с профилями королей, толстые индийские золотые мухры с персидской вязью, изящные афганские тилла, турецкие пиастры, даже, кажется, испанские дублоны — целый нумизматический музей, но в невообразимых масштабах. Золото струилось, переливалось, заполняя пространство комнаты до половины высоты. Его было больше, чем в сокровищнице хивинского хана, куда водил меня на беглый и потрясенный осмотр Платов после взятия города. Там было богато. Здесь было непостижимо. Казалось, воздух стал тяжелее, гуще от этого немого сияния. Запах металла, пыли и веков ударил в нос.

— Мои скромные сбережения, — прозвучал голос Бабу рядом, но я едва его слышал, ошеломленный открывшимся видом. — Часть этого богатства, значительная часть, может достаться вам. За вашу защиту во время неизбежного шторма, сахиб. Крор рупий. Десять миллионов!

Я молчал, глядя на это немое свидетельство невероятной финансовой мощи. Мысли путались. Такого богатства хватило бы, чтобы содержать армию годами. Чтобы купить лояльность целых провинций. Чтобы обеспечить безбедную жизнь не одному поколению. И все это — за то, чтобы поставить несколько десятков казаков караулить его дворец во время штурма? Казалось невероятным. Слишком просто. Слишком дорого за такую мелочь. Значит, был подвох. Или он боялся не просто мародерства, а чего-то большего? Может, знал, что англичане в отчаянии способны на что угодно? Или он знал что-то о грядущем штурме, что делало его дом особой мишенью?

Я повернулся к нему. В свете фонаря его лицо казалось высеченным из старого золота — добродушным, но непроницаемым.

— Это впечатляюще, Бабу, — нашел я наконец слова. — Ваше предложение требует осмысления. И обсуждения с моим командованием. Но вы упомянули только о защите вашего дома. А что с городом? С его жителями? «Черный Город» не имеет таких крепких стен.

Бабу вздохнул, развел руками. Браслеты звякнули.

— Город велик, сахиб. Я могу отвечать только за то, что в моих силах. За тех, кого могу укрыть под своей крышей. Остальное в руках богов и военной необходимости. Я всего лишь банкир, старающийся спасти то, что ему дорого, и тех, кто ему доверился.

Его ответ был честен в своей циничной откровенности. Он покупал спасение для себя и своей гильдии, его личной касты, не имевшей отношения к традиционным варнам. Остальных это не касалось. В этом была жестокая логика Калькутты, города двух миров.

Мы поднялись обратно на террасу. Ночной воздух показался невероятно свежим после спертой атмосферы золотого склепа. Бабу запер дверь, повернулся ко мне. Его лицо снова сияло привычной жизнерадостностью, будто мы только что вернулись с прогулки, а не из подземного царства Мамоны.

— Есть еще одна просьба, сахиб, — сказал он, и в его тоне появилась чуть заметная нотка… смущения? — Просьба, за исполнение которой я готов немедленно выплатить вам аванс. Скажем лакх рупий? Наличными, золотом, чем угодно.

Лакх — это сто тысяч рупий. Целое состояние само по себе. Аванс. За что?

— Я слушаю, Бабу.

— Генерал-губернатор маркиз Уэлсли узнал о вашем визите ко мне. Через свои каналы. И он просит меня устроить ему встречу с вами. Здесь, в Калькутте. До начала каких-либо военных действий.

Я не поверил ушам.

— Встречу? Со мной? В Форт-Уильяме? Вы шутите?

— О нет, сахиб, не шучу! — Бабу покачал головой, его золотая чалма закачалась. — Он гарантирует вашу безопасность своим словом дворянина и офицера. О чем будет встреча, мне неведомо. Возможно, о судьбе города? О предотвращении кровопролития? И он поручился за вашу неприкосновенность. Вы приедете, поговорите и вернетесь в свой лагерь. А лакх рупий будет вашим! За риск и потраченное время. Что скажете, сахиб?

Я смотрел на сияющего толстяка в золотых одеждах, на его дворец, скрывающий гору золота, на огни спящего-бодрствующего «Черного Города» за оградой, и на далекие, зловещие очертания Форт-Уильяма, слабо видневшиеся в ночи.

Безопасность? Слово маркиза? Можно ли верить джентльмену, представляющему тех, кто столетие нарушал подписанные договора с махараджами?

Слово банкира? Золото, сыновья-заложники, роскошный ужин, подвал с сокровищами, и вот теперь встреча с главой Бенгалии накануне штурма. Игра становилась слишком сложной, слишком многоуровневой. Каждая фигура на доске — от нищего до генерал-губернатора — двигалась по своим, не до конца понятным правилам.

Нужно немного поспать.

В Форт-Уильям я попал утром в закрытом паланкине с задернутыми шторками. Англичане — не дураки и основательно подготовились. Не только сделали так, чтобы лишить меня возможности осмотреть укрепления, но и предоставили мне офицера-переводчика, знавшего арабский язык. Этот капитан, худой как спичка и нескладный, представившийся как Энтони Дорсетт, сразу же объяснил мне расклад.

— Сэр Ричард Уэлсли сказал завязать вам глаза, но я думаю, будет достаточно, если вы дадите слово не трогать шторки.

Я пообещал, и мы мило проболтали ни о чем всю недолгую дорогу до крепости. О прибытии в нее я понял по звукам барабанов, отбивавших ритм для марширующих солдат — Форт-Уильям готовился к обороне, и тренировки, наверное, прекращались только ночью.

Генерал-губернатор, весь из себя аристократ с лицом интеллектуала и Персона в красном мундире с эполетами и орденской лентой через плечо, ждал меня в сигарной комнате своего небольшого особняка. Окна были прикрыты ставнями, в комнате царил полумрак. Уэлсли сухо мне кивнул, представил своего гостя — похожего на жабу мистера Джеймса Брэддока, — предложил бренди и «манилу». От сигары отказался, а вот от коньяка, хоть и утром… Кто в моем положении и в здравом уме отвернется от настоящего дофиллоксерного коньяка? Назвать его бренди — фу таким быть, ваша светлость! Вы счастья своего не понимаете: ведь пройдет всего полвека и нашествие филлоксеры уничтожит французские виноградники, а немногие сохранившиеся бутылки коньяка из прошлого — с тем самым навсегда забытым вкусом! — будут продаваться за сумасшедшие деньги.

— Наверняка, сэр, у вас найдется что-то достойное из провинции Коньяк? — спросил я с невинным видом.

Дорсетт перевел мои слова.

Уэлсли удивленно вздернул брови. Если сперва он смотрел на меня, как на тлю, случайно залетевшую в комнату, то теперь в его взгляде возник интерес.

— Найдется, — кивнул головой маркиз. — Французы нас исправно снабжали в прошедшую войну. Бренди из Шаранта от семьи Сериль вас устроит?

Черт, он собрался меня угощать награбленным. Как же, как же, «снабжали» следует понимать как «захватили вместе с кораблем». Кто такие Сериль я понятия не имел, но уже предвкушал (2)

Сэр Ричард позвонил в колокольчик, вбежал слуга, получил указание. Через несколько минут в комнату заявилась настоящая процессия. Один слуга занялся открыванием запечатанной смолой бутылки, другой расставлял бокалы, третий протирал столик…

— Сколько людей, чтобы наполнить два бокала! — удивился я.

— Так во всем! — с раздражением ответил Уэлсли. — Это все кастовая система. Чтобы выполнять простейшие домашние хлопоты, приходится нанимать кучу народу. Обычный английский камердинер или официант легко справляются с тем, что здесь, в Индии, будут делать пять-шесть бездельников. Плачу я им копейки, но их так много!

Слуга с поклоном протянул мне бокал. Я проделал священнодействие с коньяком — понюхал, погрел в ладонях, слегка покачал бокал, чтобы освободить ароматы, уронил несколько капель на кончик языка…

Мои манипуляции произвели впечатление на генерал-губернатора, я словно прошел тест на «свой-чужой», и теперь пришло время поговорить серьезно.

— Кажется, теперь я понимаю, чем объясняются ваши успехи, мистер Питер. И почему ваше имя то и дело мелькает в сводках разведки, — голос его построжал. — Как умер Лейк?

— В бою, сэр. Отличная смерть для генерала.

— Вы находите? — несколько смешался Уэсли. — Что ж эта страница перевернута. Поговорим о делах сегодняшних. Вы получили предложение от Бабу?

Нисколько не удивленный, я согласно покивал головой и пригубил из бокала. Коньяк был восхитителен — только ради него уже стоило принять приглашение в Форт-Уильям, обследовать укрепления которого мне, похоже, не светило.

— Рамдулал Дей в своем репертуаре. Выжимает каждый пайс из любой ситуации. Вы знаете, что он большой друг американцев, что он мог бы на время вашего вторжения укрыться в их консульстве?

— Нет, сэр. Об этом разговора у нас не было.

— Так я о том и говорю. Имея возможность спастись, он тем не менее проворачивает хитрую комбинацию. Собирает со всех бабусов сумасшедшие деньги. Сколько бы он вам не предложил, заработает вдвое, втрое больше.

Ай да, Бабу, ай да, сукин сын! В этом момент я принял решение, о котором банкиру ничего не скажу, но которое ему явно не понравится. Он видел во мне наивного простачка? Так он меня плохо изучил. Коварство — мое второе имя.

— Собственно, — продолжил скучным тоном Уэлсли, — мне нет дела до его проделок. Поговорим о вас. Что станете делать, когда на руках окажется столь впечатляющая сумма?

— Как-то еще не думал об этом, сэр. Я пока не дал согласия.

— Все вы соглашаетесь, — неожиданно подал реплику тот, кого назвали Брэддоком. — В конце концов, что, как ни деньги, влечет людей в Индию?

Интересно, кто эти «все»?

— Мистер Джеймс прав, — заявил сэр Ричард и допил залпом свой коньяк. — Но он не сказал другого. Каждый командир собственного отряда, заработав или награбив приличную сумму, сталкивается с одной и той же проблемой. Ему хочется покинуть Индию, сохранив нажитое, перебраться в Европу, чтобы в неге и комфорте прожить остаток жизни. Вы исключение из правил, мистер Питер?

— Не было, знаете ли, повода пораскинуть мозгами на этот счет, — пожал плечами я. Так сейчас и выдам им все свои планы… Устроили тут экзамен для пятиклашек.

— Напрасно, молодой человек, напрасно, — пожурил меня Брэддок, снова подключаясь — эта парочка играла свою партию в четыре руки довольно ловко. — Потому что, когда задумаетесь, когда поймете, чего хотите, перед вами с неотвратимой неизбежностью возникнет картина британского корабля, отплывающего на запад. Юнион Джек! Других флагов здесь нет и не будет. Вы улавливаете, куда я клоню?

Я наконец смог выстроить цепочку логических выводов. То ли плохо сработала разведка Ост–Индской компании, то ли ее изрядно пошатнули последние события с массовыми убийствами англичан от предгорий Гималаев до окраины Калькутты, но совершенно очевидно, что в этом кабинете меня принимают за другого. За кого-то типа Перрона или покойного мужа Богум Самру. Они знают, что у меня есть собственный растущий числом отряд, что я удачливый мерзавец, доставивший им много беспокойства. Возможно, кто-то доложил о моих разногласиях с верхушкой Войска. Из всего этого англичане сделали неверное заключение, что перед ними — обычный ловец удачи, главная цель которого — обогащение. Сейчас меня начнут покупать, причем за медный грош — за обещание не препятствовать мне с выездом из Индии. 10 миллионов рупий — это не просто огромная сумма, но и невероятная тяжесть, требующая огромных усилий по обеспечению их транспортировки. Можно купить собственный корабль, но кто ж его пропустит дальше мыса Доброй Надежды?

— Творите в Калькутте, что хотите, мистер Питер, — произнес резко Уэлсли. — Но не лезьте к форту или, на худой конец, не проявляйте особой активности. Я верю в несокрушимость нашей крепости, но хотелось бы избежать ненужного кровопролития и особенно порчи ценного имущества Компании. В частности верфей! Если вы последуете моему совету, мы сможем стать в будущем друзьями. Еще коньяку?

Мне требовалась пауза, чтобы все обдумать. Складывалось ощущение, что эти ребята были уверены, будто я попался в их силки с потрохами. Если возьму деньги Бабу — кто в здравом уме откажется от такого куша? — то буду вынужден плясать под их дудку.

— Позволено ли мне будет посетить мужскую комнату?

Мой вопрос застал маркиза врасплох. Он поджал губы, выдержал небольшую паузу.

— Конечно. Энтони вас проводить.

Оставив хозяина Бенгалии наедине с его помощником и думами об имперской величии, я под конвоем в лице капитана прошел к туалету типа «сортир деревенский улучшенной планировки». После походной экзотики он мне показался заведением с золотыми унитазами — не меньше. У него даже имелось подобие вентиляции! Дорсетт приглашающе приоткрыл дверь, пропустил меня внутрь, а сам деликатно остался снаружи.

Я с комфортом устроился на деревянном стульчаке, рассчитывая продумать окончание беседы с генерал-губернатором.

— Руси! — раздался прямо над моей головой нежный девичий голос.

Видит бог, я тут же порадовался, что сидел, а не стоял у писсуара, которые еще не изобрели.

(1) Сундари — в данном случае, это проститутка, куртизанка.

(2) От имения в Шаранте семейства Сериль, известного с 1730-х как производители коньяка, в XX веке пошел коньячный бренд «Жан-Люк Паске», входящий в десятку лучших элитных коньяков в н/в.

(сундари из Калькутты)