Индийский поход. Атаман

Глава 15

На второй день после разгрома англичан я с радостью сбежал из долины Карамнасы. Жестко пресекал попытки своих афганцев развлечься пытками, но как остановить то, что завертелось в других лагерях? Что творилось у сикхов? Там собрались ребята без тормозов, а их вождь, Ранджит, тяжело раненый, не управлял ситуацией. Ему грозила ампутация ноги, он был зол, очень зол и, кажется, наслаждался криками английских сипаев, которых свежевали заживо рядом с его палаткой.

— Дарю тебе гуркхов, — сказал мне при встрече, когда я пришел его проведать. — Накажи инглиси, ты сможешь. Я верю.

Победа над англичанами не обошлась без замечательных последствий. Ладно казна — ее не просто вернули, но утроили и тут же переругались, кому сколько причитается. Куда важнее оказались события, последовавшие за разгромом Лейка.

Жители Бенареса, жадно ловившие любые новости из-за реки, решили размять мускулы. Про стоящие на его подступах отряды маратхов не знали разве что судху-отшельники, для которых суета этого мира давно не представляла интереса. Сообщения о гибели английской армии моментально доставили короли реки, рыбаки. Варанаси, этот город-крематорий, город святых, шарлатанов-проповедников, ткачей, создающих лучшую в мире парчу и расшитые тончайшими золотыми нитями сари, стеклодувов, золотых и серебряных дел мастеров, нищих и попрошаек, взорвался как Везувий. А мои меченосцы не растерялись и вступили в город, возглавив вспышку народного гнева.

За мной приплыла лодка с гонцом от Пребидранаха Радиши. Маратх приглашал меня в Варанаси. Я столько раз отправлялся в неизвестность, что чувства новизны или опасения уже притупились. Приглашает — отчего бы и не прокатится, когда тут все рядышком, рукой подать? Просто пересечь Ганг.

Огромные лестницы спускались в воду прямо из города. На них всегда толпился народ, совершающий священное омовение в великой реке, на площадках справа и слева от ступеней горели костры вечного крематория и стояли провожающие в последний путь. Но сегодня было особенно многолюдно, несмотря на оцепление, выставленное Радишей.

Пребиндранах встретил меня на нижней ступеньке. Выглядел он не айс, совсем не тем симпатягой, как прежде. Осунувшийся и вымотанный до донца он явно нервничал, ожидая от меня начальственного разгона. Я же просил не высовываться. Захват такого города, как Варанаси, не вписывался в стратегию «ждать и наблюдать».

Ругать? После того, как получил на халяву город мертвых? Он лепетал оправдания, а я, посмеиваясь, похлопал его по плечу.

— Брось прибедняться, генерал!

Пребиндранах неверяще посмотрел на меня.

— Генерал — это я?

— Ну а кто же? Ты думаешь, я буду ругать за разумную инициативу?

— Это все вы, сахиб-атаман, это вы все сделали на том берегу, — расчувствовался индус. — Просто закончил вашу работу. Генерал… — он словно ласкал это слово на языке.

— Генерал! — подтвердил я. — Кем же ты еще должен быть, когда у тебя под началом восемь тысяч?

— Двенадцать, — машинально поправил он меня.

Я удивленно присвистнул. Радиша во всех смыслах времени не терял.

Лестница вела к монументальным воротам красного дворца. Они были распахнуты настежь — засевших там англичан уже успели вырезать к моему приезду. Ранее они захватили Бенарес благодаря предательству. Владелец дворца, Чет Сингх, сидел под арестом в Гвалиоре. Нынешний наваб трясся от страха и почтительно ожидал, когда я соизволю обратить на него внимание.

— Хочешь стать махараджей Варанаси? — спросил я Радишу на полном серьезе.

Пребиндранах покачал головой и проницательно заметил:

— Пока мы не изгоним инглиси из Калькутты, этот титул — пустой звук. Атаман-сахиб, мы же сделаем это — задушим змею в ее норе?

— Можешь не сомневаться!

Радиша просиял, сделал знак навабу, разрешая приблизиться. Однако жестко тут все, как я погляжу.

Разговаривать с ним не стал. Лишь потребовал миллион рупий для воинов Пребиндранаха. Махараджа, униженно кланяясь, клятвенно обещал решить вопрос как можно скорее.

— Люди ждут, атаман-сахиб.

— Люди?

— Да. Пойдемте, вы все увидите сами.

Мы прошли сквозь дворец, в залах которого еще валялись неубранные трупы и воняло свежей кровью. Вышли на площадь. Мне подвели слона, разукрашенного и наряженного с ног до головы и кончика хобота.

— Белый! — с гордостью сообщил Радиша.

Слон был скорее светло-розовым, местами красно-коричневым, но спорить я не стал. К элефантам после внепланового купания на Крещение относился с подозрением, пришлось себя заставить взобраться в открытую роскошную беседку на его спине.

Радиша, поднявшись следом, пялился на меня с оттенком благоговения. По его знаку вокруг слона построились вопящие, ударяющие в щиты воины. Опоздавшие кричали еще сильнее. Вся площадь сканировала мое имя. «Ата-ман! Ата-ман!» — рвался крик в сырые узкие проулки города мертвых.

Мы углубились в них — крик не смолкал. Повсюду стояли люди с цветами в руках, они бросали их под ноги слону и кричали все то же: «Ата-ман!»

— Все знают, что вы лично сразили генерала Лейка, — громко пояснил Радиша, стараясь перекричать шум толпы.

Да! Местные «социальные сети» под названием «рыбаки рассказали» работали здесь отлично.

Увязавшийся за мной Аким Акакиевич, будущий, как мы не сомневались, раджа Сардханы, втолковывал мне, какие из индусов искусные работники. Он резко замолчал, увидев растерзанное тело.

— Судья Самуэль…Несчастный случай, — потупил глаза Радиша. — Он отбивался копьем, защищая свою семью на крыше.

Судья? Или английский шпион под мантией судьи? У меня не было к нему жалости — его никто не звал в Бенарес. Судить он вздумал — валяйся теперь кучей тряпья у ворот своего дома, мертвый и обобранный.

«Загляни в лицо будущему, атаман, такая судьба ждет всю британскую Индию. Привыкай!» — сказал я себе и отвернулся.

Мысли о погибшем британце вылетели из головы практически мгновенно, потому что мой взгляд наткнулся на него — на Ганешу.

20 сентября 1995 года. Я с группой парней из ГРУ сидел в отеле француженки мадам Лилу в Шардже, ОАЭ. Мы готовились к ликвидации одного из главных спонсоров ичкерийского сопротивления. В мою задачу входило обеспечение логистики. Акция была назначена на сегодня, но все пошло наперекосяк.

— Нам не пробиться в город, — сообщил наш координатор. — Включите телевизор, творится светопреставление.

Впоследствии это событие назвали «молочным чудом Ганеши». Один верующий поднес блюдце с молоком к статуе бога со слоновой головой, и молоко исчезло. Идол его выпил — так решили все, и по всем городам, не только в Индии, но и за границей, верующие бросились в храмы поить молоком богов индуистского пантеона. В эмиратах индусов-гастарбайтеров хватало, поэтому Шарджа не осталась в стороне.

Подгадившего группе «молокососа» Ганешу я не то чтобы не взлюбил — наоборот, навел справки, почитал энциклопедию, разную индологическую популярную литературу. Благодаря этой любознательности, из всей плеяды богов Индии именно об этой персоне знал много подробностей. Должен признать, бог оказался своеобразным, начиная с необычной головы и заканчивая его множественностью проявлений — чуть ли не 32 формами. Ганеша — бог мудрости, удачи и благополучия. Его обычно изображают сидящим или даже лежащим сибаритствующим толстяком. Но тот, кого я видел сейчас, выглядел иначе, имел мускулистое тело воина, ибо помимо всего прочего Ганеша был предводителем ганов, зооморфных злобных существ. Его восемь рук сжимали разнообразное оружие — лук, стрелы, булаву, копье, боевой топор. Таким он мне нравился больше.

Повинуясь внезапному порыву, попросил Радишу остановиться.

— Ганеша — устранитель препятствий, — сказал он, отдавая нужные распоряжения. — Поклонись ему, атаман-сахиб, и твой путь в Калькутту будет легким. И выгодным. Обретешь там богатство.

— Не сомневаюсь, — усмехнулся я. — Найдите мне блюдце с молоком.

Принесли. Пребиндранах приглашающе дернул головой. Я подошел к статуе и поставил блюдце у ног идола. Ожидаемо, ничего не произошло, молоко не испарилось, не было «выпито» Ганешей. И идол не сделал попытки огреть меня булавой или топором за те безобразия, что творились в городе моим именем. Но тысячи человеческих глаз видели, что я поклонился их кумиру. Улыбки расцвели на их лицах, даже у судху-отшельников, настолько исхудавших, что было непонятно, как их могли держать ноги, похожие на палки. Я не мог отвести взгляд от их иссохших босых конечностей. Эти излишне стройные лодыжки, в них был заключен некий знак, который не мог разгадать.

Быть может, суть в том, что каждый второй в этой толпе — шпион, предатель, но не боец. Их религии — их много — превратили индусов в дегенеративных слабых существ. Будды, Шивы, Ганеша — пока вы им поклонялись, даже не заметили английского ярма, водруженного на шеи. На вас накинули удавку — вы чувствуете это⁈ Нет, не чувствуем, сахиб. О-еее!

Я так думал раньше, но теперь понимал, что ошибался. Мятеж в Варанаси, события в Ауде, где по сведениях из Лакхнау англичан уже держали в осаде в занимаемом ими особняке люди королев-невест — это только начало. Скоро запылает вся Индия, а мы поможем. Как писал Блок: «Мы на го́ре всем буржуям. Мировой пожар раздуем, Мировой пожар в крови — Господи, благослови!».

Победа над Лейком и почести, возданные Ганеше, помогли мне сотворить то, что ни Платову, ни тем более Астахову в голову бы не пришло. Пока мы двигались вдоль Ганга, по которому под охраной канонерок, плыли суда с нашими ранеными и поправлявшимся атаманом, армия росла как на дрожжах. Патна, Бхагалпур, Сахибгандж, Раджшахи — во всех этих городах англичан изгоняли, убивали, преследовали, а потом многие восставшие к нам присоединялись. Все хотели вступить в Отряд Черного Флага, но я рассудил по-другому. Пусть вами займутся казаки, моей сотни на всех не хватит. Если идете мстить инглиси, то учитесь воевать. С согласия Астахова полки проводили набор, собирая вокруг себя сперва вспомогательные, а затем и боевые части. Нас ждет кровавый штурм, и будем смотреть правде в глаза: очень нужно «пушечное мясо». Казаки стали мозгом и нервами этой армии возмездия. Чем глубже мы продвигались в Бенгалию, тем быстрее эскадроны превращались в полки, а простые казаки, каждый третий или четвертый — в десятников, хорунжие — в командиров батальонов. Этот взрывной рост армии пугал, но подобие управляемости все-таки сохранялось.

Единственными, кто охреневал от происходящего, были полковники. Нил Греков — тот, кто раньше на меня все время баллоны катил — бегал теперь за советом чаще других. Молодые сотники как-то быстрее приняли ситуацию, а наше старичье малость тормозило.

— Петр Василич, а чем мне их кормить?

— Петр Василич, где толмачей найти на каждую сотню?.

— Петр Василич, выручай: я же в пехотном деле ни бэ, ни мэ…

Раньше-то все Петрушей кликал — Петруша то, Петруша сё… А теперь отчество заслужил. Как дети малые, право слово!

Комфортный сплав по Гангу пришлось прервать — чтобы добраться до Калькутты, требовалось по притокам Ганга выплыть в Хугли. Именно на этой реке стояла столица Бенгальского президентства и располагался крупный морской порт, несмотря на то, что море находилась в 150 километрах. Сейчас, когда уровень реки упал до минимальной отметки, существовала высокая вероятность, что линейные корабли Ройал Нэви не смогут подняться по Хугли для защиты Калькутты. Потом зарядят муссонные дожди, и все изменится — в частности, получим проблему с порохом. Как его сохранить сухим, когда сверху поливает как из ведра? В общем, мы торопились.

Начались настоящие джунгли, а вместе с ними пришли не только вопящие обезьяны, подстерегающие в засаде бенгальские тигры и множество змей — кобр, удавов и сетчатых питонов, — но и болезни. Дизентерия косила людей, как мы ни пытались беречься. Сколько не приказывай пить кипяченую воду, мыть фрукты — все бестолку. Обязательно найдется идиот, что зальет во флягу сырую воду, да еще дружков угостит на привале.

А я подхватил малабарскую чесотку, которую пришлось выводить, намазывая живот свиным жиром. Откуда у лекарей-индусов свиной жир, если тут свиней не разводят? Скорее всего из кабанов извлекли — такого добра в лесах хватало. Зудел живот страшно, но я посчитал, что мне повезло: лучше ходить обмазанным жиром, чем бегать к каждому кустику, за которым могла прятаться змея. Увы, но число случаев со смертельным исходом росло. Индусы почему-то не сжигали укушенных коброй и отпускали тело несчастного в Ганг без кремации. Вроде как проклятый… Мы же своих хоронили по нашему обычаю, и цепочка могил с простыми крестами, как вешки, отмечала наш путь.

Отряд Черного Флага вырвался далеко вперед основных сил. До Калькутты оставалось всего два дневных перехода, когда мы встали лагерем на берегу широкой, мутной Хугли. Воздух здесь был густым, пропитанным запахами влажной земли, цветущих джунглей. За нами растянулись на многие мили колонны основного войска — пехота, артиллерия, обозы, кавалерийские полки. Им требовалась передышка, а нам — разведка и, как оказалось, неожиданные переговоры. Мы разбили лагерь на холме, откуда открывался вид на бескрайние лесные просторы, уходящие к горизонту, где уже угадывалась смутная дымка города. Когда-то здесь кипела жизнь, процветали селения, но голод опустошил этот край, люди ушли, а джунгли забрали свое, поля исчезли, хижины поглотили лианы. Вот они — «замечательные» плоды цивилизованного управления Бенгалией!

Вечер второго дня нашего ожидания выдался душным. Солнце, кроваво-красное, садилось за густую стену пальм на другом берегу реки, окрашивая небо в багряные и лиловые тона. Лагерь жил своей размеренной походной жизнью: дымились костры, варилась похлебка, слышался лязг точильных камней о клинки. Я сидел под навесом своей походной палатки, намазывая живот жиром, когда к оцеплению подъехала странная группа.

Всадников было человек десять. Они сидели на прекрасных, ухоженных конях, одетые в нечто среднее между индийским великолепием и европейской практичностью — сверху черные европейские сюртуки, а ниже — белоснежные дхоти, расшитые золотой нитью (1), на головах — не чалмы в привычном громоздком виде, а изящно повязанные аккуратные тюрбаны из тончайшего муслина, часто также с золотым шитьем. Лица — важные, ухоженные, с умными, оценивающими глазами. Во главе — пожилой, степенный мужчина с окладистой седой бородой.

— Сахиб Питер? — он сделал почтительный, но не раболепный жест рукой ко лбу и груди. — Приветствия от почтеннейшего Бабу Рамдулала Дея, главы бании банкиров и купцов Калькутты (2). Мой господин просит о великой чести — принять вас в своем скромном доме в процветающей столице Бенгалии и всей Британской Индии. Гарантии вашей безопасности и безопасности ваших людей даются именем Бабу и кровью его предков. Английские сахибы, — он слегка поморщился, — не будут чинить препятствий вашему визиту, с ними все согласовано. Это частное дело. Для уверения в искренности намерений…

Он отступил в сторону, и двое юношей лет шестнадцати-семнадцати, одетых столь же богато, вышли вперед, удерживая в руках поводья своих лошадей. Их лица были гладко выбриты, черты — утонченные, но в глазах читались избалованность и страх, тщательно скрываемые под маской надменности.

— Почтенный Бабу предоставляет в ваше распоряжение своих сыновей, Чхату и Лату. Они останутся здесь, в вашем лагере, как знак нашего полного доверия и гарантия вашего благополучного возвращения.

Имена Бабу Рамдулала Дея, Чхату и Лату щелкнули в памяти, как ключ в замке. Кабул. Душный кабинет старого ростовщика, пахнущий сандалом и пылью веков. Его шепот, когда он отсчитывал мне золотые тилла для Зары. Он говорил, что, если судьба занесет меня в Калькутту, ищите Бабу Рамдулала Дея. Его золото открывает любые двери, даже в Форт-Уильям. Он — истинный царь Белого Города, и даже инглиси вынуждены с ним считаться. Его сыновей зовут Чхату и Лату… 'молодые шакалы на золотом поводке, любители прикуривать сигары от купюры в сто рупий". Вот они, «шакалята». Поводки оказались крепче, чем они думали.

Я посмотрел на юношей. Они старались держаться прямо, но пальцы судорожно сжимали поводья. Страх сквозил в каждом движении. Их отец играл по-крупному, ставя на кон самое дорогое. Значит, и ставки были соответствующими. Отказ мог быть воспринят как оскорбление, а я не мог позволить себе врага в тылу, да еще такого влиятельного, накануне штурма крепости. Да и любопытство грызло — что хочет сказать этот «царь Белого Города»? А поводить клювом, чтобы оценить готовность города и форта к обороне — и вовсе бесценно.

— Ладно, — кивнул я, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально. — Принимаю ваше предложение и гарантии. Сыновья почтенного Бабу будут окружены заботой моих людей. Осталось лишь решить, когда едем?

— Сейчас, сахиб, если вам удобно. Ночь — лучшее время для неприметной поездки.

Никто не решился меня отговаривать, лишь Марьяна подошла, когда уже собрался выезжать, ухватилась за стремя.

— Опять ты лезешь в пасть крокодилу, Петя! Сколько же можно так рисковать?

— Все будет хорошо! Как всегда.

— Предчувствия у меня плохие, — грустно молвила она и перекрестила на прощание.

Путь в Калькутту в седле под усыпанным крупными звездами индийским небом, под жарким солнцем, а потом при свете луны был странным и настораживающим. Мои спутники вели себя безупречно вежливо, указывая дорогу. Мы миновали спящие деревни, пересекли по шаткому мосту еще одну речушку, и постепенно впереди начал разгораться отражение тысяч огней большого города на низких облаках. Запахи усилились, стали почти осязаемыми: помойки, пряности, цветы, речная тина, жареные лепешки, человеческие испарения, но впереди можно было уже разглядеть красивые дома — белеющий вдали европейский город с высокими домами-дворцами.

И вот мы въехали в предместья, проделав двухдневный переход за сутки.

Первое впечатление от Калькутты — душераздирающая бедность и скученность этой части города, которую на контрасте с Белым можно с полным на то основанием назвать Черным. Узкие, кривые улочки, больше похожие на щели между глинобитными или бамбуковыми лачугами с протекающими крышами из пальмовых листьев. Грязь под копытами лошадей была непролазной, перемешанной с нечистотами. Воздух стоял тяжелый, спертый. В открытых дверях и окнах мелькали тени, слышались плач детей, кашель, монотонное бормотание. Люди — не только мужчины, но и женщины — спали прямо на улицах, завернувшись в грязные тряпки, их изможденные лица в свете наших факелов казались масками отчаяния. Этот город дышал нищетой, как больной чахоткой — хрипло и тяжело.

Но постепенно картина менялась. Улочки становились чуть шире, появились первые каменные постройки, затем — двухэтажные дома с верандами. Грязь сменилась утрамбованной землей, потом и булыжными мостовыми. Лачуги уступили место добротным домам с резными дверями и решетчатыми окнами. Исчезли спящие на улицах, зато появились ночные стражники с дубинками, почтительно расступавшиеся перед нашими провожатыми. Запахи нищеты перебились ароматами жасмина, сандала и дорогих курительных палочек. Мы въезжали в «Белый Город», вернее, в его индийскую часть — богатые кварталы местной знати и купечества.

Контраст был ошеломляющим. После удушающей тесноты и нищеты «Черного Города» здесь царили простор и роскошь. Широкие, обсаженные деревьями улицы. Особняки, поражавшие эклектикой: традиционные индийские элементы — цветастые панно, затейливо украшенные окна, вычурные балкончики, внутренние дворы-патио, резные каменные решетки «джали» — причудливо сочетались с европейскими колоннадами, большими остекленными окнами, балконами с коваными решетками. Это был город внутри города, живущий по своим законам, под охраной своих стражей, за высокими, но чисто символическими оградами. Оборонительных стен у Калькутты не было вовсе — она лежала перед нами абсолютно беззащитная, расколотая на два мира: мир отчаянной нужды и мир немыслимого богатства.

— Где городские стены? — спросил я провожатых.

— Их никогда не было, — охотно пояснили мне. — Калькутта выросла из трех бедных деревень, когда пришли инглиси. Потом, когда на нас стали нападать маратхи, был выкопан большой ров. Не так давно его засыпали и превратили в улицу. Никто не осмеливался бросить вызов Почтенной компании.

Сказав эти слова, мои провожатые смутились. Своими глазами видели тех, кто решил не просто бросить вызов англичанам, но имел для этого достаточно сил и средств. Часики тикали, приближая гибель столицы Бенгалии.

(1) Дхоти — традиционный индийский вариант, заменяющий брюки, прямоугольная полоса ткани длиной 2—5 м, обёртываемая вокруг ног и бёдер с пропусканием одного конца между ног.

(2) Бания Калькутты — это не каста, а объединение торговцев, банкиров и ростовщиков без различия происхождения. Под влиянием англичан сложился некий тип члена бании — бабусы. Это были люди с зачатками английского воспитания, склонные к погоне за наживой и безудержным кутежам. Впоследствии из их среды вышли многие известные деятели Индии.

(Бегум Самру — княгиня Сардханы, военачальник и богатейшая женщина)