Адаптация

Глава 3. Вышел месяц из тумана.

Тод лежал на крыше. Внизу царила суета. Метался по поселку луч уцелевшего прожектора, выхватывая дома и людей. Попав под прицел света, они замирали, превращаясь в удобные мишени, словно прожектор подыгрывал Тоду.

Нечестно.

На парапете крыши множились красные звездочки крови. Тод устал их слизывать. Он машинально вытер нос и, перевернувшись на спину, стащил свитер. Придавив коленом, он растянул ткань и распорол на широкие ленты. И пускай они и так в крови, но это лучше, чем вообще ничего.

Пока передышка.

Ненадолго. Идти надо. Вот только сначала дырки заткнуть. Та, что в плече, сама затянулась. Пуля прошла аккуратно, и раневой канал запечатали пробки тромбов. Если не слишком дергаться, то этого хватит. А вот побитый картечью бок зудел совершенно непотребнейшим образом. Тянуло почесать.

Тод держался.

Сложив ткань вчетверо, он прижал к рваной ране на левом бедре, перехлестнул ремнем и затянул. Пуля сидела внутри, впившись в мышцы мягкими лепестками и разможжив сосуды. Она подобралась вплотную к артерии и при малейшем движении норовила сократить расстояние.

Если повезет, не сократит.

Сирена смолкла. Прожектор замер. И Тод заглянул за парапет. Суета внизу остановилась. Люди замерли манекенами, а манекены один за одним падали на землю. Кукловод обрезал нити? Или кукловода не стало?

Тишину, воцарившуюся в поселке, нарушали лишь треск пламени, гудение ветряка и собственное Тода дыхание. Память снова перелиняла. Оказывается, адски неустойчивая штука, эта память.

– Модификация Си, – седовласый человек зачитывал вслух Тодову карту. – Базовые характеристики стандартны. Тестовые показатели – в пределах нормы. Высокая степень унификации. Склонностей и талантов к чему-либо не обнаружено.

Человек отложил дело и снял очки. Убрав их в футляр, поинтересовался:

– Ну а сам ты что думаешь?

Тод думал, что сидящий напротив тип доверия не внушает. И что полковник Говорленко со всеми его странностями и тайной неприязнью куда как ближе и понятнее. Во всяком случае от него хотя бы ясно, чего ждать.

Этот же сидит, рассматривает. У него полное досье, там объект по имени Тод разложен на цифровые и символьные составляющие, и иных искать не стоит.

– Вам виднее, – отвечает Тод.

– Мне виднее, – соглашается человек, переворачивая лист.

Почему они до сих пор используют бумагу? Или в этом скрывается высочайший бюрократический смысл? Тайна ордена, которую не откроют неофиту.

– А вот отчет группы внутреннего надзора отмечает, что ты пишешь стихи.

Удивляться не следует. Пожалуй, удивительно, что внутренний надзор прямо в голову не заглядывает. Хотя как знать, может и заглядывает, вытаскивает Тодовы мысли, чтобы заполнить ими очередной бланк.

Жертва системе, заверенная чернильным кругом печати.

– Так врут? – Седой ждет ответа.

– Нет.

– Значит, пишешь?

– Да.

– И как стихи?

Вот об этом Тода точно никогда не спрашивали. И что ответить, он не знает.

– У меня не было возможности получить адекватный критический разбор.

Седой хмыкнул и, достав из нагрудного кармана ручку, сделал пометку. Со стального пера скатилась синяя капля и кляксой села на лист.

– А сам как оцениваешь?

Седой подул на чернила, увеличивая площадь загрязнения.

– Или ты не способен оценить? К слову еще один интересный эпизод. Вот, возьми, – Седой вытянул бумагу из стопки и подвинул к Тоду. – Характеристика. Составлена твоим непосредственным начальником.

Значит, полковник все-таки сдержал слово. Приятно, хотя бессмысленно. Не ясен и интерес, испытываемый Седым к характеристике и Тоду.

– Читай, читай, – говорит он. И Тод читает, скользя по строкам выверенных слов.

– Дочитал? А теперь скажи, какое слово там является определяющим? Не знаешь? А я скажу: исполнительный. И не склонный к проявлению инициативы. Комплемент, между прочим.

– Это плохо?

Из папки появился еще один лист, который Седой также отдал Тоду.

– А это писал твой напарник. И там уже говорится, что ты у нас инициативу проявлять обожаешь. Для полноты взглядов вот расшифровка стенограммы от твоего товарища по партии. Кличка Беркут. Так этот Беркут утверждает, что ты – настоящий орел. Идее верен. Идеалы чтишь. Он считает, что тебя убрали и готов мстить за твою смерть.

– Задание требовало соответствия легенде.

– Молодец, – Седой поднял руки. – Наконец мы добрались до сути. Вот твой талант. Соответствие. Ты – хамелеон. Ты считываешь чужие ожидания и натягиваешь ту шкуру, которая позволяет тебе этим ожиданиям соответствовать. Если, конечно, я не ошибаюсь.

Он ошибался. Тод не пытался подстраиваться под других людей. Он просто выполнял свою работу.

Седой достал резной футляр и кисет с табаком. Трубку он набивал не торопясь, наслаждаясь процессом, и Тоду не оставалось ничего, кроме как сидеть и ждать.

Из сейфа появилась бутылка "Реми Мартен", широкий бокал и половинка лимона, поставленная срезом на блюдце с голубой каймой.

– Вы собираетесь задействовать это мое свойство?

– Именно, – Седой налил коньяка на два пальца, поднял бокал, зажав ножку между средним и безымянным пальцами, а тело баюкая в ладони. Наклонившись, вдохнул аромат. – Ты даже сейчас задаешь те вопросы, которые я хочу слышать.

– Совпадение.

– Если так, то у тебя не будет шанса. Но я все-таки надеюсь на свое чутье. Прежде оно не подводило. И сейчас, как мне кажется, вариант более чем удачен. Видишь ли, У хамелеонов есть преимущество. Они способны изменяться.

Седой поставил бокал, не сделав и глотка. Вернувшись в кресло, он сложил листы в папку, затем разделил стопку пополам и часть спустил в шредер. Лезвия кромсали полотно, а Седой наблюдал за процессом. Вторая половина Тодова дела отправилась следом за первой.

– Имя мы, пожалуй, оставим. А вот остальное придется скорректировать. В том числе я говорю и о памяти.

– И кем я буду?

– Тодом. Собой, каким ты был на выходе из инкубатора. Серийный номер определим позже. Модификация останется, она вписывается в структуру эксперимента. Генетическую карту мы подправим…

– Я правильно понял, что нынешней памяти не останется?

– Не совсем. Ее не останется на некий период времени. Надеюсь, не слишком длительный. А когда вернется… я надеюсь, у тебя получится дожить до того дня, когда она вернется.

Тод дожил. Куски мозаики сложились в голове и прочно сели на клеевую основу логики. Структурные элементы жизни соответствовали друг другу, но от этого соответствия возникало одно стойкое желание: приставить дуло к подбородку и нажать на спусковой крючок.

Дуло он прижал к парапету, выбирая цель.

Их хватало на земле. Жестяные белочки в игрушечном тире.

– Десять негритят решили пообедать, один вдруг поперхнулся, их осталось девять, – Тод снял одну из целей, тело вздрогнуло, но не шелохнулось. – Девять негритят, поев, клевали носом, один не смог проснуться, их осталось восемь.

Пули ложились точно. Ответный огонь не открывали.

– Пять негритят судейство учинили, засудили одного, осталось их четыре.

Жаль. Было бы веселее, если бы стреляли в ответ.

– Последний негритенок поглядел устало, он пошел повесился, и никого не стало.

Доступные мишени закончились, и Тод поднялся. Ногу дергало. Бок зудел. И чего ради все это было? Ради того, чтобы Айне попала в бункер.

– Идиот! – Тод хлопнул ладонью по лбу. – Какой же ты, мать твою, идиот…

Спуск оказался тяжелым. Нога подводила. И рана на плече раскрылась. Но это перестало быть важным. У Тода имелась цель.

И она находилась в относительной близости.

К бункеру добрались. И Айне остановилась. Она знала эту лестницу. Она поднималась по ней, выбираясь из убежища, и в убежище спускалась, чтобы помочь Тоду.

А теперь он помогал ей и, наверное, умер. В прочитанных книгах встречалась информация о том, что один человек способен воспринимать физическую гибель другого, но Айне не знала, насколько данные верны. И возможно ли их экстраполировать на андроида.

Ей было горько.

И еще идущий по следу человек вызывал раздражение.

Он – не Тод. Он тоже сильный. Иногда злой. И стрелять умеет. И не испугался во время прорыва. Но он – не Тод!

– Куда теперь, – спросил Глеб, переводя дух. – Вверх? Вниз?

– Вверх.

А она спускалась и поднималась. Но трекер указывал, что цель находится пятью этажами выше. И внутренний голос, который появился недавно, соглашался с указанием.

Айне побежала. И Глеб побежал за ней. Он двигался неуклюже и шумно, но главное, что он был. Глеб поможет. Он боится Евы. А страх – сильный мотив.

Лестница вывела в коридор. Темный ковер. Восковые наплывы светильников. И дверь. Дверь приоткрыта. Значит, опоздали.

Глеб приложил палец к губам и, как будто этого не достаточно, добавил:

– Тихо.

В его руке появился смешной револьвер с коротким дулом. Щелкнул курок. Шевельнулся барабан. Глеб крадучись направился к двери.

– Нет, – также шепотом произнесла Айне. – Ты не знаешь, что за ней.

– А ты знаешь?

Да. Конечно. За дверью будет прихожая со шкафом и старым телефоном. Дома в ней обитал Тод, хотя у него имелась собственная комната, но он все равно прихожую облюбовал. Сказал, что эта территория – его. Айне согласилась.

Здесь все то же самое. Только нет на вешалке черной куртки.

И кровью пахнет очень сильно. Неужели Глеб не ощущает запаха? Он осматривается. Чешет кончик носа дулом револьвера. Так нельзя. Оружие обидится.

Оружие надо любить.

– Айне? – голос Евы донесся из зала. – Это ты пришла? Заходи. Гостьей будешь.

– Это я пришел, – ответил Глеб, знаком приказывая молчать.

– Глеб?

– Глеб. Впустишь? Или я не тот гость, которого ты видеть хочешь?

Он спрятал револьвер в рукав и решительно толкнул дверь.

– А теперь скажи, птичка моя певчая, на кой ляд ты меня отключила?

– Чтобы уберечь.

Айне подобралась на цыпочках и, сев у двери, приникла к щели. Ей был виден угол комнаты с двумя экранам, разделенными белым швом, и сидящая в кресле Ева.

А вот Глеб стал вне поля зрения.

– И от чего же уберечь, золотко? Или, правильнее будет спросить, для чего?

– Для меня.

– Ну да, ну да… а начинался триллер так невинно… А Игорь где? Погиб поручик от дамских ручек? И смена новая нужна? Премного благодарен за доверье. Старый конь борозды не попортит. А что сожрете мозг, так, право, был ли нужен?

Ева медленно покачала головой. Она смотрела на Глеба и только на Глеба. И глаза ее сияли любовью.

– Она просто была очень молодой. У нее не было опыта.

– А у тебя, значит, есть? – напряжение в его голосе нарастает. Но убивать не спешит. Почему?

– У меня есть память всех циклов улья.

– И сколько их было?

– Два. И я помню их опыт.

– Нельзя помнить опыт, лапочка.

Айне осторожно тронула дверь, расширяя щель. Ева по-прежнему не обращала внимания ни на кого, кроме Глеба. Это хорошо. Пусть они разговаривают.

Нащупав рукоять пистолета, Айне вытянула оружие. Оно по-прежнему было тяжелым и неудобным. Но шанс будет лишь один, и надо им воспользоваться.

– Вы развиваетесь, – теперь Айне видела и Глеба, он сидел на корточках над телом беременной женщины и смотрелся в ее лицо. Лицо почему-то было гладким и блестящим. И Айне сообразила, что это – не лицо, а маска.

Снять пистолет с предохранителя. Держать крепко, двумя руками. Целиться, не прищуривая глаз. Направить ствол на цель, чтобы прицел, мушка и объект оказались на одной линии.

– А я поверил, что ты настоящая. В смысле, человек. Они вели себя иначе. Или правильнее сказать, это ты вела себя иначе?

– Я и была человеком.

– Неужели?

– У меня ее память, – Ева щепотью коснулась лба, и движение это сдвинуло ее с линии огня. – Я была Евой.

– А настоящая?

– Я настоящая.

– Ложь.

– Почему? Я помнила ее жизнь и ее смерть. Я испытывала ее эмоции. Я совершала поступки, которые совершила бы она. Я и есть Ева. Не надо, Глеб. Если ты убьешь меня…

– Одним монстром в мире станет меньше.

Расстояние большое, а цель маленькая. И Тода рядом нет. С ним легко стрелять и пуля всегда мишень находит. И потом Тод говорит, что Айне – умница, хотя на самом деле это он попадал.

– Я не монстр.

Ева поднялась, и за ней потянулась белесая паутина. Лопаясь, нити втягивались в кресло.

– Посмотри. Чем я отличаюсь от самок твоего вида?

– В том и проблема, что ничем. Мадам, не улыбайтесь, это страшно.

Страшно, что Ева заметит. И что Айне не попадет. Пули в пистолете нечестные, но данное обстоятельство не имеет значения, если трасса проляжет мимо цели.

А голос Глеба изменился:

– Вы убили этих людей.

– Нет. Мицелий хранит память о них, как сохранит память обо мне и о тебе. И восстановит в любой момент времени.

Ева шагнула, став чуть ближе.

Надо стрелять.

Нельзя. Тод говорил, что не стоит спешить. Что надо слушать себя, и тогда точно не пропустишь тот самый момент.

Айне не понимала. Ждала.

– Я говорю не о ДНК, Глеб. Я говорю о тебе как личности. Вспоминания. Характер. Накопленный опыт.

Еще шаг. И теперь она совсем близко. И стоит удобно, но внутри Айне тишина. Она не уверена, что момент нужный. Она не умеет оперировать эмпирическими образами.

– Ты можешь быть только собой. А я могу быть всеми. В этом разница и только…

Ева развернулась и, указав на дверь, произнесла.

– …только сначала нужно избавиться от лишних особей.

И Айне нажала на спусковой крючок. Громыхнуло. Отъехавший затвор разрезал кожу на пальце. Она забыла, что нельзя держать так. Но Айне нажала второй раз и третий.

А Ева все шла.

И шла все быстрее.

И когда она распахнула дверь, пули закончились.

Айне совершила ошибку. Она очень не любила ошибаться. Просто… просто Тода рядом не было.

– Здравствуй, – сказала Ева, закрывая левой рукой рану в животе. Кровь из раны сочилась прозрачная, словно акварельные краски. Кровь спускалась по Евиным ногам, и мицелий не поглощал ее.

Розовые пузыри расцвели на губах. А еще один выстрел, сухой и тихий, опрокинул Еву на пол.

– Ты как, жива? – спросил Глеб, склоняясь над телом. Он прижал пальцы к шее, слушал пульс, хмурился, а затем приставил пистолет к спине и выстрелил.

– Жива, – ответила Айне.

Под Евой расползалась лужа карамельно-розовой крови.

Спустившись, Тод подошел к лежащему человеку и перевернул. Приподняв веки, он провел по глазному яблоку, стирая липкую пленку красящего вещества. Под ним обнаружилась темная поверхность настоящей склеры, расчерченная октаэдрами секторов.

Вектор мутаций был определен.

А бункер – открыт. Спали пулеметы наружного периметра, камеры смотрели в землю. Надоедливая память услужливо подсказала план здания и проложила оптимальный путь.

На первой же ступеньке лепестки пули рванули мышцу, приближаясь к руслу артерии.

Тод ускорил шаг.

Встречавшиеся на пути псевдолюди были также неподвижны, как и те, что остались снаружи. Тод надеялся, что это продлится достаточно долго, чтобы он успел.

Когда по бункеру прокатилось эхо выстрела, Тод побежал.

– И что дальше? – поинтересовался Глеб, переворачивая Еву на спину. – Оно погибнет?

– Да.

– А люди, которые еще живы, они станут прежними? Да ладно, можешь не отвечать. Я уже взрослый, в сказки не верю. Главное, что эта сдохла. Успели, да?

Айне кивнула.

Она положила пистолет на столик, поправила трубку старого телефона и сказала:

– Надо убраться.

Взяв Еву за руки – мертвые, они еще были теплыми и мягкими, словно костей и мышц внутри не осталось. И Айне почудилось, что стоит сдвинуть с места, и руки растянутся до бесконечности, как эта густая кровь, а потом порвутся.

Но она все же попыталась сдвинуть.

Ева оказалась тяжелой.

– Дай сюда, – Глеб поднял тело легко. Глеб сильный.

Но он – не Тод.

Глеб вышел и скрылся за дверью. Айне осталась одна в большом зале. Он был точной копией зала, в котором она жила раньше. Экраны такие же. И ковер.

На ковре тепло лежать. И звуки он гасит.

А кресла прежде не было. Оно высокое и вырастает из пола, чтобы в пол же врасти. Переплетение корней и гиф, точка воздействия на сложнейший организм, который остался один, совсем как Айне.

И ему плохо. Айне слышит его голос. И вот-вот заплачет вместе с ним.

Глеб вышел из боковой комнаты и поднял второе тело, той самой женщины, лицо которой скрывала зеркальная маска.

– Ничего не трогай, – рявкнул Глеб, и Айне, убрав руку от подлокотника, ответила:

– Хорошо.

Но когда он скрылся за дверью, она подошла к креслу, сняла кофту с зайцем – глаза у него были грустными – и повесила на подлокотник. Айне села, откинулась на спинку и впилась ногтями в изгибы корня.

– Да, – ответила она на молчаливый вопрос Спящего. И сумела сдержать крик, когда иглы коннексонов пробили кожу.

Боль парализовала. А потом убила. И Айне поняла, что и мертвые способны чувствовать.

Сотни сердец стучали единым ритмом. Пульсировала жидкость в пищеварительных вакуолях гриба, перетекая в сеть внутреннего синтеза.

Собирались из бусин аминокислот пептидные цепи и тут же, спускаясь с рибосомальных конвейеров, самоусложняли структуру. И трехмерные кирпичи белков достраивали лабиринт живого организма.

Выплетались многосуставчатые хвосты жирных кислот и углеводородных полимеров. Мешались. Изменялись. Мигрировали по сосудам, превращаясь друг в друга. Легчайшее прикосновение, не намек – вопрос, и список синтезируемых веществ расширился.

Не пройдет и получаса, как на поверхности мицелия появятся выросты с прозрачными колбами клеток, в точности повторяющих заводскую упаковку гидроксифенилглицина. И что за беда, если оболочка не пластиковая, но пектиново-целлюлозная?

Айне улыбнулась и, накрыв все живые сердца своей волей, велела:

– Проснитесь.

И они открыли глаза. Это было лучше, чем смотреть через камеры.